Преисполненный благодарности, я завернулся в мех, который дал мне старик, и поинтересовался:
– Frauja, раз уж мы на какое-то время стали попутчиками, то как мне тебя называть?
Если помните, старик так и не ответил на мой вопрос, был ли он из алеманнов или принадлежал к другому народу, а я еще не мог распознать акцент, с которым он говорил. К сожалению, и его имя – хотя оно могло быть вариантом имени древнего бога Вотана – также ничего не сказало мне о его происхождении.
– Меня зовут Вайрд Охотник, – заявил мой попутчик и уже через мгновение заснул. Дыхание его стало глубоким, но спал он тихо. Это меня обрадовало: ведь храп вполне мог услышать какой-нибудь хищник или шатающийся ночью по лесам гунн.
4
Мы проснулись, когда забрезжил свет – небо все еще было затянуто облаками, однако снег идти перестал. Мой juika-bloth улетел на поиски утренней трапезы, а мы с Вайрдом помочились за отдельно стоящими деревьями. Я специально сделал это по-мужски, но охотник не показал виду, что заметил это. Затем мы направились к ручью, чтобы ополоснуть лицо обжигающе ледяной водой.
Я сказал:
– Я так благодарен тебе, frauja Вайрд, за то, что ты одолжил мне шкуру. В ней было так уютно…
– Заткнись! – рявкнул старик так же раздраженно, как и всегда. – Пока не перекушу, я пребываю в дурном расположении духа и до той поры не терплю пустой болтовни. Вот что, у меня есть несколько ломтиков вяленой грудинки, могу с тобой поделиться.
– А у меня есть копченая колбаса. Хочешь? – предложил я. – Знаешь, от нее потом ужасно хочется пить, так что давай съедим колбасу, пока у нас есть достаточно воды.
Пока мы пережевывали жесткую сухую колбасу, я заметил:
– Я несколько раз пытался утолить мучительную жажду снегом и никак не могу понять, почему он не помогает, как вода. В конце концов, снег есть не что иное, как вода, которая…
– Иисусе, – пробурчал Вайрд. – Уж лучше бы ты помалкивал, невежественный глупец. Всем известно, что человек может запросто умереть от жажды на самой огромной снежной равнине.
Его тон мне не понравился, и я сам слегка вспылил:
– Я это уже понял. Может, объяснишь, почему так происходит?
Старик недовольно вздохнул:
– Слушай внимательно, мальчишка. Я не буду пояснять дважды. Когда мужчина – или женщина вроде тебя – ест снег, то обмораживает рот, глотку и пищевод, так что они сокращаются и человек не может проглотить достаточно снега, чтобы утолить жажду. Даже растаявший над огнем снег лишь заставит беднягу неистово собирать дрова, ибо он будет испытывать все большую и большую жажду, и невозможно растопить достаточно снега, чтобы утолить ее. А теперь давай собираться, пора в путь. Я понесу оба наших узла. Ну-ка сними те медвежьи шкуры, и я привяжу их тебе на спину.
– Раз мы уходим, – поинтересовался я, – то зачем ты поддерживаешь огонь?
– Я не поддерживаю огонь, – ответил старик, хотя он положил на оставшиеся угли свежую ветку и принялся дуть на них, пока верхушка ветки не загорелась. – Когда я путешествую в такой холодный день, как сегодня, я всегда беру горящую ветку и держу пламя у рта, чтобы вдыхать теплый воздух. Это очень удобно. Я, кажется, велел тебе сходить за шкурами.
Я пошел и обнаружил, что развилка слишком высоко. Мне пришлось найти упавший сук, чтобы дотянуться до нее, освободить тюк и свалить его на снег рядом с собой. Я ломал голову, как Вайрд забросил его на эту развилку, поскольку он был всего лишь на ширину ладони выше меня, а я не мог представить себе старика карабкающимся на дерево. Когда я поднял тюк, то пошатнулся и снова произнес: «Иисусе!» Я не имел представления, сколько медвежьих шкур было в тюке, а также сколько весит одна шкура. Но они были крепко связаны все вместе; груз, похоже, составлял половину моего собственного веса. Как же старик поднял тюк на развилку дерева? И как я пронесу эту чудовищную тяжесть даже совсем чуть-чуть? Пока я стоял, пошатываясь, с тюком в руках, спиной к теперь уже засыпанному снегом костру, Вайрд сказал, заметив мои страдания:
– Если уж старый ferta вроде меня смог нести шкуры, и ты сумеешь. Груз покажется тебе не таким тяжелым, когда я привяжу его тебе на спину.
Он воткнул свою горящую ветку в снег и уже завернул мой узел со скромными пожитками внутрь шкуры, в которой я спал. Я промолчал, но в душе огорчился: стало быть, мне не придется надевать на себя сегодня шкуру, да к тому же старик не приготовил для меня зажженную ветку. Словно прочитав мои мысли, Вайрд сказал:
– Ты мигом согреешься, изображая из себя вьючного мула. Вот увидишь.
И он принялся заворачивать свои пожитки в шкуру, которая служила ему и постелью, и одеялом. Моему взору предстали два предмета, которые старик тщательно оберегал во сне, лежа на них всю ночь: лук и колчан с многочисленными стрелами.
Я сказал:
– Я слышал, как ты дважды призывал языческую богиню Диану. Я должен был догадаться, что ты охотишься с луком.
– Ты что же, полагал, что я убиваю медведей и лосей голыми руками? – с издевкой спросил старик. Но его голос потеплел, когда он поднял и погладил лук. – Да, это мой красавец, мое сокровище, мой безотказный друг.
– У некоторых мужчин там, откуда я пришел, были луки, – заметил я. – Но они были больше и представляли собой обычную дугу, как латинская буква С. Я никогда не видел такого, как у тебя. Твой лук скорее напоминает изогнутую руну, которая называется sauil.
– Да, каждый лук изгибают сначала в одну сторону, а потом в другую, – кивнул охотник и с гордостью продолжил: – Смотри, мальчишка. Если обычный лук сделан из дерева и натягивается лишь благодаря его силе отдачи, то в моем боевом луке дерево вдобавок усиливается вот этим. – Он нежно постучал по внешним изгибам. – Смотри, вот здесь, сзади, у него…
– Я бы назвал это передом, – заметил я.
– Заткнись. Вот здесь, сзади, к дереву крепятся высушенные сухожилия животных, потому что они не растягиваются. К ним добавлен рог, ибо этот материал противостоит сжатию. Таким образом, дерево побуждает лук изгибаться, а сухожилия заставляют его сжиматься. И в результате это превосходное оружие – с шестидесяти шагов – заставит стрелу точно попасть в молодое деревце и запросто собьет вон ту птицу на лету.
Старик показал на возвращавшегося juika-bloth, который как раз грациозно заходил на посадку и скользил между деревьями прямо к нам, а затем добавил:
– Даже с расстояния в двести шагов стрела – если она попадет в человека – ударит с такой силой, что этого будет достаточно, чтобы убить его, в том случае, если он носит только простеганные или кожаные доспехи, а не более прочные металлические. Позволь сказать тебе, мальчишка, лучнику потребуется целых пять лет, чтобы создать один такой лук. Ведь прежде всего надо найти различные материалы – дерево, рог, кость – и выбрать из них только самые лучшие. Затем следует их выдержать, после этого придать форму, долго высушивать и выдерживать их по очереди, после чего собрать все вместе, хорошенько пригнать для улучшения пропорций, а потом еще придется много раз подгонять лук, когда уже начнешь им пользоваться. Воистину, на все это может понадобиться целых пять лет, и лишь по истечении этого срока лучник наконец произнесет: работа закончена. Акх, да, мальчишка, готы делают самые лучшие на свете мечи и ножи. Но гунны – oh vai, должен признать, – гунны делают лучшие в мире боевые луки.
– Неужели гунн дал тебе этот лук? Я думал, что ты не очень-то дружен с ними.
Вайрд издал один из своих смешков-фырканий:
– Ni, ni allis. Я отобрал у него лук.
– Ты отобрал лук у гунна?!
Он произнес сухо:
– Ну, после того как удостоверился, что оружие ему больше не понадобится.
– Понятно, – пробормотал я с неподдельным трепетом, затем осторожно, чтобы не вызвать очередную вспышку, ибо уже убедился в его несдержанном нраве, сказал: – Полагаю, frauja Вайрд, ты был… хм… немного моложе тогда?
– Да, – ответил он, похоже, вовсе не обидевшись. – Это случилось три года назад. До этого мне приходилось обходиться обычным охотничьим луком, таким же, какие ты видел. А теперь давай не будем терять времени. Сейчас я нагружу тебя, вьючный мул. По этому глубокому, только что выпавшему снегу идти будет тяжело, а мне хочется добраться до места засветло.
Вайрд легко поднял тюк с медвежьими шкурами и повесил его мне на спину. Когда широкие полотняные ремни легли мне на плечи, пересекли грудь и оказались надежно стянутыми на поясе, я умудрился с трудом сказать:
– До места?.. Уф… А что это… уф… за место?
– Некая пещера, о которой я разузнал. – Он поднял свой солнечный камень и принялся изучать небо. – Идем вон туда. Atgadjats!
Команда эта означала «снимаемся!», и старый охотник первым двинулся вперед. Солнечный камень он, должно быть, использовал только для виду, потому что зашагал прямо навстречу северо-восточному ветру, в том же направлении, в каком мы оба шли в течение многих дней. Вайрд живо, словно молодой, шагал по колено в снегу. По борозде, которую он оставлял, идти мне было немного легче, и я, пошатываясь, двигался за ним.
Похоже, я жестоко ошибся, предположив, что этот «старый ferta» – как грубо описал себя Вайрд – был слабым и немощным. Он сказал, что ему было пятьдесят, когда Аттила умер. Тогда, если только старик не врет на каждом шагу, теперь ему шестьдесят пять: просто поразительное долголетие! Столь почтенного возраста достигают немногие, кроме разве что лентяев, изнеженных городских жителей и священнослужителей. И еще получается, что в шестьдесят два года мой спутник каким-то образом убил дикаря гунна, чтобы забрать его боевой лук. Возможно, Вайрд действительно слишком стар, чтобы наслаждаться плотской любовью, – даже не проявляет интереса, кто его попутчик: мужчина, женщина или евнух, – но это, похоже, единственное, для чего он слишком стар. Теперь я не сомневался, что охотник мог нести тюк с медвежьими шкурами лучше, чем это делал я, без труда поднимая и даже забрасывая его высоко на дерево каждый вечер. Хотя эту ночь мы, вероятно, собираемся провести внутри безопасной и уютной пещеры. Мысль об этом придавала мне сил.
Но наш путь туда оказался долог и утомителен. И хотя Вайрд по-прежнему шел впереди и утаптывал снег для меня, я шатался и спотыкался всю дорогу и скоро стал задыхаться. Старик был прав: мне вовсе не требовалось дополнительных шкур, чтобы укутаться, или же зажженной ветки, чтобы согреть воздух, который я вдыхал. Хотя день и выдался морозным, я все равно обильно потел. Тюк на моей спине переместился с поясницы куда-то за голову – я не мог ее повернуть, чтобы увидеть, куда именно, – а juika-bloth пристроился на его верху. Во всяком случае, он сидел там, пока я не устал и не заставил орла лететь над нами, таким образом хотя бы немного облегчив себе груз.
Ни разу не сбавив шага и не продемонстрировав даже малейших признаков одышки, Вайрд говорил безостановочно – или кричал, чтобы его можно было расслышать сквозь ветер Aquilo. Он с готовностью отпускал замечания относительно погоды, местности, здешних растений и животных, а также рассуждал обо всем на свете, при этом обильно пересыпая свою речь обычными для него богохульствами и непристойностями.
– Посмотри-ка вон туда, на этот небольшой участок земли, чистый от снега. Ты видишь там высохшие остатки растения, мальчишка? Это лазурник, ты будешь рад ему, когда у тебя случится запор или тебе понадобится хороший skeit. Выжми немного камеди лазурника и прими внутрь. Ты очистишься, если захочешь.
– Полезно… узнать… frauja… – выдохнул я.
– Ты небось считаешь эти леса Храу Албос скучными, мальчишка? Подожди, пока мы не доберемся до болотистых равнин вокруг Сингидуна[46], что на земле готов. Эти равнины такие унылые и лишенные растительности, что там не увидишь ничего выше одинокого крестьянина. Или же его козы. Или гуся.
– Очень… интересно… frauja Вайрд… – выдохнул я.
– А теперь мы приближаемся к соснам, мальчишка. Ты знаешь, что сосновые шишки, если их сначала поджарить, а потом сжечь, дают сладко пахнущий фимиам? Более того, этот смолистый аромат вызывает необычайное желание у женщин. Кое-где язычники даже используют сосновые шишки во время храмовых оргий, чтобы разжечь желание у своих поборниц. Да, во имя сорока девяти внебрачных дочерей Феспия, аромат сосновых шишек делает kunte таким же жарким и сладким, как и он сам!
Тут, не издав ни звука, я упал ничком в снег и тихонько там лежал, слишком измотанный и слабый, чтобы поднять свой собственный вес, не говоря уже о грузе. Вайрд прошествовал дальше, ничего не подозревая и продолжая говорить, пока его голос не заглушил ветер:
– Иисусе! Похоже, скоро начнется снегопад. Нам лучше поспешить…
Затем, я полагаю, он все-таки заметил, что я больше не тащусь за ним, ибо я еще минуту или две слышал его мягкие шаги по снегу. Старик наклонился надо мной и с отвращением произнес:
– Во имя Венеры Миртийской, да ты, лентяй, никак притворяешься, что уже устал? Еще только миновал полдень.
Я с трудом восстановил дыхание и глухим голосом с трудом сказал:
– Притворяюсь?.. Нет… что ты, frauja…
Одной ногой, без всякого усилия, он перевернул тюк и, конечно, меня вместе с ним, так что теперь я лежал лицом вверх. Вайрд рассматривал меня с таким видом, словно он обнаружил под камнем мерзкую личинку, прилипшую к его оборотной стороне. Juika-bloth кружил наверху и с любопытством посматривал на нас.
– Я ослаб, – произнес я, – и хочу пить, а лямки натерли мне плечи. Не могли бы мы немного отдохнуть?
Вайрд презрительно заворчал, но присел рядом со мной.
– Только совсем недолго, – сказал он, – или твои мышцы остынут.
Откровенно говоря, я был уверен, что старик притворяется, заставляя себя бодро двигаться вперед, продолжая выкрикивать свои непрерывные монологи, делая вид, что не устал и не задыхается: небось обрадовался, когда я попросил остановиться, поскольку и сам давно этого ждал.
Вайрд запустил руку под снег и ощупывал землю вокруг, пока не извлек гладкий камушек.
– Вот, мальчишка. Когда мы пойдем дальше, положи этот камушек в рот. Это немного уменьшит твою жажду. Прежде чем мы двинемся, я пристрою шкуру под лямки, чтобы они поменьше натирали плечи. Со временем, разумеется, у тебя появятся там хорошие мозоли.
– Возможно, в дороге, – предложил я, – мы могли бы продать тюк?
– Не выдумывай, – сурово произнес старик. – Ты сказал, что сможешь нести его. Ты должен твердо усвоить, мальчишка: всегда надо держать слово. И ты сам напросился ко мне в попутчики. Я боялся, что ты задержишь меня, но, будучи человеком великодушным, согласился. Запомни хорошенько, мальчишка, надо всегда быть осторожным в своих просьбах, потому что ты можешь получить желаемое. Ну а раз уж получил, то теперь тебе придется стараться изо всех сил.
– Да, frauja, – промямлил я неохотно.
– В компании со мной тебе, возможно, будет не слишком приятно или удобно, но это только пойдет тебе на пользу. Жизнь в лесу сделает сильным не только твое тело, но и дух. Да, мальчишка Торн, стань сильным, – он стукнул себя в грудь, – как я!
Потирая отчаянно болевшие плечи, я набрался храбрости и сказал:
– Не требуется большой силы, чтобы смеяться над страданиями другого.
Он всплеснул руками:
– Во имя Момуса, бога ропщущих, ты неблагодарный щенок!
Я промямлил:
– Никогда не слышал ни о каком боге ропщущих.
– Ну, это греческий бог, а чего еще можно ожидать от греков. Бог ропщущих Момус однажды разворчался даже на самого Зевса. Ему, видишь ли, не понравилось, что тот поместил рога быку на голову, а не плечи, ведь в этом месте бык сильнее.
Поскольку мне очень хотелось, чтобы старик еще посидел и поговорил, я сказал:
– Я полагаю, frauja Вайрд, что ты не христианин. Уж очень многих богов ты упоминаешь.
Он ответил как-то загадочно:
– Я когда-то был им, но излечился.
– Должно быть, у тебя не было хорошего священника. Или пастора. Словом, священнослужителя.
Вайрд проворчал:
– Слово «пастор» означает пастыря, который стрижет овец. Я предпочитаю не быть овцой.
– А слово «циник» происходит от греческого kynos – «собака», – ответил я осуждающе. – Циники называются так, потому что вечно брюзжат на честных людей.