Наталья Павлищева
Царь Грозный
Бесполезно говорить о явлениях прошлого, если их нельзя сделать явлениями настоящего: и не вчерашнего дня, а именно сегодняшнего…
КарлейльМетания. Март 1584 года
Царю Ивану Васильевичу, прозванному Грозным, с каждым днем становилось все хуже. Он точно гнил изнутри, источая омерзительный запах. Может, так и было? Ноги его распухли, как бревна, ходить самостоятельно царь уже не мог. Мучили головные боли, изводили тошнота и головокружение. Сам Иван то твердил, что умирает, то, наоборот, заверял, что непременно выздоровеет. Чтобы убедить всех, а еще более себя, что смерть далеко, вдруг велел созвать волхвов и кудесников со всего севера.
Богдан Бельский выполнил приказ царя, в Москву съехалось шесть десятков ведунов. Приговор их был суров: жить Ивану всего-то до 18 марта!
Услышав такие слова, царь пришел в негодование.
– Скажи своим болтунам, что я сожгу их в этот день, потому как останусь жив!
Наступила страшная дата. С утра Иван Васильевич старательно делал вид, что попросту забыл о пророчестве. Он занялся делами, перечитывал завещание, отдавал распоряжения как ни в чем не бывало, потом даже решил попариться. Все было обычно, но в самом воздухе, казалось, разлилась тревога. Бельский нет-нет да и косил взглядом на царя, точно проверяя, не стало ли тому хуже. И сам Иван прислушивался к своему состоянию.
Когда царь распорядился нести себя в ванну, чтобы попариться, кое-кто вздохнул с облегчением. Многие верили, что если Иван Васильевич переживет этот день, то справится и с болезнью, хотя он сам часто твердил о близкой смерти. Показывая англичанину Горсею свою сокровищницу, царь вдруг положил на ладонь бирюзу со словами:
– Видите, изменила цвет с чистого на тусклый, значит, предсказывает мою смерть, я отравлен болезнью.
Но царским словам верить всегда нужно было с осторожностью. И все же не понимать своей болезни Иван не мог, потому смотрели ближние с опаской.
Пар и горячая вода принесли больным суставам облегчение, царю стало много легче, появилось желание что-то делать. Для начала он вдруг потребовал, чтобы пришли те самые предсказатели, их сожгут, потому как царю много лучше вчерашнего!
Бельский, качая головой, отправил к волхвам человека. Тот вскоре принес страшный ответ: мол, день кончается с заходом солнца. Передать слова волхвов Ивану Васильевичу Бельский не успел, оказалось не до того. Велев подать шахматы, чтобы развлечься на досуге, царь вдруг замер в своем кресле, уставившись широко раскрытыми глазами в дальний угол комнаты. Сколько ни смотрели туда бояре, ничего не увидели, но такое с государем бывало и раньше, ему временами чудились то чьи-то тени, то голоса, потому сначала испугались мало. Только когда Иван Васильевич вдруг стал валиться навзничь, окружающих охватил ужас.
А Грозный не зря так долго смотрел в сторону, перед его глазами и впрямь проходили многие и многие некогда жившие рядом люди. Нет, это не были тени замученных или казненных царем, Иван видел своих наставников в монашеских одеяниях, словно снова держал с ними совет, винился или спорил…
Из темноты угла выплыл малознакомый силуэт, хотелось спросить: «Кто ты?», но, сделав усилие, Иван вспомнил сам – митрополит Даниил!
– Это ты, святой отец? Ты меня крестил. Знал ли, что я не царский сын или то все ложь бесчестная?
Митрополит склонил голову:
– Ни к чему ворошить… Кто правду знает, тех давно на свете нет. Только твоя мать и знала. Ни к чему поминать…
Иван взъярился:
– Ни к чему, говоришь?! Георгия Тишенкова, этого разбойника Кудеяра мне всю жизнь поминали! И материнскую любовь к Ивану Телепневу тоже! Тетка Ефросинья только и ждала, чтобы объявить, что не я, а ее Владимир законный наследник!
Царь закашлялся, зайдясь беззвучным криком. Окружавшие не слышали ни его слов, ни ответов тени митрополита Даниила, потому с ужасом смотрели на начавшего синеть Ивана. Кто-то побежал за лекарем, кто-то за розовой водой…
За 55 лет до этого
Рождение про?клятого наследника
За тридцать два с половиной года до рождения московского царя Ивана IV Васильевича, прозванного Грозным, 4 февраля 1498 года в Успенском соборе Москвы проходило необычное для Руси действо – венчали на царство Дмитрия Ивановича, 15-летнего внука самодержца всея Руси Ивана III Васильевича. Отец Дмитрия тоже Иван по прозвищу Молодой, сын Ивана III Васильевича, некоторое время правил страной вместе с отцом и считался достойным его преемником, но вдруг умер. К тому времени сам Иван III был женат вторым браком на греческой царевне Софье Палеолог, от которой имел четырех сыновей. Великую княгиню и ее окружение не без оснований подозревали в причастности к внезапной смерти князя Ивана Молодого. Самодержец был крут на расправу, нескольких заговорщиков казнили лютой казнью, княгиня и старший сын Гавриил попали в опалу, а наследником назван сын умершего Ивана Молодого Дмитрий.
Но Софья на то и была византийкой, чтобы уметь выпутаться даже из таких серьезных обстоятельств. Стать государем Руси Дмитрию Ивановичу оказалось не суждено. Напротив, теперь уже он попал в немилость к деду безо всяких видимых на то причин. А наследником назван старший сын «грекини» Гавриил, взявший себе новое имя – Василий.
27 октября 1505 года самодержец всея Руси Иван III Васильевич скончался. Перед смертью он просил прощения у внука и снова называл его своим наследником. Но в письменном завещании таковым оставался Василий Иванович. Судьба Дмитрия была ужасной – новый правитель Руси не только не пожелал быть с ним великодушным, но и дал волю своей ненависти к племяннику. Княжича немедленно заковали в железо и поместили в самую темную и мрачную темницу, где через четыре года бедолага умер то ли от голода, то ли от угарного газа. По Москве ходили упорные слухи, что его попросту удушили. При этом издевательством выглядят те деньги и драгоценности, которыми одарил бедного узника, не выпуская, однако, из темницы, новый правитель Руси Василий III Иванович.
Итак, к власти пришел достойный продолжатель дела своего отца Василий III Иванович, сын византийки Софьи Палеолог. Ему было 26 лет, и он уже был женат. Правда, на сей раз не стали искать заморскую царевну, обошлись своей, русской. За 53 дня до кончины отца Василий женился на дочери боярина Юрия Сабурова, красавице и умнице Соломонии.
В своем правлении Василий продолжил дело отца Ивана Васильевича, при нем мало что изменилось. Новый великий князь правил Русью твердой, чаще даже жестокой рукой. Современники отмечали у Василия III полную нетерпимость к малейшей критике и нежелание видеть рядом с собой умных людей. То есть умные люди-то были, но свои светлые головы приходилось опускать пониже княжеской, не то их могли укоротить. «Умничанья» государь не выносил. Для него существовало два мнения – его и то, за которое следовало сечь голову, «везти» в Москву-реку, то есть попросту топить, четвертовать, рвать языки, носы, жечь в деревянных клетках и т. д. Его сын Иван Грозный далеко не был новатором в вопросах сожжения на костре, четвертования, колесования и всяких иных «-ваний»…
С женой Василий долгие годы жил душа в душу, Соломония умела справляться и с приступами княжеского гнева, и с его дурным характером, часто давала мужу очень верные и умные советы, притом никогда открыто не вмешиваясь в государственные дела. Но Господь этот брак не благословил, двадцать лет совместной жизни, многочисленные поездки по святым местам, моления в различных монастырях, богатые отчисления и даже собственноручно вышитые княгиней подарки церквям и соборам родительского счастья царской чете не принесли. Это было большим горем для Соломонии и сильно тревожило Василия. Он желал оставить престол только собственному сыну и никому другому, потому даже запрещал жениться своим младшим братьям Юрию и Андрею, чтобы не иметь племянников. Кто был виноват в отсутствии детей – одному Богу известно, но в 1525 году князь, видимо, решил сменить жену. Хотя вполне возможно, что не только ради долгожданного наследника решился на второй брак Василий, ему попросту была необходима женитьба по настоящему расчету. Для новой жены следовало избавиться от прежней. Но в XVI веке на Руси запросто расторгнуть брак было невозможно, тем более с княгиней, к которой и претензий-то не было. Слово оставалось за русской церковью.
Возможно, Василий ждал так долго потому, что прежний митрополит Варлаам ни за что не дал бы согласия на развод. Но после ссоры с самодержцем Варлаам отбыл в один из северных монастырей, а избранный вместо него Даниил мог дать согласие на что угодно… И все же разводиться без одобрения Боярской думы Василий не решился. Мнения разделились, против был в том числе и знаменитый монах-живописец Максим Грек. Тогда князь решился еще на одно действо, совсем не добавляющее светлых красок в его образ. Против княгини Соломонии начался «розыск о колдовстве», мол, она при помощи колдовских чар долгое время пыталась сохранить любовь мужа к себе. Подлецов хватало во все времена, нашлись такие и рядом с княгиней Соломонией. Даже ее собственный брат дал показания против сестры, между прочим, отправив в тюрьму заодно и свою собственную жену. В те годы по всей Европе пылали костры инквизиции, сжигавшие обвиненных в общении с нечистой силой. Вряд ли самому Ивану Сабурову после этого «признания» сохранили жизнь, но сестру он сгубил. Хотя, наверное, и без него нашлось бы, кому наговорить гадости на княгиню.
Соломонию не стали сжигать или четвертовать, только насильно постригли в монахини в Рождественском женском монастыре, а потом отправили в суздальский Покровский под именем старицы Софии. При этом княгиня постригу отчаянно сопротивлялась, топтала поданное ей митрополитом Даниилом монашеское одеяние. Но была попросту бита бичом и подчинилась, услышав, что все происходит по воле князя Василия, правда, пообещав, что Бог отомстит за ее оскорбление, потому как видит, что куколь одевают на нее насильно!
По церковному уставу вслед за супругой в монастырь должен был удалиться и сам князь, в этом вопросе муж был обязан следовать за женой. Но Василий совсем не для того отправлял княгиню подальше, чтобы запереть и себя в тесной монастырской келье, у него были иные планы… О том, что Соломонии «светит» монастырь, княгиня могла бы догадаться раньше, ее венценосный супруг вдруг принялся строить и основательно обустраивать в Москве Новодевичий монастырь. Неужели не догадывалась для кого? А может, понимала, но никак не хотела верить и все старательней молила Господа ниспослать сына, надеясь, что после рождения наследника сия чаша ее минет? Если так, то ошиблась, муж не просто отправил ее в монашескую келью, но и постарался, чтобы эта келья оказалась еще дальше – в Суздале. А ведь все говорит за то, что он знал о долгожданной беременности супруги! Потому и расследование ее «колдовской» деятельности велось ударными темпами. Почему же сама Соломония открыто не объявила, что уже тяжела?
Но кому она могла это сказать? Княжескому прислужнику Шигоне-Поджогину, который вовсю старался найти Василию новую невесту? Или закричать об этом на площади? А две боярыни, которым доверяла, потом рассказали об этом, но было поздно. Может, и раньше говорили, да кто их слушал! Все было решено, Соломония попросту мешала мужу и потому оказалась отправлена с глаз подальше!
Князь недолго оплакивал бездетный брак, уже через два месяца после суда над первой женой он взял вторую – молодую красавицу-литовку Елену Глинскую. Возможно, именно ради женитьбы на ней и обвинял несчастную Соломонию в смертных грехах бывший муж. Для новой жены Василий старался выглядеть моложе, принялся разряжаться, как петух, даже (неслыханное дело!) сбрил бороду! На многочисленные голоса осуждения князю было совершенно наплевать. Но семейное счастье Василия с молодой женой оказалось основательно подпорчено двумя обстоятельствами.
Во-первых, по Москве быстро распространился слух, что уже в монастыре бывшая княгиня, а ныне старица Софья родила сына Георгия! Князь приказал расследовать данное обстоятельство. Сама Соломония с посланными к ней боярами разговаривать не пожелала, а позже сказала, что мальчик родился, но умер. Безоговорочно поверили в рождение ребенка сторонники княгини и те, кто невзлюбил надменную литовку княгиню Елену. Таких в Москве оказалось большинство.
Видимо, в словах Соломонии правда была, потому что и Василий, и его наследник Иван Васильевич Грозный всю свою жизнь искали того самого мальчика. Утверждали, что это разбойник Кудеяр, который позже укрывался в лесах между Шуей и Суздалем, а ведь именно там находилась вотчина князей Шуйских, которым бывшая княгиня вполне могла доверить свое дитя. Уже в 1934 году при раскопках в подклети Покровского монастыря в маленькой гробнице рядом с саркофагом самой Соломонии обнаружили детское захоронение. Но вместо ребенка в нем лежала… искусно изготовленная кукла, одетая в вышитую рубашечку. То ли Соломония попросту имитировала рождение сына, чтобы досадить бывшему мужу, то ли, помня о судьбе его племянника Дмитрия, решила, что после женитьбы князя на литовке ребенка слишком опасно доверять отцу.
Как бы то ни было, сына Василий не увидел, но призрак этого мальчика всегда стоял перед его глазами. У Фроловских (Покровских) ворот князем была построена обетная церковь Георгия Победоносца, она не сохранилась. Покровскому монастырю, где жила старица Софья, неожиданно подарены села… А еще есть запись во вкладной книге ростовского Борисоглебского монастыря о поминании князя Георгия Васильевича 22 апреля. Но кроме сына Соломонии, ни одного князя с таким именем тогда не было, младший брат Ивана Грозного Юрий (Георгий) родился позже и осенью, а не весной. Подсчеты же показывают, что сын Соломонии мог родиться примерно в середине апреля, тогда он должен быть наречен Георгием в честь покровительствующего святого. Что-то подозрительно много совпадений…
Во-вторых, в новом браке у князя тоже долго не было детей. Лишь после четырех лет Елена Глинская забеременела и 25 августа 1530 года родила долгожданного наследника. Его торжественно крестили в Троицком соборе и нарекли Иоанном. Это будущий царь Иван IV, которого мы знаем как Грозного. В ночь рождения княжича над Москвой и над большей частью Руси бушевала страшная гроза, природа словно предупреждала, что в мир пришел непростой ребенок. К сожалению, так и получилось. Злые языки в Москве утверждали, что подлинный отец княжича вовсе не Василий, а кто-то другой, например, фаворит княгини Иван Федорович Телепнев-Оболенский по прозвищу Овчина. Но, конечно, при князе сказать такое вслух никто бы не решился, если только не был самоубийцей. Василий очень гордился первенцем, а затем и вторым сыном Юрием, рожденным незадолго до его смерти. Князь не узнал, что младший княжич уродился глухонемым…
* * *– Чего ты хочешь? – Старица выглядела усталой, ей, видно, надоели расспросы и выведывания. Соломония очень умна и хорошо понимала, чего ради приехала к ней новая княгиня. А Елена сама не знала, как спросить про тайное. В Москве упорные слухи, что старица Софья в монастыре сына родила, мол, потому и не хотела добром постриг принимать, что уже была тяжелой. А куда тот сын девался?
Старица в черном одеянии и возрастом Елене в матери годится, а рядом не поставить, куда как хороша. Ее красота не такая, как у Глинской, с Елены смой все ее румяна да белила, насурмленые брови сотри, и поблекнет красавица, а Соломония и в годах немалых, и живет затворницей, но румянец свой на щеках, даром что черным платом прикрывается. И брови вразлет, подрисовывать не надо. Только грусть в глазах неизбывная, но грусть эта притягивает. Телепнев невольно залюбовался, заметь это Елена, было бы несдобровать, но та видела только ненавистную соперницу, про которую все углы во дворце и улицы в Москве то и дело напоминали!
– Ты… сына родила?..
Глаза Соломонии насмешливо сверкнули, она вдруг расхохоталась прямо в лицо Елене:
– И ты родишь. Да только такого сына, у которого руки по локоть в крови будут! Которого не я одна, вся Русь проклянет на веки вечные!
Княгиня отшатнулась, в ужасе раскрыв глаза, замахала руками:
– Что говоришь-то?!
Старица продолжала смеяться:
– А мой сын твоему всю его проклятую жизнь покоя не даст!