Зоя Павловна промаршировала до конца коридора, свернула… На мгновение наступила настороженная тишина, какая бывает, когда кто-то пытается подкрадываться – затаив дыхание и стараясь ступать неслышно… Потом раздался скрип распахнутой двери – и издевательски-радостный голос Зои Павловны объявил:
– Надо же, кого я вижу! Сама, значит, работаешь! Потихоньку, тайком… Конечно, прийти сказать – «Зоя Павловна, научите!» – ниже твоего достоинства! – Дверь захлопнулась, и голос пропал.
Катька на рысях вылетела из-за угла – едва не уткнувшись в спину удаляющемуся по коридору Александру Арнольдовичу. Почти нечеловеческим усилием она заставила себя притормозить, а не смести его в сторону, кинувшись к заветной двери прямо у него на глазах! Наконец погруженный в глубочайшую задумчивость балетмейстер начал неторопливо подниматься по лестнице – вот зараза, чтоб у него все балерины танцевали, как он ходит! – и скрылся. Катька стремительно метнулась к двери, присела на корточки и аккуратно, кончиками пальцев потянула створку – гибкий стержень у самого пола скользнул в приоткрывшуюся щель.
На экране компьютера появились грубо сколоченные доски, почему-то все в пятнах от брызг воды – точно дождь прошел – и балетные тапочки на ногах Зои Павловны.
– Ничему меня не надо учить, сама все знаю! – буркнули ей в ответ. Катька торжествующе пнула кулаком воздух – есть! Не узнать хрипловатый голос Ритки просто невозможно!
– Сама ты даже пол толком полить не можешь, – наставительно сказала Зоя Павловна, возя тапком по доскам. – Подсохло уже, обрызгай еще, поскользнешься…
Катька только покрутила головой: правильно рассуждает Кисонька, что театр – другой мир! В нормальном мире на мокрых досках как раз проще поскользнуться, но у этих все не как у людей!
– Не поскользнусь! – упрямо пробурчала в ответ Ритка.
– Уверена? – весело поинтересовалась Зоя Павловна, и вдруг звонко и властно бросила: – А ну-ка – кабриоль!
В зале стукнуло, как от приземления после прыжка. Катька принялась лихорадочно подтягивать «глаз» повыше… На экране возникла взлетающая в прыжке Ритка.
– Релеве! – тем временем, как сержант на плацу, выкрикивала Зоя Павловна.
Ритка пружинисто поднялась на пальцах – будто те у нее железные!
– Па-де бурре сюиви!
На кончиках пальцев мелко засеменила через зал.
– Па-де-сизо! – Ритка прыгнула и застригла ногами, как ножницами.
– Па-де-ша! – Ритка превратилась в крадущуюся кошку.
– Пируэт, еще пируэт…
Девчонка завертелась, как юла…
– И… шассе!
Ритка снова прыгнула и… рухнула на дощатый пол.
Танцующим шагом Зоя Павловна подошла к ней… и присела рядом на корточки.
– Все знаешь, да? – издевательски поинтересовалась она. – Только не летаешь, но скоро, чувствую, полетишь. Вопрос только – вверх или вниз?
В зале воцарилось молчание… а потом… Катька аж отодвинула экран КПК от себя и вопросительно уставилась на дверь, не вполне понимая, действительно ли она слышит сдавленные, полузадушенные всхлипы.
– За что? – давясь слезами, цедила Ритка. – За что вы меня все так ненавидите?
– Дура, – равнодушно бросила Зоя Павловна, поднимаясь. – Кому оно надо – ненавидеть тебя, девчонку. – И повернулась спиной.
Катька стремительно выдернула «глаз» из дверной щели. На компьютере зависло лицо Зои Павловны – и выражение у него было очень странное. Как у садовода, который решает – поспела груша, можно рвать, или пусть еще повисит на ветке?
– Зоечка Павловна! – От Риткиного вопля Катька испуганно шарахнулась от двери. – Ну разрешите! – лихорадочным шепотом выдохнула Ритка, хватая хореографа за руку – не вырвешься. – Ну завтрашняя Жизель ладно – пусть уже Настька танцует, гадина… Но сегодня «Лебединое»! Важный ведь спектакль, английский агент придет! Ну, можно я сегодня Одетту станцую? Это же меня на самом деле Александр Арнольдович поставил, а не Могилеву! Я справлюсь, ну честное слово, ну Зоечка Павловна!
Зоя Павловна обернулась через плечо, некоторое время молча рассматривала чуть не валяющуюся у нее в ногах девчонку…
– На афише уже стоит Могилева, – наконец холодно сказала она.
– Так что же мне делать? – жалобно, совсем по-детски пролепетала Ритка.
– Работать, – пожала плечами Зоя Павловна и усмехнулась. – Чтоб не было, как неделю назад, когда вы с Кумарчиком княгиню Ольгу с князем Святославом изображали – а выходили какие-то Малыш и Карлсон! – Она высвободила руку и вышла.
Не балетным, а совершенно кенгуриным прыжком Катька едва успела скрыться за углом.
Некоторое время царила полная тишина… а потом дверь распахнулась и с грохотом шарахнулась об стену. Изнутри, как буря, вылетела Ритка!
– Могилева! – голосом жутким, точно вой оборотня в ночи, проревела она. – Могилева!
И ринулась прямо в тот коридор, где прятались Катька. Девчонка вжалась лопатками в стену – хана, попалась… Но Ритка просто пронеслась мимо, кажется, ничего не видя вокруг себя, только яростно размахивая зажатым в кулаке мобильником.
– Могилева! – удалялось по коридору.
Катька кинулась следом – Ритка сейчас не то что погони за спиной, а и пролетающий по коридору тяжелый бомбардировщик не заметила бы, разве что тот пульнул бы ей прямо в лоб! Похоже, у их сыскного агентства на сегодня судьба такая – Настю спасать. Только сумеет ли она удержать Ритку, когда та начнет убивать? Может, Мурку вызвать? Да и Севке неплохо бы увидеть свою распрекрасную балерину с перекошенной мордой… Катька потянулась к мобильнику…
Ритка вдруг сбавила ход и начала красться, точно боясь, что ее услышат. Врасплох застать хочет? Но Ритка остановилась у обычной офисной двери и, тихонько толкнув створку, осторожно заглянула в щелку (Катька удовлетворенно подумала, что она подглядывает лучше Ритки – все-таки сыщик, а не какая-то там балерина!). Убедившись, что никого нет, Ритка стремительно нырнула внутрь. Катька осталась в коридоре, с удивлением разглядывая надпись на двери.
Глава 13
Допрос с гусем
– А что мы механику скажем? – спускаясь по покрытой маслянистыми темными пятнами металлической лестнице, встревоженно спросила Кисонька.
Через театр они прошли без всяких помех. Кисонька все боялась, что сейчас их остановят, спросят, что они тут делают – особенно с гусем! – и в конце концов выставят вон, несмотря на маму-спонсора, застрявшую в директорском кабинете. Но встречные только с любопытством провожали их взглядами, некоторые даже здоровались, и вскоре Кисонька поняла, что причина такой доброжелательности как раз в гусе! Две крашеные блондинки средних лет – судя по немалым габаритам, или из администрации, или из оперной труппы – вжались в стены, пропуская компанию, а потом Мурка услышала за спиной быстрый шепот:
– Это что, тот самый гусь… который теперь вместо Матвейчук в «Лебедином» танцует?
Кисонька споткнулась. Зловредное воображение снова распоясалось, предъявив ей красавца Диму… взбрасывающего в поддержке… Евлампия Харлампиевича в пачке! Гусь кокетливо тянул шею и топорщил крылья.
– Придумаем чего-нибудь! – бодро грохоча ступеньками впереди Кисоньки, отмахнулся Сева. – Скажем, что мы общество охраны животных и подаем на них в суд за неисправный подъемник!
– Это ты Настю в животные записал? – обернулась к нему спускавшаяся первой Мурка.
– Балерины – проблемы театра, – внушительно объявил Сева, явно репетируя речь перед механиком. – А нашему питомцу, – он торжественно указал на Евлампия Харлампиевича, – должны быть обеспечены полностью безопасные условия труда. Я еще потребую все вечерние спектакли перенести на час дня – чтоб не нарушать гусю природный режим сна!
Евлампий Харлампиевич немедленно приосанился.
– Похоже, ничего придумывать не придется, – спрыгивая с последней ступеньки, сказал Вадька. Демонстративно принюхался и решительно двинулся в глубь большого зала, кажущегося тесным из-за блестящих от масла поворотных колес и рычагов с потрескавшимися пластиковыми ручками.
– Кажется, здесь! – объявил Вадька, пробираясь мимо непонятного громоздкого механизма.
За механизмом располагался длинный пульт с кнопками и тумблерами и парой древних черно-белых экранов. Рядом, положив голову на пульт, сидел человек в промасленной спецовке механика… а возле самого его уха стояла полупустая бутылка водки и мутный стакан.
– У нас так дома пахло – пока отец от нас не съехал, – мрачно сказал Вадька, окидывая механика недоброжелательным взглядом.
Мурка смутилась – и сама разозлилась на себя за это смущение. Ну почему, если у тебя дома все в порядке, родителей полный комплект и отец не просто не пьющий, а еще и успешный, ты чувствуешь, что нужно извиниться перед теми, кому не так повезло в жизни? Как будто они с Кисонькой своих родителей… украли, что ли?
– Если он и вчера был в таком состоянии, трос у подъемника могли пилить прямо у него под носом, – скрывая накатившее неловкое чувство, пробормотала Мурка.
– Я полностью в состоянии! – не поднимая головы от стола, на удивление четким голосом объявил механик. – И вчера был в состоянии, и сегодня в состоянии, и вообще я весь… состою…
– Из чего? – переспросил Вадька, все так же недоброжелательно разглядывая то механика, то бутылку.
– Из чего? – по-прежнему лежа щекой на пульте, эхом откликнулся механик. – А правда – из чего? – В голосе его выражалась готовность к глубоким философским размышлениям.
Евлампий Харлампиевич забил крыльями, подлетел и тяжеловесно плюхнулся прямо на пульт. Потянулся, ухватил клювом прядь волос механика…
– Харли, не тащи гадость в рот, они же грязные! – невольно скривилась Кисонька.
Но Евлампий Харлампиевич уже со всей силой дернул за волосы.
Глаза механика широко распахнулись, и он начал медленно приподниматься – голова у него раскачивалась, как у вызванной факиром кобры.
– Где… Ой, так вот же! – вскричал он, увидев Евлампия Харлампиевича и радуясь ему, как родному. – Принесли!
– Кого принесли? – опешил Вадька.
– Так закуску! – восхитился механик и тут же глубоко задумался. – Правда, я просил бутерброд… Ну ладно, и так сойдет. – Он… ухватил Евлампия Харлампиевича за красную лапу – и поволок ее ко рту.
Гусь на миг замер, в полном недоумении наблюдая эти манипуляции с его собственной, родной лапой…
Зубы механика погрузились в перья.
Еще секунду царила полная тишина… А потом гусь заорал. И забил крыльями, взмывая над головой пьяницы.
На мгновение они оба замерли – зависший в воздухе гусь и механик, вцепившийся зубами ему в лапу. Глаза механика стали большие-пребольшие… Евлампий Харлампиевич с размаху долбанул его клювом в макушку.
– А-аа! – завопил механик, выпуская наконец гусиную лапу. Возмущенно гогоча, Евлампий Харлампиевич взмыл над головой механика. Тот заорал, обеими руками закрываясь от барражирующей над ним птицы. – А-а-а! Бутерброд кусается!
– Он не кусается! – отчаянно стараясь перекрыть яростный гусиный гогот, выкрикнул Вадька. – Он клюется! И это не бутерброд!
– А если не бутерброд – зачем вы мне его принесли? – не менее яростно выкрикнул механик и гневно уставился на ребят. Потом лицо его дрогнуло – и сморщилось в гримасе, точно он откусил от стручка горького перца. – Ну конечно! – задушенным голосом выдавил он. – Дети! Чего ж еще ожидать! У вас даже бутерброды волосатые – и летают! – обвиняюще тыча в Евлампия Харлампиевича пальцем, заявил он.
Выставив красные перепончатые лапы, как пикирующий на добычу ястреб, белый гусь рухнул обратно на пульт, и, вытянув шею, грозно зашипел механику в лицо.
– Помалкивали бы уже! – обиженно выкрикнул Вадька. Ему хотелось прыгнуть на пульт рядом с Евлампием Харлампиевичем – и тоже зашипеть, до того этот дядька на их с Катькой папашу смахивал. Как будто их в каком специальном питомнике выводят – для создания проблем окружающим! Сам допился до того, что бутерброд от живого гуся отличить не в состоянии, а туда же, дети его не устраивают. – Я вас, наверное, на двадцать лет моложе, а у меня на работе с оборудованием никаких проблем! Хотя у нас нагрузочки – о-го-го! А у вас даже под балеринами все ломается! – обвиняюще выкрикнул он.
Выражение лица у механика стало хитрым, ну точно… Вадьку передернуло – опять как у папаши, когда ему удавалось припрятать бутылку прямо в доме.
– Ничего у меня не ломалось! – с пьяным торжеством механик прижал палец к губам. – Только т-с-с!
Вадька почувствовал, как бешенство накрывает его с головой:
– Ага, конечно! И вообще, вы у нас не простой лох безрукий, а террорист мирового масштаба – трос у люка сами подпилили! Нравится, когда балерины с потолка сыплются! – презрительно процедил Вадька, тыча пальцем в дыру над головами, оставшуюся от провалившегося люка. Сквозь дыру слышались доносящиеся со сцены голоса и частый дробный стук молотка – там что-то приколачивали.
Выражение лица механика стало еще хитрее – и он вдруг захихикал мелким кудахтающим смехом:
– Подпилил! Хи-хи-хи, ой, не могу, подпилил! Все вы, детишки, думаете, такие у-у-умные! – Он скривился еще презрительней, чем Вадька. – Особенно здешние – они, видите ли, танцу-уют! – Изображенное им шатание неспящего медведя по зимнему лесу, видно, обозначало балет. – Творцы они, видите ли! Да там видеть нечего – творцы! Как натворят, как натворят… А ты за ними чини! А они так и шмыгают, ногами дрыгают, то софит в проходе собьют, то крепеж поломают, а один раз толпой как выбежали, балеринки… ка-ак скаканут! Доски на сцене проломили! В этом… где их много… как его… «Ненужном аккумуляторе»… Не, «Напрасном предохранителе»… Не… О, вспомнил – в «Тщетной предосторожности»![Балет XVIII века, с большой массовкой.] – радостно вскричал он. – А шмакодявка эта, гадина, еще директору на меня нажаловалась, говорит – я виноват! Не уследил! Она ногу поломать могла! А нечего было ножищами… тапками своими по сцене – гуп-гуп! – Механик покрутил нечищеным ботинком сорок второго размера, демонстрируя балетные антраша. – Я ей говорю – ты чего на меня жалуешься, стервозина мелкая, целы твои ноги-то! – со слезливой жалостью к себе протянул механик. – Говорю, штрафанул меня директор – взрослого человека! Из-за девчонки! Я ведь работаю, между прочим! – Он звучно, как в барабан, ударил себя кулаком в грудь. – Пока ты там на сцене ножонками своими – бяк-бяк! А она? – Механик с возмущением уставился в пространство – похоже, он уже забыл, что у него есть слушатели. – Она! Меня! – на лице его вдруг отразилось горчайшее недоумение, и он почти прошептал: – Матом послала! Балеринка! – Механик протянул руку и набулькал себе из бутылки в стакан. Каждый бульк звучно отдавался в оглушительной тишине. – Подпили-ил! – еще презрительнее протянул он и вдруг почти трезвым голосом закончил: – Чего там пилить – винтики на креплениях чуток ослабить, и нормалек! Ну, будем здоровы! – Он приветственно вскинул стакан… и снова потянулся к лапе Евлампия Харлампиевича.
– Тиха-а! – прошипела Мурка, придавливая к пульту норовящего гневно взмыть гуся. – Молчи, Харли! Давай, Вадька! Ты его раскрутил!
«Да не собирался я его «крутить»! – почти в панике подумал Вадька. – И как теперь с ним дальше… договариваться?»
– А… Э… – начал Вадька – нет, когда он злился, получилось гораздо лучше!
Но механик, похоже, не нуждался в поощрениях.
– Ногу я ей, видите ли, поломал! – продолжал механик. – Так тебе твою ногу! – И он с силой дернул Харли за лапу, точно собирался оторвать и отдать неизвестной девчонке.
Евлампий Харлампиевич вывернул шею и умоляюще поглядел на Мурку – в круглом черном глазу читалось страстное желание долбануть клювом еще разок.
– Терпи… – одними губами шепнула Мурка. Остальные сыщики замерли, не шевелясь, боясь спугнуть пьяные откровения.
– Засунь эту ногу себе в ухо и подавись ею! – страстно выпалил механик. – Оборудование у нас старое, никто и не удивился… Нога у тебя поломанная? Будет тебе поломанная нога!
При этих словах Евлампий Харлампиевич торопливо задергал лапой, выкручивая ее из хватки механика.