— Интересно! — сказал Свиридов.
— Особенность тайника, — продолжала Мария Гавриловна, — заключалась в том, что о нем знал только один человек в доме — глава семьи. Мы, женщины, этим не интересовались. Шифр, указывающий местонахождение тайника, старик заделал в кортик. Мой сын Владимир был последним представителем рода Терентьевых. Он получил кортик от моего мужа в декабре пятнадцатого года. Владимир специально приезжал в Пушкино. Тогда-то и произошла ссора его с женой Ксенией. Она требовала, чтобы он оставил ей кортик и показал тайник. Большую роль в этой ссоре сыграл брат Ксении, Валерий Никитский. Возможно, он был уверен, что в тайнике хранились ценности. Он, конечно, ошибался. Если бы это было так, то Владимир, уезжая на войну, несомненно{7} оставил бы мне кортик.
Миша и Слава ехидно посмотрели на Генку.
— В прошлом году, — продолжала свой рассказ Мария Гавриловна, — приехал Валерий. Он уверил меня, что в тайнике хранятся компрометирующие Владимира документы. Он говорил, что Владимир умер у него на руках и перед смертью будто бы просил эти документы уничтожить и тем спасти его честь. Для этой цели Валерий якобы остался в России и вынужден скрываться…
Машина въехала в Пушкино и остановилась возле дома Терентьевой. Дом был каменный, старинной постройки, с колоннами на фасаде. Многочисленные дворовые постройки были запущены, частью разрушены, но дом сохранился. Нетронутый снег на правой стороне участка и замерзшие окна показывали, что под жилье используется только левая его половина.
В столовой, куда все вошли, стоял длинный обеденный стол на круглых резных ножках. Один угол скатерти был откинут. На клеенке лежали три кучки гречневой крупы: ее видимо, перебирали.
— Часов в доме много, — сказала Мария Гавриловна,— но какие из них, я не знаю.
— Вероятней всего те, о которых вы упоминали, — сказал Свиридов
— Тогда пройдем в кабинет.
В кабинете, в глубокой нише, стояли высокие часы в деревянном футляре. За стеклом желтел циферблат. В нем рядом с отверстием для завода часов виднелась едва приметная, узкая щель. Свиридов открыл дверцу часов. Маятник криво качнулся и звякнул.
Глава 1
ЧРЕЗВЫЧАЙНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ
Генка и Славка сидели на берегу Утчи.
Штаны у Генки были закатаны выше колен, рукава полосатой тельняшки — выше локтей, рыжие волосы торчали в разные стороны. Он презрительно посматривал на крохотную будку лодочной станции и, болтая ногами в воде, говорил:
— Подумаешь, станция! Прицепили на курятник спасательный круг и вообразили, что станция!
Славка молчал. Его бледное, едва тронутое розоватым загаром лицо было задумчиво. Меланхолически жуя травинку, он размышлял о некоторых горестных происшествиях лагерной жизни…
И надо было всему случиться именно тогда, когда он, Славка, остался в лагере за старшего! Правда, вместе с Генкой. Но ведь Генке на все наплевать. Вот и сейчас он как ни в чем не бывало сидит и болтает ногами в воде.
Генка действительно болтал ногами и рассуждал про лодочную станцию:
— Станция! Три разбитые лоханки! Терпеть не могу, когда люди из себя что-то выстраивают! И нечего фасонить! Написал бы просто: «прокат лодок» — скромно, хорошо, по существу. А то «станция»!
— Не знаю, что мы Коле скажем, — вздохнул Славка.
— При чем тут мы? А если он будет выговаривать, то я ему прямо скажу: «Коля! Надо быть объективным. Никто тут не виноват. И вообще, в жизни без происшествий не бывает». — И он с философским видом добавил: — Да без них и жизнь была бы неинтересной.
— Без кого — без них?
— Без происшествий.
Вглядываясь в дорогу, идущую к железнодорожной станции, Славка сказал:
— Ты лишен чувства ответственности.
Генка презрительно покрутил в воздухе рукой:
— «Чувство, «ответственность»!.. Красивые слова… Фразеология… Каждый отвечает за себя. А я еще в Москве предупреждал: «Не надо брать в лагерь пионеров». Ведь предупреждал, правда? Не послушались.
— Нечего с тобой говорить, — равнодушно ответил Славка.
Некоторое время они сидели молча. Генка — болтая ногами в воде, Славка — жуя травинку.
Июльское солнце пекло неимоверно. В траве неутомимо стрекотал кузнечик. Речка, узкая и глубокая, прикрытая нависшими с берегов кустами, извивалась меж полей, прижималась к подножиям холмов, осторожно обходила деревни и пряталась в лесах, тихая, темная, студеная…
Из приютившейся под горой деревни ветер доносил отдаленные звуки сельской улицы. Но сама деревня казалась на этом расстоянии беспорядочным нагромождением железных, деревянных, соломенных крыш, утопающих в зелени садов. И только возле реки, у съезда к парому, чернела густая паутинка тропинок.
Славка продолжал вглядываться в дорогу. Поезд из Москвы уже, наверно, пришел. Значит, сейчас Коля Севостьянов и Миша Поляков будут здесь… Славка вздохнул.
Генка усмехнулся:
— Вздыхаешь? Типично интеллигентские охи-вздохи!.. Эх, Славка, Славка! Сколько раз я тебе говорил…
Славка встал, приставил ладонь козырьком ко лбу:
— Идут!
Генка перестал болтать ногами и вылез на берег.
— Где? Гм!.. Действительно, идут. Впереди — Миша. За ним… Нет, не Коля… Мальчишка какой-то… Коровин! Честное слово, Коровин, беспризорник бывший! И мешки тащат на плечах…
— Книги, наверно…
Мальчики вглядывались в маленькие фигурки, двигавшиеся по узкой полевой тропинке. И, хотя они были еще далеко, Генка зашептал:
— Только имей в виду, Славка, я сам объясню. Ты в разговор не вмешивайся, а то все испортишь. А я, будь здоров, я сумею… Тем более — Коля не приехал. А Миша что? Подумаешь! Помощник вожатого…
Но как ни храбрился Генка, ему стало не по себе. Предстояло неприятное объяснение.
Глава 2
НЕПРИЯТНОЕ ОБЪЯСНЕНИЕ
Миша и Коровин опустили на землю мешки.
— Почему вы здесь? — спросил Миша.
Он был в синей кепке и кожаной куртке, которую не снимал даже летом — ведь в ней он выглядел заправским комсомольским активистом.
— Так просто. — Генка ощупал мешки: — Книги?
— Книги.
— А где Коля?
— Коля больше не приедет. Его мобилизовали во флот…
— Вот оно что… — протянул Генка. — А кого пришлют вместо него?
Миша медлил с ответом. Он снял кепку и пригладил свои черные волосы, которые частым смачиванием превратил из курчавых в гладкие.
— Кого же пришлют? — переспросил Генка.
Миша медлил с ответом. Он снял кепку и пригладил свои черные волосы, которые частым смачиванием превратил из из курчавых в гладкие.
— Кого же пришлют? — переспросил Генка.
Миша медлил с ответом потому, что вожатым отряда назначили его самого. И он не знал, как сообщить эту новость ребятам, чтобы они не подумали, что он задается, но и чтобы сразу признали его вожатым… Сложная задача — командовать товарищами, с которыми сидишь на одной парте, Но по дороге Миша придумал два спасительных словечка. Скромно, с подчеркнутым безразличием он сказал:
— Пока меня назначили.
«Пока» и было первым спасительным словом. Действительно, кто должен временно заменить вожатого, как не его помощник?
Но скромное и учтивое «пока» не произвело ожидаемого действия. Генка вытаращил глаза:
— Тебя? Но какой же авторитет мы будем иметь в деревне? Колю все уважали… И старики.
Тогда Миша произнес второе спасительное слово.
— Я отказывался, но райком утвердил. — И, почувствовав за собой авторитет райкома, строго спросил: — Как же вы бросили лагерь?
— Там Зина Круглова осталась, — поспешно ответил Генка.
Вот что значит спросить построже… А Славка и вовсе каким-то извиняющимся тоном начал:
— Видишь ли, Миша…
Но Генка перебил его:
— Ну как, Коровин, в гости к нам приехал?
— По делу, — ответил Коровин и шумно втянул носом воздух. Плотный, коренастый, он в форменной одежде трудколониста выглядел совсем толстым и неуклюжим.
Лицо его лоснилось от пота, и он все время отмахивался от мух.
— Раздобрел ты на колонистских хлебах, — заметил Генка.
— Кормят подходяще, — ответил простодушный Коровин.
— А по какому делу ты приехал?
Миша объяснил, что детдом, в котором живет Коровин, превращается в трудовую коммуну. И разместится трудкоммуна здесь, в усадьбе. Завтра сюда приедет директор.