— Есть кто-нибудь? Здравствуйте. Можно войти?
Ответа не было. Значит, можно. Никто ведь не сказал: «Нельзя!»
И мы, побаиваясь, готовые тут же дать деру, все-таки вошли.
В пещере было сумрачно, но когда мы шагнули вперед от входа, все стало видно. И ничего особенного здесь не было. Ни связанного пленника, ни кучи награбленного добра, ни склада оружия.
В глубине пещерки лежала охапка веток, покрытая байковым одеялом, в изголовье — небольшой рюкзачок. Возле него — чурбачок, на нем свеча в подсвечнике из консервной банки и пачка сигарет.
— Все ясно, — сказал Алешка, озираясь. — Это какой-то жулик здесь прячется. Пошли, пока он не вернулся.
Это разумно. И мы с облегчением вышли на белый солнечный свет.
Но вот что неразумно. Вместо того чтобы быстренько вернуться домой, под крылышко отставного Матвеича, мы, не сговариваясь, пошли в ту сторону, куда скрылся этот неизвестный пещерный житель.
Песчаный овражек становился все уже и мельче. Закончился незначительной тропкой, которая запетляла в лес. Здесь было повеселее. Если что — всегда найдется дерево, за которое можно спрятаться. И палка, которой можно отбиваться.
Между тем тропка все расширялась и уплотнялась, незаметно превратилась в дорожку, а дорожка влилась в настоящую дорогу со следами покрышек. А впереди, слева, среди корабельных сосен, нарисовался дворец Матвеича с круглым немигающим глазом на втором этаже. Все-таки он больше похож на маяк, чем на скворечник. Особенно своим круглым окном. Наверное, ночью оно, это окно, как добрый знак в темноте для заблудившегося человека.
Стало спокойнее. Алешка даже заскакал вприпрыжку.
Матвеич встретил нас, нахмурив брови. Оглядел с головы до ног.
— Почему приказ нарушили? — грозно спросил он.
— Мы не нарушали! — дуэтом выпалили мы.
— А карьер? Не врать! Улики налицо. Старого сыскаря не обманешь.
Мы переглянулись: какие еще улики?
— Песок на ваших кроссовках.
— А это с берега, — мгновенно нашелся Алешка. — Мы на озеро ходили.
— Песок на озере сырой, влажный, а на вашей обуви он сухой. Будете отпираться? Имейте в виду, что чистосердечное признание…
— … До добра не доводит, — закончил за него Алешка.
— Так: наряд вне очереди. На камбузе. Начистить картошки, сварить ее и открыть банку консервов.
— Две банки, — уточнил Алешка. — Кушать надо вдумчиво и обильно.
Естественно, что после этого инцидента мы ни словом не обмолвились о своей находке и о своих наблюдениях.
— Сами разберемся, — буркнул Алешка, когда мы пришли на камбуз. — Ты, Дим, почисть картошку, а я налью в кастрюлю воды. Я этого достоин.
Занимаясь картошкой, я все время ворчал на тему: на фига нам этот «неведомый» человек и его логово. Алешка молча и терпеливо слушал, поблескивая глазами. Что-то заготовил, сюрприз с последствиями. И я не ошибся.
— Дим, а что я там нашел! — Это было сказано торжественно. — Возле костра.
— Рубль, что ли?
Алешка сунул руку в карман, вытащил, разжал кулак. На ладошке лежал… пистолетный патрон.
Да, мы этого достойны!
Глава III
Дама Безе
Пока варилась картошка, Алешка вслух развивал свои догадки.
— Все ясно, Дим! Он никого не похитил.
Я не возразил.
— Все ясно, Дим! Он хочет на кого-нибудь покуши… то есть покуситься. — Поправился: — Он готовит покушение.
Мне стало интересно:
— На кого? На тетю Фросю?
Алешка на секунду задумался, согласился:
— Да, Дим, тут покушаться не на кого. Тут все люди мелкие. Не бизнесмены.
Я поднял крышку кастрюльки и потыкал картофелину вилкой.
— Все ясно, Дим. Он передумал покушаться. Ведь он патроны растерял.
— Один патрон, — напомнил я.
— Один у костра, а другие еще где-нибудь. В других местах.
Я открыл банку тушенки и подумал: он дурака валяет или что-то уже сообразил?
— Дай тушеночки-то, — сказал Алешка. — Не жмись для младшего брата.
Тушенка была хорошая. Свежая и вкусная. И пахла настоящим мясом.
— Дим… — начал Алешка с набитым ртом.
— Проглоти сначала. А то подавишься.
— Такой тушенкой не подавишься. Она сама в глубину проскакивает. Дим, будем держать его под контролем. Или нет — под шляпой… то есть под колпаком. И как только он добудет новые патроны, мы его повяжем. Дай тушеночки-то, не жмись.
Тушенка была хорошая. Свежая и вкусная.
— И, знаешь, Дим, пройдет один день… Или два. Наступит четверг или тридцать первое… И я тебе точно скажу, на кого он охотится, этот пещерный дикарь.
— А как ты узнаешь? — Я слил воду, снова поставил кастрюлю с картошкой на плиту.
— Элементарно, Ватсон. Кого он подстрелит, на того, значит, и охотился.
Я опять прикинул: дурака валяет или до чего-то додумался? Размял картошку и взял банку с тушенкой…
Точнее говоря — банку. Тушенки в ней уже не было. На дне банки катались две горошинки черного перца и прилип одинокий лавровый листочек. Хорошая тушенка.
Пришлось открывать вторую банку.
Тут как раз на камбуз пришел Матвеич.
— Надо чайку заварить. О! Здорово пахнет! — Он наклонился над кастрюлей. — Мое любимое блюдо. Только ты, Дим, зря пожадничал. Нужно было для вкуса и пользы пару банок туда ахнуть.
— Еще не поздно, — поспешил Алешка. — Дим, открывай вторую банку.
Третью, по-моему.
— Добрый гость всегда к обеду поспеет, — с улыбкой сказал Матвеич, когда на пороге кают-компании появилась уже знакомая нам дама с зонтиком.
Она трубно высморкалась у дверей, внимательно заглянула в платочек. (А что там может быть особенного?) Поставила в угол зонтик, положила веер на подоконник. И сняла шляпку вместе с рыжей прической. Оставив на плечах седую голову.
— Я, конечно, пардон, не совсем вовремя, но вы так очарова-а-а… распахлись своим блюдом на всю округу, что мне захотелось вас похвалить.
— Садитесь с нами, Матильда Львовна, — пригласил ее к столу Матвеич. — Похвалите нас за обедом.
— Прелее-е-е… Великоле-е-е… Можно я не буду снимать перчаток?
В Алешкиных глазах я прочитал: зонтик сняла, могла бы и рукави-и-и-чки снять. Но строгости и осуждения в его взгляде я не заметил. В его глазах прыгали веселые искорки.
Дама сразу же стала называть Алешку Алексом, меня — Димитрием, а к Матвеичу она обращалась по званию, с уважением: настоящий полковник. Чувствовалось, что они старые друзья.
— А меня, мальчики, можете звать тетушкой Тильдой. Прелее-е-е…
Мы дружно навернули тушеночки с картошечкой, причем тетушка Тильда от нас не отставала, кушала активно, но очень красиво, с ножом и вилкой, и успела за обедом рассказать нам свою творческую биографию.
Мы, вообще-то, мало что запомнили. Только то, что она — великая актриса и что она прожила на сцене большую жизнь. От молоденькой Софьи в «Горе от ума» («Вот Димитрий об этой пьесе, наверное, знает») до старой княгини Тугоуховской («оттуда же, Димитрий должен знать»).
Подчистив тарелки, мы перешли к чаю.
— А я об эту пору всегда пью черный кофе, — заявила тетушка Тильда. — Тяжелая пища так лучше усваивается в недрах творческой личности.
И мужчины пошли на камбуз, готовить черный кофе для недр творческой личности. Чтобы в ее недрах получше освоилась картошка с тушенкой.
Матвеич готовил кофе, Алешка хихикал. Но как-то неуверенно.
— Дим, она в носовой платок смотрит так, будто у нее из носа не… эти самые, а бесценные жемчуга капают.
— Отставить! — гаркнул Матвеич. — Тетушка Матильда — несчастная женщина. Она на гастролях, выступая осенью в летнем театре, схватила воспаление легких, а потом — хронический насморк. Ее уволили из театра — кому нужна актриса, которая без конца сморкается на сцене.
— Я понял, — сказал Алешка. — Она голодная. Я больше не буду.
— Да, у нее крошечная пенсия. А на ее руках еще и двое хвостатых: песик и кот. Она сама не поест, а уж их накормит. И, между прочим, все ее забыли. Никто ее не навещает.
Вот, подумал я, посмотреть на экране на этих актеров — какие они дружные и любящие: «Сю-сю-сю! Ах, как волнительно!» — а чтобы позаботиться об одинокой старушке — их тут нету. Им некогда, они себе недвижимость на Кипре строят.
— Пошли, — сказал Матвеич, снимая кофейник с плитки, — а то наша дама, наверное, заскучала.
Но дама Тильда не скучала. Она своим носовым платком азартно вытирала пыль со всех полок и подоконников, наводила порядок. И она очень обрадовалась чашечке кофе. Видно, не так уж часто ей приходилось его пивать.
— Кофе! — говорила она с восторгом, подняв чашечку на уровень глаз. — Арома-а-а… Изуми-и… Только настоящие полковники умеют варить настоящий кофе! Прелее-е-е… Я жду вас завтра с ответным визитом. Это будет чуде-е-е…
— Мы обязательно припремся, — пообещал Алешка. — Вы довольно прекрасная женщина. — И все-таки не удержался: — Обаяте-е-е…
Тетушка Тильда растаяла и вместо того, чтобы сморкнуться, промокнула платочком благодарные слезинки под глазками.
Когда она ушла, под зонтиком и обмахиваясь веером, Матвеич спросил:
— Видали? Очень нежное существо. Ее тут прозвали Дама Безе.
— Ни фига! — ахнул Алешка. — Та самая?
— Какая та самая? — удивился Матвеич.
— Ну та! Древняя! Которая оперу сочинила. Про тореадоров — смелее в бой.
— «Кармен», что ли? — Матвеич покрутил головой. — Ну, Алекс, ты даешь! Эту оперу про «смелее в бой» написал композитор Бизе. А «безе» по-французски — нежный поцелуй. И пирожное такое, воздушное. Вроде нашей дамы. Дошло? Или повторить?
— Врубился. — Алешка задумчиво покивал. — Только мне кажется, что наша воздушная Тильда такую оперу может устроить, что мало не покажется.
И он, как часто бывало, оказался прав…
После обеда Матвеич покурил и выгнал нас из дома.
— Мне работать надо. Книгу писать. А вы смотайтесь на рыбалку. Возьмите лодку.
— А где она? — спросил я.
— Пляжик вы нашли? А вот слева от него — заливчик, она там прячется. А справа, за мыском, где камыши кончаются, хорошее местечко — окушки там славно берут. Задание ясно? Приступайте к исполнению.
Лодку мы нашли без труда, в заливчике, и в хорошем местечке забросили удочки. Натаскали красноперых полосатых окушков.
Алешка вдруг забастовал:
— Я, Дим, не привык такую мелочь ловить. Я лучше вон там, с бережка, в кустиках, попробую.
Он закатал джинсы, забрал свою удочку, плюхнулся в воду — здесь мелко было — и скрылся на берегу, в кустиках. Там, где большая рыба водится.
Я еще посидел в лодке, довольно долго. Клев постепенно затихал, но все равно вокруг было хорошо и приветливо. Красивое озеро, синее небо, пахнет водяной свежестью и свежей рыбкой.
Тишина, безветрие, на водной глади даже ряби нет. Только у противоположного берега какое-то шевеление. Матвеич сказал нам, что когда-то там был пионерский лагерь, потом дом отдыха. Но и это почему-то не получилось. Теперь там отчасти все заброшено, а отчасти — лодочная станция. И там живет лодочник, который выдает всем желающим лодки напрокат. Но желающих тут так мало, что почти и вовсе нет. Да и до-браться до этой станции берегом довольно сложно. А по воде… Ну кто поплывет на одной лодке, чтобы на том берегу взять другую лодку?
Незаметно посвежело. Солнце уже клонилось к закату. Я смотал удочку и подогнал лодку к берегу. Алешки почему-то там не оказалось. Удочка была, прислоненная к деревцу, а братца не было. Что-то он застрял в кустиках.
Я посвистел, покричал. Нет ответа. Даже как-то беспокойно стало. Куда он делся?
Беспокойство уже сменилось тревогой, когда Алешка наконец вынырнул из кустов.
— Ты куда пропал?
— Я не пропал. Я на разведку ходил.
— А сказать не мог?
— А ты бы меня пустил?
Логично. Только что это за разведка? Я вопросительно глянул на Алешку.
— Да это… Посмотреть… На этого… На песочного дикаря. Как он там… Ну чего ты? Ну вскочило в голову…
В голову ему вскочило! Нашел словечко.
— А что? — возмутился Алешка. — Сам говорил: совсем из головы выскочило. А раз выскочило, то может и вскочить. У тебя выскочило, у меня вскочило. А если вскочило, то само уже не выскочит…
У меня уже в голове загудело от этих «вскочило — выскочило». Но все-таки стало интересно.
— Ну и как он там?
— Да никак! Он, Дим, спокойненько спал в своей пещере. И ни на кого не покушался. — Тут Алешка притормозил. — Если раньше не покусился. А теперь отсыпается.
— Ладно, пусть спит. Пошли домой.
Матвеич устало потянулся, вставая из-за стола. Пожаловался:
— Легче в сто раз какого-нибудь бандюгана повязать, чем книгу написать. Как улов? Будет уха?
— Будет, — пообещал я. — Наваристая. Где у вас перец и лаврушка?
— В шкафчике, над холодильником. Действуйте, товарищ кок. А товарищ юнга вам поможет. Это входит в его должностные обязанности.
— Это как? — расстроился Алешка.
— Разве ты не знал? Исторически юнга — помощник кока. На подхвате. Печь растопить, картошку почистить, кастрюли надраить, посуду помыть, помои за борт отправить…
Лешка уже не расстроился, а растерялся.
— Я лучше потом посуду помою. Когда вы спать ляжете.
Но он меня этим не разжалобил.
— Пошли, юнга, на камбуз, — сказал я. — Картошку строгать.
— Я лучше… — сделал он еще одну попытку, — я лучше тушенку открою. Пусть будет у нас мясная уха. Клево?
Мы его не поддержали, и Алешка понуро побрел за мной на камбуз.
Я разыскал специи, а в аптечке — марлевые салфетки. Почистил окуньков, заложил их в марлевый мешочек и опустил в кипящую воду. Уха будет с рыбой, но без костей.
— Картошка готова? — спросил я Алешку. — Почистил?
— Почти. Я ее уже как бы достал из ящика. Знаешь, как устал!
Я ему, уставшему, помог. Набрал картошки, почистил. Рыба к тому времени уже сварилась. Я запустил в бульон картошку, перец и лаврушку, и пока варилась картошка, разобрал рыбу, вытащив ее из мешочка. Выбросил косточки, а мясо отправил в бульон.
— Чего-нибудь получится, — сказал Алешка, облизнувшись. — Главное, чтоб моя картошка хорошо проварилась. А давай, Дим, пока она варится, баночку тушенки вскроем, а?
Я не стал ему отвечать, а, помешивая уху, молча показал ему фигу.
Когда по всему дому расплылся запах рыбного супа под названием «уха», на камбуз заявился Матвеич. И тоже облизнулся, взял ложку.
— Я, как капитан нашего корабля, обязан снять пробу. Посмотрим, чем кормят наш экипаж.
Он зачерпнул варево, поднес ложку к губам, причмокнул, проглотил. Задумался, шевеля губами. Будто задачку решал. Опустил ложку.
— Знаешь что, Дим? Налей-ка мне в мисочку. Что-то я с одной ложки не распробовал.
— И мне, — проговорил Алешка. — Мисочку. Пробу снять.
— Обойдетесь, — сказал я, закрывая кастрюлю крышкой. — Забирайте мисочки, ложечки и нарежьте хлеб. А я подам в кают-компанию уху.
Матвеич и Алешка переглянулись. Алешка Матвеича опередил:
— Я отнесу ложки! А капитан нарежет хлеб! Он этого достоин.
У хороших людей в доме всегда очень хорошо. Не только уютно, но и спокойно — это само собой. У хороших людей в доме чувствуешь себя, будто в доме своем. Не стесняешься, не скромничаешь. И за столом не ищешь свободное место. Где удобно — там и сел. Что тебе хочется — то к себе и подвинул. Сколько хочешь — столько и съешь.
Хорошее воспитание не в том, чтобы не пролить соус на скатерть, а в том, чтобы это сделал кто-нибудь другой.
В общем, мы дружно уговорили кастрюльку ухи. Не проливая соус на скатерть. Только Алешка время от времени ворчал:
— На обед — второе, а на ужин — первое. Ты нас уморишь, Димитрий.
— Вы этого достойны, — лаконично отвечал я.
Когда уха закончилась, Алешка сказал:
— Федор Матвеич, мы сейчас с Димитрием вымоем посуду, а вы нам за это почитаете свои мемуары. Про героическую борьбу с преступностью в прежние годы.
— Охотно! — Матвеич обрадовался. — Мне очень важно ваше мнение. И вы честно скажете: маленький плюс или большой минус.