Так. Внешность можно не запоминать, ни к чему сейчас внешность. Одежда, обувь? Ничего примечательного.
Смотрим дальше. Перед лежанкой неуклюжий столик, накрыт газетой вместо скатерти, чайник, бутылка смирновской водки с красной головкой из сургуча, хлеб – полбуханки нарезано, половинка целая. Два соленых огурца лежат прямо на газете. Тут же копченая щука. Все не тронуто. Да, конечно, две кружки. Все это добро приобретал хозяин квартирки, француз соленые огурцы ни в жизнь не купил бы. Но трапезничать они собирались вдвоем. Вот только поссорились. Ладно, отложим всякие выводы на потом. Смотрим дальше. Дальше печь с плитой. Подле топки несколько поленьев. На плите кастрюля, закрыта крышкой. Следующая стена: рукомойник, ведро под ним, между рукомойником и плитой на табурете еще одно, чуть более чистое, ведро с водой и ковшиком подле него. Вешалка в виде дощечки с торчащими из нее палочками с одиноким пальто и шапкой.
И наконец, по сути у моих ног, почти на пороге второе тело. Лежит лицом вниз, вытянувшись и чуть на боку, потому что рука в последний миг дернулась прикрыть рану и осталась придавленной телом. Одет в ту самую куртку, в которой мы его видели возле больницы, на голове студенческая фуражка. Фуражка велика, но с головы не свалилась. Почему? Потом подумаю. Дырка от пули чуть правее левой лопатки. Сюда пуля угодила и, похоже, прошла навылет. В каком месте, не видно, но рана точно есть. Кровь, вытекавшая из раны на спине, растеклась позади тела небольшой лужицей, похоже, по большей части впиталась в одежду. Из раны на груди натекла куда большая лужа. Вот и выходит, что пуля пробила тело насквозь. А если так, то куда полетела дальше? Странно, но на стене нет никакого следа от удара пули – ни отверстия, ни царапины.
Сколько времени я здесь стою? Немного, но пора выходить. Ничего не забыла? Ах, да. Потолок, стены, пол и собственно дверь, на пороге которой стою. Стены и потолок обиты досками и побелены. Доски рассохлись, и оттого в стенах много щелей. Дверь как дверь, грубая, но прочная, главное – без щелей. Ладно, пойду встречать полицию.
То ли я стала совсем бесчувственным человеком, то ли этих мертвецов в такой степени людьми не считала, но никаких особых чувств по отношению к ним я сейчас не испытывала. Поначалу испугалась, а теперь и испуг прошел.
Полицию я встретила возле ворот. Прибыли господин судебный следователь Янкель, Михаил, незнакомый мне мужчина, возможно, врач, и два нижних чина.
– Ведите! – буркнул Янкель, не удостоив меня приветствием.
Я и повела, молча, только Михаилу кивнула. Раз не спрашивают ни о чем, так с чего мне разговоры затевать?
Первый вопрос был задан возле крылечка.
– К чему во второй раз заходили? – без тени вежливости в голосе спросил судебный следователь. Хоть я и ступала по своим следам, но было отчетливо видно, что проходила неоднократно.
– Проверить, не померещилось ли мне с перепугу, – пожала я плечами. – Чтобы зря тревогу не поднимать.
– Ну-ну!
Янкель взбежал по ступенькам, нарочито шагая не по краю, как я, а по центру. В принципе он поступал правильно: раз видимые следы отсутствуют, то под снегом тоже ничего не найдешь. Я осталась у крыльца, следователь вернулся через минуту.
– Мне доводилось слышать, сударыня, о вашей сверхъестественной способности попадать в передряги самого неприятного свойства. Сейчас же выпал случай убедиться самому. Два криминальных трупа, один из которых ребенок! Вы специально весь город обыскали, чтобы их найти?
Я не стала отвечать и даже отвернулась. Будет задан официальный вопрос, касающийся происшествия, – отвечу. А на такие глупые упреки отвечать – увольте!
– От имени полиции выражаю вам официальную благодарность за содействие, – издевательским тоном произнес следователь. – Более в ваших услугах надобности нет. Если возникнут вопросы, мы вас пригласим. Прощайте!
– До свидания, – ответила я. Не зря просила извозчика подъехать! Все как я и ожидала.
Уже собравшись уходить, не удержалась – видимо, сказались и давешний испуг, и обида на грубость – и сказала:
– Третьего фигуранта по делу об убийстве монахини мне тоже вместо вас разыскивать? Или дальше вы сами справитесь?
Ух, как позеленел его высокоблагородие! В Петербурге в одном из магазинов как-то разместили клетки с диковинными зверями для развлечения и завлечения покупателей. Был там и хамелеон. Он ходил по клетке и менял цвет: подле стенки, выкрашенной красным, становился красным, на желтом песке желтел, а на фоне травки обретал зеленый оттенок. Вот и господин судебный следователь поначалу покраснел, затем стал бледно-желтым и в конце – серо-зеленым. А не надо грубить и быть настолько высокомерным! От таких моих слов побледнели и оба нижних чина, и незнакомый мне господин – интересно все ж таки, кто он. Криминалист? Только Михаил порозовел, пряча от начальства осуждающую меня улыбку. Ему я, уходя, подмигнула.
– На Нечаевскую! – скомандовала я извозчику, и мы поехали к Петиному дому.
«Как бы мне в таком настроении Петю во время нашего урока не обидеть? А то попадется он мне под горячую руку… – подумала я. – И надо с ним все тщательно обсудить. Что-то там все-таки не сходится. Что-то не так, как должно быть. Но что?»
30
– Нет, Даша, я вас не понимаю! – воскликнул Петя. – Так долго молчать о подобных вещах! Сначала провели урок и только сейчас стали рассказывать. Я бы так не смог…
– Похоже, вы уже норовите и от моих уроков отлынивать!
– Да с чего вы взяли?
– Но вы выразили такое недовольство тем, что я не рассказала вам обо всем сразу по приходе. А если бы я рассказала, то вы бы стали отвлекаться! Так? Или я не права?
Петя задумался – вот что мне нравится в его характере: даже на не самые серьезные вопросы он не спешит отвечать необдуманно, – кивнул и согласился:
– Скорее всего, так, вы правы: я бы стал отвлекаться.
– Вот и я о том. А так наши занятия прошли спокойно и с пользой.
Занятия и впрямь прошли спокойно и с пользой. В том числе и для меня. Я кое-что вспомнила из того, что начала уже забывать, а главное, окончательно успокоилась после неприятного разговора с судебным следователем. Вообще-то я человек не злопамятный и не злокозненный, и зря на себя грешила, предполагая, что мое раздражение может вылиться на Петю. Опять же папенька так обучил меня, что я свои умения во вред хорошему человеку никак использовать не могу. Если вспомнить, то я даже преподавательницу во французском пансионе изводила совершенно иными способами, хоть и мечтала ежедневно ненароком сделать ей подножку или еще чего. Нет же, купила точно такой же учебник, из которого она нам задачки задавала, решила их все наперед и всякий раз выскакивала с правильным ответом, даже не дослушав задание. Это подействовало до такой степени, что на меня написали жалобу маменьке и дедушке. Они тут же примчались, а разобравшись, лишь руками развели: как же так, на воспитанницу жалуются за чрезмерные успехи? И забрали меня из пансиона. Там этому поначалу обрадовались, но дедушка заставил их вернуть деньги, не только уплаченные вперед, но и за уже проведенные там месяцы. Очень он не любил глупого подхода к исполнению дела.
А что забрали меня оттуда, так я только радовалась. В гимназии и то учиться интереснее было, пусть в ней и строгостей больше. А уж учиться с дедушкой… Что-то я стала отлынивать от учебы! То собиралась уже весной сдать экзамен за следующий класс, то отказываюсь от дедушкиных предложений позаниматься, все переношу их на завтра да на потом. Надо сегодня самой попросить его урок провести…
Петя меня не отвлекал, сам пребывал в раздумьях, вот я и унеслась мыслями неведомо куда.
– Знаете, Петя, – обратилась я к товарищу, – не дает мне покоя некое несоответствие. А в чем оно скрыто, никак понять не удается, ускользает. Давайте вместе думать.
– Давайте, – легко согласился он. – И давайте все нарисуем. Очень полезное дело, меня папенька научил. Говорил, если что-то не удается, попробуй это нарисовать. Задачка по физике не решается – нарисуй схему. Не поспеваешь куда-то – рисуй график. Вот и мы сейчас нарисуем план происшедшего. Вы мне рассказывайте, а я стану зарисовывать. Каких размеров была комната?
– Небольших размеров. Две на три сажени.
Петя изобразил на листе прямоугольник.
– Указывайте теперь расположение двери, окна и их размеры, чтобы все получилось в правильной пропорции, вдруг это тоже важным окажется.
Шаг за шагом, но очень быстро мы совместными усилиями сотворили подробный план места происшествия, на который нанесли и положение тел убитых.
– Все? – спросил Петя.
– Пожалуй, да. Ну, может, еще кровь нарисовать? Вот здесь была небольшая лужица, а здесь гораздо больше.
Петя нарисовал, посмотрел внимательно и чуть не подпрыгнул.
– Вы сказали, что левая рука оказалась под телом?
– Да. Верно, Гном пытался схватиться за рану.
– А на каком уровне от плеча была рука?
– Чуть ниже сердца. Нет, еще ниже, почти у живота. Но она могла и сползти, переместиться при падении.
– Тем более! Вот смотрите: если дырка от пули под лопаткой…
– Входное отверстие, – поправила я Петю, хотя до этой минуты сама называла рану дыркой. – В полиции говорят: «входное» и «выходное отверстие».
– Ну да, конечно, – согласился Петя и продолжил: – Если входное отверстие под лопаткой, а рука вот здесь, то получается, что выходное отверстие гораздо ниже!
– Из чего вы сделали такой вывод?
– Да как же? Рука послужила преградой для вытекающей крови. Если бы рана оказалась выше руки, то и кровь бы растеклась вот здесь, между головой и рукой. А раз кровь собралась в этом месте, где вы показываете, то рана должна быть под рукой или ниже руки. Выходит, что выходное отверстие много ниже входного!
– Ну, может, и не много… А поскольку Прощай стрелял уже сидя на полу…
– Даже если бы он выстрелил стоя, все равно получилось бы не так! Вот смотрите.
Петя быстро нарисовал две фигурки и провел от одной ко второй пунктирную линию.
– Если выстрел произведен из сидячего положения, то рана на груди должна быть немногим выше той, что на спине. Если стреляющий стоял – то ниже, но совсем чуть-чуть. Получается, что в Гнома выстрелили почти в упор.
– Но Прощай мог выстрелить, пока Гном еще был поблизости. – Я уже согласилась с Петей, но следовало обдумать все варианты.
– Человек получает удар ножом практически в сердце, но остается на ногах, достает пистолет и стреляет второму в спину? И, заметьте, тоже практически точно в сердце. А тот, вместо того чтобы тут же рухнуть, добегает до двери. Не слишком ли они оба живучие? Да и следов крови на полу ведь не было?
– Наконец-то поняла, что меня смущало – сверх всякой меры точным получился выстрел для смертельно раненного, чересчур это странно выглядело. А вот если там был кто-то третий… Нет, ведь в таком случае все сходится! Этот злобный Гном убивает Василия Прощай. Даже не важно, по какой причине, с него станется убить человека, оттого что он огурцы не любит, а тот их купил. А оказавшийся там господин Тихонравов пользуется случаем избавиться от Гнома и устроить так, чтобы на первый взгляд показалось, будто они друг дружку поубивали! Надо звонить Михаилу Аполинарьевичу. Конечно, насчет Тихонравова – это лишь предположения. Теоретически там мог быть и кто-то еще. Да и полиция все это могла без нас понять, но позвонить надо. Петя, вы умница!
Петя расплылся от похвалы счастливой улыбкой. Когда он улыбался, он становился очень милым. Вот и знакомого Ларисы улыбка превращала в очень привлекательного человека, но Петя еще и сам по себе был вполне приятной внешности. Не вовремя и не к месту вспомнилось, что через несколько месяцев нам предстоит расстаться, и от этой мысли у меня стало как-то пусто в груди.
Я тряхнула головой, отгоняя непрошеную и глупую тоску – ну с чего раньше времени горевать?
– Осталось только найти самого Тихонравова, – задумчиво произнес Петя, – а заодно и изумруд. Может, сходить в харчевню?
– Чуть позже. Кстати, про изумруд. Что-то нас с вами его преосвященство не беспокоит?
– Так он тоже в отъезде, мне папенька говорил, – сказал Петя и вдруг посмотрел на меня так, что я смутилась.
– Пойдемте, позвоним в полицию, – проговорила я тихим голосом, – а то мне уже пора убегать.
– Можно мне вас проводить?
– Вообще можно, но сейчас за мной должна заехать Полина, и мы поедем примерять платья. В этом деле любой, даже самый умный кавалер несколько… неуместен.
– А можно… – начал Петя и умолк.
– Что? Говорите быстрее, – поторопила я его.
– Вы как-то сказали, что в очередной раз я должен буду спрашивать вашего разрешения. Вы помните, по какому поводу это было сказано?
Надо же, почти две недели человек собирался с духом, чтобы задать этот вопрос. И хорошо это или не очень? Нет, все ж таки сложная это вещь – романтические отношения.
31
Масленая неделя накатила запахами блинов и жуткой нехваткой времени. Это при том, что в театре я была практически не занята: труппа готовила дивертисмент[35], все собирались читать стихи, петь куплеты и романсы, играть скетчи. Дедушка хотел прочесть стихотворения Саши Черного и Алексея Толстого, чем привел в озабоченные раздумья нашего антрепренера. Тот, с одной стороны, видел, что дедушкин номер станет пользоваться шумным успехом, с другой – опасался, как бы по нынешним временам публичное исполнение такого произведения, как «История государства Российского от Гостомысла до Тимашева» не сочли революционным вольнодумством. Как бы то ни было, но я осталась без работы – никто не нуждался в суфлере, не нужны были «громы и ветров шум» и стук копыт за кулисами. Впервые я не заскучала, а напротив, обрадовалась такому повороту событий, потому что платья к балу все еще не были закончены, следовало купить туфли и кучу всяких мелочей, договориться с парикмахером и сделать еще много чего столь же приятного, сколь и хлопотного.
Как хорошо, что наши финансовые проблемы разрешились. После смерти папеньки мы, конечно, не нуждались, но жили очень скромно, а здесь, в Томске, и вовсе могли рассчитывать лишь на наше жалованье в театре. Сперва на дедушкино, потом еще и на мое. Не было в том ничего зазорного, да и к роскоши мы никогда не стремились. Но сейчас мне почти нестерпимо хотелось выглядеть на балу самой нарядной, и я могла себе это позволить, хотя все эти наряды и обойдутся в наши с дедом доходы от службы за два месяца. А может, и за три, если я разойдусь в этих вопросах не на шутку.
Вдобавок ко всему ударили морозы. Масленая – это ведь проводы зимы и встреча весны. Но весной даже не пахло, а вот зима решила распрощаться с нами всерьез. Но на морозы никто не роптал, даже внимание перестали на них обращать. Свыклись за долгую сибирскую зиму, а тут осталось потерпеть всего ничего, так можно и не обращать внимания вовсе.
Вот и мы с Полиной, повстречав по пути в пассаж Второва господина Вяткина, выходящего из своей редакции, остановились, чтобы его поприветствовать, хотя воротники наших шубок покрывал толстый слой пушистого инея.
– Здравствуйте, сударыни! – сказал журналист, снимая перед нами шапку, будто и не было никаких морозов. – Позвольте высказать предположение, что путь вы держите во дворцовые хоромы господина Второва, а следовательно, будете несказанно прекрасны в общественном собрании!
Мы засмеялись.
– Не замерзли? – обратился Григорий Алексеевич ко мне.
– Я уже привыкла. Пожалуй, стану скучать по сибирским морозам.
– Станете. И по городу нашему непременно станете скучать.
– Григорий Алексеевич, – вступила в разговор Полина, – я тут рассказывала Даше про томские катакомбы. Так она не верит. Вы же все о подобных вещах знаете, так подтвердите или опровергните меня.
– Это о каких катакомбах? О тех, что якобы под пассажем начало берут? Должен вас огорчить, Полина. Сказки все это. Да и сами рассудите: место это как называется? Болото! Как стали котлован здесь готовить под здание, так пришлось огромное множество плотов из лиственницы опустить в топи и уж на них фундаменты закладывать. Какие уж тут подземные лабиринты, в трясине болотной!