Когда император вернулся в Париж после объявления мира в 1807 году, то проводил большую часть времени со двором и императрицей в Фонтенбло{40}. В то время он находился на вершине успеха. Император провел три успешные кампании против Австрии, разгромил Пруссию и заставил Россию довольствоваться тем, что ей удалось сохранить свое присутствие на правом берегу Немана. Старый бульдог по другую сторону канала продолжал рычать, но не осмеливался вылезти далеко из будки. Если бы нам удалось добиться вечного мира, то Франция заняла бы место среди других наций, которого никому не удавалось достичь со времен Рима. Так говорили мудрые люди, но я в ту пору думал совсем о другом. Девушки были рады увидеть возвращение армии после долгого отсутствия. Уверяю вас, что я с лихвой получил причитающуюся мне долю благосклонности. Судить о том, насколько благоволил ко мне женский пол в те годы, легко по тому, как женщины относятся ко мне теперь. Они не оставляют меня в покое, невзирая на преклонный возраст. Но почему я должен останавливаться на том, что и так хорошо известно?
Наш гусарский полк квартировал вместе с гвардейцами-егерями в Фонтенбло. Как вы знаете, это небольшое место, спрятанное глубоко в лесу. Как забавно было видеть лес, переполненный королями, принцами и герцогами, которые суетились вокруг Наполеона, словно куклы вокруг своего хозяина. Каждый надеялся, что ему наконец-то швырнут кость. В то время на улицах можно было слышать чаще немецкий язык, чем французскую речь. Это те, кто помогал нам во время войны, пришли за наградой, а те, кто сражался против нас, явились молить о пощаде.
Каждое утро наш невысокий император с бледным лицом и холодными серыми глазами, как всегда, молчаливый и задумчивый, выезжал на охоту. Придворные следовали за ним, рассчитывая, что хоть слово сорвется с его губ. Повинуясь прихоти, император мог одарить счастливчика сотнями квадратных миль земли, отобрать эту землю у другого, расширить границы королевства до берегов реки или прочертить границы по горному перевалу. Вот так он вершил дела – этот маленький артиллерист, которого мы подняли так высоко своими саблями и штыками. Он был слишком штатским для нас, но хорошо знал, в чем заключается его сила. Мы тоже это знали и выказывали свое знание тем, как вели себя. Мы понимали, что он был лучшим предводителем, но не забывали, что он стал таким, потому что командовал лучшими в мире солдатами.
В один прекрасный день я сидел в казарме и играл в карты с юным Моратом из полка конных егерей. Неожиданно дверь отворилась, и в комнату вошел наш полковник Лассаль. Если б вы знали, каким шикарным он был. Небесно-голубой мундир Десятого полка шел ему до умопомрачения. Клянусь всем святым, мы, молодежь, были настолько увлечены своим командиром, что ругались, играли в кости и пили, нравилось нам это или нет, лишь для того, чтобы быть похожим на своего командира. Мы тогда не думали, что император поставил его во главе полка легкой кавалерии не потому, что он играл в азартные игры и пил как сапожник, а потому, что мог выбрать лучшую позицию, определить силу колонны и предугадать, пойдет ли в бой пехота или ударят пушки. В этом ему не было равных во всей армии. Мы были слишком молоды, чтобы понимать все это, тем не менее чернили ваксой усы, лихо звенели шпорами и волочили сабли по мостовой в надежде стать Лассалем. Когда он, лязгая шпорами, вошел, Морат и я вскочили на ноги.
– Мой мальчик, – сказал он, потрепав меня по плечу. – Император желает увидеть вас в четыре часа.
При этих словах комната закружилась у меня перед глазами. Я был вынужден опереться руками об угол карточного стола, чтобы не упасть.
– Что? – воскликнул я. – Император!
– Именно, – ответил Лассаль и улыбнулся, увидев мое изумление.
– Но император даже не знает о моем существовании, полковник, – протестующе сказал я. – Почему он послал за мной?
– Это и для меня загадка, – ответил Лассаль, подкручивая усы. – Если ему понадобилась хорошая сабля, то почему он послал за лейтенантом, ведь я могу справиться не хуже? Однако, – добавил он, сердечно хлопнув меня по плечу, – у каждого из нас есть свой шанс, иначе мне бы не стать командиром Десятого полка. Я не должен завидовать вашему. Вперед, мой мальчик, возможно, это первый шаг на пути от гусарского кивера к маршальской треуголке.
Было всего два часа. Лассаль ушел, пообещав вернуться за мной и проводить во дворец. О Господи, сколько я пережил за это время, сколько мыслей пронеслось в моей голове! Я метался взад и вперед по своей комнатенке, горячка от предвкушения встречи сжигала меня. Вероятно, император слышал о вражеских орудиях, которые мы захватили при Аустерлице{41}. Но кроме меня еще столько храбрецов захватили вражеские орудия, да и со дня битвы прошло уже два года. А может, император желает наградить меня за историю с адъютантом русского императора? Теперь волна холода накрыла меня: император вызывает меня, чтобы наказать. Я участвовал в нескольких дуэлях, о которых могли ему доложить, и отпустил пару шуточек в его адрес, о которых ему могло стать известно. Но нет, я вспомнил слова Лассаля: «…если ему понадобилась хорошая сабля…»
Очевидно, моему командиру было известно, в какую сторону дует ветер. Если б он знал, что мои дела плохи, то не был бы таким жестоким, чтобы поздравлять меня. Мое сердце запрыгало от радости после того, как я сделал это заключение. Я сел за стол и стал писать письмо матушке, в котором рассказал, что император ожидает меня, чтобы выслушать мое мнение по вопросу чрезвычайной важности. Я не мог сдержать улыбку, думая о том, что мое письмо лишь укрепит матушку во мнении о высоких способностях императора.
В половине четвертого я услышал стук сабли о ступеньки деревянной лестницы. В комнату вошел Лассаль, а с ним хромой господин, одетый во все черное, с щеголеватыми кружевными манжетами. Мы, солдаты, не привыкли иметь дело с гражданскими, но это был человек, которого не смог бы игнорировать самый бравый вояка. Стоило лишь взглянуть в его бегающие глазки, комично вздернутый нос, четко очерченный рот, чтобы узнать его. Этого человека знала вся Франция. Даже император был вынужден с ним считаться.
– Месье Талейран{42}, позвольте вам представить месье Жерара, – сказал Лассаль.
Я отдал честь. Талейран осмотрел меня с ног до головы. Его взгляд казался острее кончика рапиры.
– Вы объяснили лейтенанту, в связи с чем его вызывает император? – задал он вопрос резким, скрипучим голосом.
Сухой, одетый в черный сюртук штатский и огромный, облаченный в голубой мундир гусар, который держал одну руку на эфесе, а другую у пояса, представляли собой разительный контраст. Я лишь молча переводил взгляд с одного на другого. Оба сели в кресла: Талейран совершенно бесшумно, а Лассаль со звоном, словно вставший на дыбы жеребец.
– Дело вот в чем, молодой человек, – начал он в своей обычной грубоватой манере. – Сегодня утром я находился в кабинете императора, когда ему принесли записку. Открыв конверт, император неожиданно уронил записку на пол. Я поднял письмо и хотел подать ему, но император уставился в стену с таким видом, словно увидел привидение. «Fratelli dell’ Ajaccio», – бормотал он, как в бреду. Я не стану говорить, что выучил итальянский после двух кампаний в Италии, поэтому ничего не понял из того, что сказал император. Мне показалось, что он сошел с ума. Вы сами скоро в этом убедитесь. Ах, месье де Талейран, если б вы видели глаза императора в ту минуту! Он прочитал записку и просидел без движения почти полчаса.
– А вы? – спросил Талейран.
– Я оставался в комнате и мучился догадками, что следует предпринять. В конце концов император пришел в себя.
– Скажите, Лассаль, – произнес император. – Найдется ли в Десятом гусарском отважный молодой офицер?
– Все отважны как на подбор, сир, – ответил я.
– Найдите одного, на которого можно положиться в деле, но кто не станет слишком много раздумывать. Вы поняли, Лассаль, кого следует выбрать?
Я понял, что императору нужен человек, который не станет глубоко вникать в его планы.
– У меня есть один на примете, – сказал я. – Молодец с шикарными усами и звонкими шпорами, который не думает ни о чем, кроме женщин и лошадей.
– Это именно тот человек, который мне нужен, – сказал Наполеон. – Приведите его ко мне в кабинет к четырем.
Поэтому, юноша, я немедленно направился к вам, чтобы рассказать о той чести, которая оказана Десятому гусарскому полку.
Я был польщен тем, что полковник остановил свой выбор на мне. Чувства, переполнявшие меня, отразились у меня на лице. Увидев, что со мной происходит, полковник разразился громким хохотом. Даже Талейран издал короткий сухой смешок.
– Лишь один совет, месье Жерар, перед тем как вы пойдете, – сказал он. – Вы вступили в опасные воды и можете оказаться в руках худшего лоцмана, чем я. Мы понятия не имеем, что за задание вам предстоит, но очень важно, чтобы тот, на чьих плечах лежит судьба Франции, находился с нами в постоянном контакте. Вы поняли, о чем я говорю, месье Жерар?
Я не понял ни единого слова, но кивнул и сделал вид, что все уразумел.
– Действуйте очень осторожно, и главное – молчание, – сказал Талейран. – Полковник Лассаль и я не станем показываться на людях вместе с вами. Мы дождемся вашего возвращения здесь и посоветуем, как поступить, когда узнаем, о чем вы будете говорить с императором. Вам пора. Запомните, император не прощает опозданий.
Я бегом помчался во дворец, который находился всего лишь в сотне шагов от моей квартиры. В приемной Дюрок, одетый в новый, вышитый золотом пунцовый костюм, ворчал на толпившихся здесь людей. Я слышал, как он шептал месье Коленкуру, что половина собравшихся – немецкие герцоги, которые желают стать королями, а другая половина – принцы, которым предстоит стать нищими. Когда Дюрок услышал мое имя, то немедленно провел в покои императора.
Я видел Наполеона сотни раз, но никогда не стоял с ним лицом к лицу. Если бы вы встретили его, не зная, кто стоит перед вами, то увидели бы невысокого роста человечка с землистым цветом лица, высоким лбом и слегка вывернутыми икрами. Белые кашемировые{43} бриджи и чулки туго обтягивали его ноги. Но даже совершенно постороннего человека впечатляло выражение глаз императора. Когда Наполеон хмурился, бывалые гренадеры дрожали от ужаса. Даже Ожеро{44}, человек, которому был неведом страх, пасовал перед его взглядом еще в те времена, когда Наполеон был простым солдатом. Однако на меня император взглянул ласково и знаком приказал оставаться у двери. Де Меневаль{45} писал что-то под его диктовку, поглядывая на него, словно спаниель на хозяина.
– Достаточно, Меневаль. Идите, – приказал император. Секретарь удалился, а он, заложив руки за спину, подошел ко мне и внимательно осмотрел меня с головы до ног. Этот маленький человек имел привычку окружать себя крупными красавцами, и я решил, что моя внешность ему понравилась. Одной рукой я отдавал честь, другую же руку держал на эфесе сабли и глядел прямо перед собой, как положено солдату.
– Что ж, месье Жерар, – наконец сказал император, уткнув указательный палец в мой расшитый золотом ментик. – Мне доложили, что вы заслуженный молодой офицер. Полковник Лассаль характеризовал вас наилучшим образом.
Я хотел что-то ответить, но в голову пришла лишь фраза Лассаля об усах и шпорах. Поэтому я промолчал. Император увидел борьбу, которая отразилась на моем лице, но, не услышав ответа, кажется, остался удовлетворен.
– Надеюсь, что вы именно тот человек, который мне нужен, – сказал он. – Храбрые и толковые люди окружают меня со всех сторон. Но храбрец, который… – император не закончил фразу. А я так и не понял, к чему он клонит. Я довольствовался лишь тем, что заверил его в своей верности.
– Насколько я знаю, вы прекрасно владеете саблей? – спросил император.
– Неплохо, сир, – ответил я.
– Вас выдвинул полк для состязания на саблях с чемпионом Шамберийского{46} полка?
Я не испытывал сожаления оттого, что император наслышан о моих подвигах.
– Товарищи удостоили меня этой чести, – ответил я.
– И ради того, чтобы попрактиковаться, вы оскорбили шестерых мастеров фехтования за неделю до дуэли?
– Мне разрешили отлучиться из полка семь раз за семь дней, сир, – сказа я.
– И вы не получили ни единой царапины?
– Мастер фехтования из двадцать третьего полка легкой пехоты задел мой левый локоть, сир.
– Пора забыть о подобных детских выходках, месье! – воскликнул император в припадке холодного гнева, которого все так боялись. – Вы что, решили, я награждаю ветеранов лишь для того, чтобы вы могли отрабатывать на них выпады и туше{47}? Как я буду сражаться с врагами, если мои солдаты поднимают оружие друг на друга? Еще одно известие о ваших дуэлях, и я раздавлю вас вот этой рукой!
Его пухлая белая ладонь взлетела высоко, а голос стал похож на отвратительное шипение и рычание. О Боже, волосы на моей голове стали дыбом. Сейчас я с удовольствием оказался бы на месте солдата, который первый идет в атаку по самому крутому и узкому ущелью. Император взял со стола и выпил чашку кофе, и, когда снова обернулся ко мне, от его гнева ничего не осталось. На его лице играла знаменитая улыбка, но только на губах, а не в глазах.
– Мне понадобится ваша услуга, месье Жерар, – сказал он. – Я буду чувствовать себя гораздо увереннее, когда человек, хорошо владеющий саблей, окажется на моей стороне. Вот поэтому я и выбрал вас. Но прежде всего я должен предупредить вас о секретности. Пока я жив, никто не должен знать о содержании нашего разговора.
Я подумал о Лассале и Талейране, но пообещал хранить молчание.
– Второе: я не желаю выслушивать ваших советов и предположений. Вы обязаны делать только то, что приказано.
Я поклонился.
– Мне нужна ваша сабля, а не голова. Предоставьте думать мне. Вам все ясно?
– Так точно, сир.
– Вы знаете Канцлерскую рощу в лесу?
Я кивнул.
– Вы, должно быть, знаете высокую сосну с раздвоенным стволом, где во вторник собирались охотники?
Если б он знал, что под этим деревом я встречаюсь с девушкой три раза в неделю, то не стал бы спрашивать.
– Отлично, ждите сегодня меня под деревом в десять вечера.
Я уже ничему не удивлялся. Если бы император попросил меня занять на время его место на троне, я бы лишь молча кивнул головой.
– Мы пройдем по лесу вместе, – сказал император. – Не забудьте захватить саблю, но оставьте дома пистолеты. Вы не должны обращаться ко мне, а я не стану разговаривать с вами. Мы должны хранить абсолютное молчание. Вы все поняли?
– Я понял, сир.
– Через некоторое время вы увидите человека, а возможно, и двух, стоящих под деревом. Мы вместе подойдем к ним. Если я дам команду защитить меня, вы обнажите саблю. Если же я начну с ними разговаривать, стойте и ждите, что произойдет. Коль скоро вам придется драться, ни один из них не должен уйти живым. Я помогу вам.
– Сир, – воскликнул я, – уверен, что легко справлюсь с двумя, но, может, стоит пригласить еще одного человека, чтобы вам самому не пришлось принимать участие в схватке?
– Та, та, та, – сказал Наполеон. – Я был солдатом перед тем, как стать императором. Вы полагаете, что артиллеристы управляются с саблей хуже, чем гусары? Я приказал вам не спорить со мной. Вы станете делать то, что скажу я. Если придется вытащить саблю из ножен, никто не должен остаться в живых.
– Они умрут, сир, – заверил я.
– Замечательно. Мне больше нечего сказать. Можете идти.