Баи хитро переглянулись и посмотрели на Кучака.
— Беги, — тихонько шепнул ему Саид, стоявший сзади. Кучак поперхнулся и невольно схватился за пояс, где было зашито золото.
— Иди сюда, Кучак! Иди, милый! — приторно-ласковым голосом сказал старший бай, подходя к нему.
— Беги же, безмозглый, или тебя продадут! — прошептал Саид. Кучак подпрыгнул и помчался изо всех сил вниз по тропинке, мимо человека с ружьем.
За ним поскакала Одноухая.
Баи растерялись, но потом побежали догонять Кучака.
— Стойте, не бегите в сторону кишлака! — закричал сторожевой. Но баи его уже не слушали.
Выстрелив в толпу бежавших людей, сторожевой одного из них убил, но другие успели пробежать по тропинке к кишлаку.
— Он ускачет на лошади! — запыхавшись от быстрого бега, кричали баи, увидев, что Кучак подбегает к лошади сторожевого, стреноженной на склоне.
Но Кучак неожиданно остановился около лошади, испуганно вскрикнул, шарахнулся от неё в сторону и побежал не по тропинке, а назад, к подножию горы, в лес. Лошадь шарахнулась в другую сторону.
— В лесу мы его не догоним, — сказал Саид.
Он бежал впереди всех и уже был близко от лошади сторожевого.
— Кучак, сумасшедший! Лошади испугался! — кричали баи.
— Не удивляйтесь, уважаемые. Он первый раз в жизни увидел лошадь и, наверно, подумал, что это дракон! — засмеялся Саид. — Вот я сейчас сниму путы и взнуздаю её, и на ней поедет старейший.
Баи уселись на камнях. Саид спокойно подошел к храпевшей лошади, развязал путы, взнуздал её и вскочил в седло.
— Прощайте, уважаемые! Я довел вас до Кашгарии. Я сделал свое дело. Мне очень приятно быть в вашем обществе, но я спешу домой. Аллах с вами, да не съедят вас, евших уларов, обезумевшие жители!
С этими словами Саид ударил коня нагайкой и помчался по склону вниз, к лесу.
— Держи его! — закричали баи.
— Держи, держи!.. — неожиданно раздались вокруг голоса, и на лужайку выбежали несколько человек с ружьями.
Один из них выступил вперед и сказал:
— Если вы сейчас же не уйдете от нашего кишлака, мы перестреляем вас!
Баи и мулла бросились наутек.
V
Поравнявшись с лесом, Саид осадил вспотевшего коня и оглянулся. Нестройной толпой баи бежали по склону горы в другую сторону. Саид сдвинул баранью шапку на затылок и вытер ладонью мокрый лоб.
Конь потянул уздечку и жадно начал щипать траву. Саид свистнул и ударил его нагайкой. Конь прыгнул вперед, но Саид сдержал его и поехал шагом, зорко оглядываясь по сторонам. Вечером Саид выбрал место у ручья, остановился, привязал уставшую лошадь за повод повыше к дереву, чтобы она, прежде чем пастись, остыла и отдохнула. Потом он собрал сучья и разложил костер. С седла он снял забытый хозяином лошади курджум и вынул оттуда кусок сыру из сливок — курут, несколько ячменных лепешек, бурдюк с кумысом и кусок вяленого мяса.
Поджарив мясо, Саид с аппетитом его съел, закусив лепешками с сыром. После этого он разжег костер ещё больше. Огонь высоко пылал, освещая багровым пламенем всю поляну.
Саид положил на седло курджум, вскочил на лошадь и, сказав про себя: «Ищите меня здесь», — поскакал в глубь леса. Там, не разжигая огня, он заночевал под кустом, а стреноженного коня пустил пастись.
Ночью он проснулся оттого, что кто то у него из под головы осторожно тянул курджум с провизией.
Саид, притворившись спящим, слегка повернул голову, чтобы рассмотреть вора.
— Одноухая! — крикнул он.
Собака испуганно отскочила в сторону.
— Значит, где то недалеко и Кучак, — вслух сказал Саид, вставая, и потянулся так, что у него хрустнули кости. Рассветало. Небо на востоке казалось коричневым. Одноухая упорно смотрела на Саида, ожидая подачки.
— Кучак, Кучак! — закричал Саид.
Но никто не отозвался.
Тогда он стал бросать в Одноухую камнями, и бросал до тех пор, пока она не поняла, что надо бежать спасаться у своего хозяина.
Саид быстро шел за собакой и вскоре подошел к густым зарослям шиповника. Одноухая проскользнула в заросли. Саид пошел за ней, осторожно раздвигая кусты. Вдруг он почувствовал, что земля под его ногами рухнула, и он кубарем скатился вниз, в глубокую, поросшую травой яму.
— Ой! Не надо, не надо! Ай ай ай!.. — закричал в яме чей то испуганный голос.
Саид вскочил на ноги и схватился за нож, но, увидев Кучака, забившегося в угол, усмехнулся и сказал:
— Чего кричишь? Хочешь, чтобы тебя баи услыхали и пришли сюда?
Кучак сразу же затих.
— Не бойся, — сказал Саид, — я сам убежал от баев. Вылезай из этой волчьей ямы. У меня есть конь, поедем вместе. Будешь прислуживать мне.
Кучак молчал и старался нащупать рукой золото, подвязанное на животе.
— Или ты очень богат и возьмешь меня к себе в услужение? — спросил Саид.
— Нет, нет, — поспешно сказал Кучак и опять прикоснулся рукой к золоту, чтобы убедиться, что оно не исчезло, — я пойду к тебе работать!
Саид помог Кучаку вылезти из ямы, и они пошли. Накормив Кучака, Саид привел лошадь.
— Что это, что это? — испуганно спросил Кучак.
— Это лошадь. Ты разве не слышал о лошадях? — сказал Саид, седлая коня.
— Ах, это лошадь! — облегченно вздохнул Кучак. — Я о них много слышал, но никогда не видал.
Он неуверенно подошел к коню.
Конь храпел и пятился.
Наконец они уселись: Саид — на седле, как хозяин, а Кучак с трудом устроился на крупе лошади.
— Не бойся, не сжимай меня так руками: не упадешь, — успокаивал его Саид и рассказывал о предстоящем пути. Они ехали шагом по лесу у реки, объезжая заросли шиповника и малины.
— Ты крепче держись за меня, — сказал Саид.
И Кучак ещё сильнее обхватил его руками.
— Да нет, ты не так понял меня, — продолжал Саид. — Я говорю о том, что ты один пропадешь и поэтому должен помогать мне во всех делах, держаться за меня. Я о твоем счастье, Кучак, думаю.
— Спасибо, ты добрый человек, — говорил Кучак и хватался рукой за золото на животе. — А чем ты сам занимаешься?
Саид чмокнул:
— Не было такого дела, каким бы я не занимался, не было такого места и в Синьцзяне, где бы я не был, — сказал он. — Я промывал золото из голубоватой глины и камней в Соургаке и Чижгане, возле Керии. Был нищим, просил милостыню, потом поссорился со старшиной нищих — не поделили краденого, и я удрал. Работал ещё по переброске трупов.
— Как, как? — испуганно спросил Кучак.
— Эх, Кучак, ничего то ты не знаешь, плохо тебе будет одному! Не знаешь того, что судья отвечает за каждого убитого в его округе. Если человек был убит далеко от места, где живет судья, его меньше штрафуют. Поэтому судья всегда хочет подбросить труп убитого в чужой округ и тому, кто это сделает, хорошо платит. Это хороший заработок, только случается не часто. Понял?
— Понял, — сказал Кучак. — Только ведь это страшно — ночью трупы возить.
— Работал я ещё искателем кладов. Ох, много добра в заброшенных городах в Такла Макане!
— Да ведь ты сам говорил, что там пустыня.
— Ну да, — согласился Саид, — а в пустыне стоят целые города, засыпанные песком. Вот там и роешь. В Кашгарии много мест, где можно искать клады. А надоест копать, можно контрабанду возить или баев проводить через границу.
— Нет, — жалобно сказал Кучак, — лучше охотиться или скот разводить.
Саид расхохотался.
— Эх, ты! — сказал он. — Да знаешь ли ты, как трудно жить дехканам, сколько с них берут податей? Ведь дехканам достается только солома от пшеницы, да и то не вся. Хердж — десятую урожая — надо отдать? Надо! Зякет муллам надо заплатить? Надо! Танап — сбор с хлопка и садов — тоже дай, а не дашь — возьмут. А сколько еще: саманпуль — сбор за солому, кяфес — в пользу сборщика, тарикора — налог со всего имущества. А сбор на содержание начальства и войск, а бесплатная работа по устройству арыков, а бесплатная обработка земли! Еще надо платить судьям, толкователям законов, потом сотнику, писарям, старостам — всем надо платить. Теперь тебе понятно, почему я говорю, что у дехкан остается от пшеницы солома, да и то не вся? А ты ещё хочешь стать дехканином!
— Да, — сказал Кучак, — лучше быть охотником.
Так, разговаривая, проехали они лес и спустились в долину, на пыльную дорогу. Солнце сильно припекало.
— Ох, — стонал Кучак, — я лучше пойду пешком: у меня болят раны!
Он слез, и они двинулись дальше: Саид ехал на лошади, а Кучак шел рядом, держась за стремя.
— Куда же мы идем? — спросил Кучак.
— Мы спрячемся от оспы в кишлаке у прокаженных. Туда боятся все ходить, а я не боюсь: проказа бывает от ийе26, а от ийе знахарь может заговорить, — ответил Саид.
После захода солнца они увидели на самой горе, у входа в ущелье, юрты. Оттуда доносилось мычание коров и ржание лошадей.
— На тебе двадцать тенег, — сказал Саид, — подымись к кибиткам и купи мяса. Я бы сам пошел, но я в ссоре с этим киргизским родом теит27.
— Как это — купи? — спросил Кучак.
— Обменяй серебро на мясо.
— А! — сказал Кучак и пошел к юртам.
Одноухая побежала впереди.
— Да сначала послушай у юрты, о чем там говорят, а потом уж заходи! — крикнул Саид.
Кишлачные собаки выбежали с лаем навстречу Одноухой. Кучак воспользовался этим: подкравшись к кибитке, он приложил ухо к кошме и вдруг услышал: «Пожилой такой, волосатый киргиз с длинными руками», — говорил кто то в кибитке низким, густым голосом. Кучак решил, что в юрте говорили о нем.
Он затрясся от ужаса и бросился бежать, забыв обо всем. Он бежал так, как никогда ещё не бегал. Запыхавшись, он падал на землю, чтобы отдохнуть, снова вставал и снова бежал. Собаки возле юрт залаяли, почуяв незнакомца, и обитатели вышли наружу. Но Кучак был уже далеко. Они его не заметили. Однако Саида увидели и узнали. Сев на лошадей, они поскакали к нему. Два года назад в этом кишлаке Саид у одного киргиза убил и ограбил сына.
Саид еле удрал от погони.
Между тем Кучак прятался среди высоких кустов жесткой травы. Одноухая легла с ним рядом.
Стало рассветать.
Отдохнув, он поднялся и осмотрел окрестности. В этом месте горы расступались, и между ними лежала большая равнина. В середине её было болото, а по краям росли высокие кусты травы. Там же, где травы не было, блестели лужи, и возле луж виднелась красная, в трещинах глина.
В этой безрадостной долине Кучак чувствовал себя сиротливо. Не видно было ни одной птицы. Здесь даже ветра не было. Кучаку захотелось пить, и он подошел к самой крайней луже с мутной водой.
В тихой луже, как в зеркале, Кучак увидел себя и прошептал, вспоминая слова, сказанные о нем в юрте: «Волосатый киргиз». Глядясь в воду, он начал выдергивать волосы из своей не в меру густой бороды, чтобы хоть немного изменить внешность, но жажда заставила его бросить это дело. Он нагнулся к луже; вода оказалась горько соленой. Тогда Кучак пошел к большой луже в глубине долины. Он шел по сухой, потрескавшейся глиняной корке, и ему казалось, что корка под его тяжестью колеблется. Он остановился и топнул ногой. Корка треснула, и он погрузился в грязь.
— Вай, вай! — завопил Кучак и дернулся всем телом назад. Но грязь засосала его выше колен. Он упал. Одноухая села невдалеке и завыла.
Много времени потратил Кучак, пока вылез из грязи. Если бы он провалился немного ближе к болоту, он бы уже не выбрался, потому что это был край страшного болота пухлых солончаков. Дрожа от усталости, Кучак снова пошел к маленькой луже, чтобы смыть грязь. Он наклонился над водой и в испуге отпрыгнул назад. Из лужи смотрело на него страшное лицо. Вдруг Кучак улыбнулся: если он сам не узнал себя — значит, никто его не узнает. И он решил не отмывать грязь с лица.
Кучак взобрался на склон холма, где виднелась тропинка, и пошел по ней на юг. За ним бежала Одноухая.
Через несколько часов пути ему встретился всадник. Увидев Кучака, всадник съехал с тропинки и начал ругаться:
— Ты, прокаженный, как ты смеешь ходить среди здоровых людей? Иди к своим прокаженным в горы!
— Куда? — спросил Кучак, вжимая голову в плечи и подтягивая руки, чтобы казаться ещё меньше.
Всадник показал нагайкой на большую гору вдали и, ударив коня, поскакал дальше.
Кучак вспомнил, что Саид тоже говорил, будто у прокаженных можно спрятаться, и пошел к горе.
Зная от Саида, что по здешним дорогам бродит много басмачей, Кучак завернул свое золото в грязный платок и обвязал им вроде ошейника горло Одноухой.
Ночью по гальке, резавшей ноги сквозь дырявые ичиги, шел Кучак к горе. Так шел Кучак ночь и день, и уже снова наступил вечер, а гора все была на том же расстоянии.
Прошло несколько дней. Кучак так сильно голодал, что как то ночью убил Одноухую и съел её. Теперь он спал на её шкуре и пропах псиной. Овчарки, выбегавшие ему навстречу с гор и ущелий, почуяв этот запах, нападали на него и долго провожали его лаем. Кучак шептал заговоры, но это не помогало. Во что только не верит человек, потерявший веру в себя!
VI
Издали казалось, будто отвесный берег реки рассечен на огромные желтые глыбы десятиметровой высоты.
На самом верху двух таких глиняных утесов виднелись домики. Внизу, возле воды, стояла мельница. Здесь же, на берегу, у выхода одной из широких промоин, по которой сбегала вниз тропинка, лежал плот из бурдюков. Эти мешкообразные голые бараньи шкуры, надутые воздухом, были единственным средством переправы через мутно желтую быструю реку.
Некоторые бурдюки сморщились, и их чуть ли не до половины затянуло илом, принесенным дождевой водой из промоины. Да это и понятно: в уединенном кишлаке жило много прокаженных, поэтому сюда редко кто заходил; а если кто и появлялся, то по крайней нужде. Нехороший слух шел о кишлаке. Здесь бывали контрабандисты, грабители, скрывавшиеся от властей. Это были выгодные пришельцы. Они приносили с собой много денег и ценных вещей, которые Янь Сянь, старшина кишлака и хозяин чайханы, опиекурильни и мельницы, ловко прибирал к рукам.
В один из ясных дней «индийского лета», когда девушки украшают красными осенними листьями свою голову, в кишлаке прокаженных все всполошились.
Старухи бросили катать войлок, звон молота перестал доноситься из кузни. Любопытные столпились у самого края обрывистого берега и с интересом смотрели на противоположный берег.
А на другом берегу стоял человек невысокого роста, кричал что-то и призывно махал рукой.
Янь Сянь, подняв полы синего халата, медленно сошел к реке, стал у самой воды и, прикрыв глаза ладонью, долго всматривался в незнакомца на том берегу. Он никак не мог решить, стоит ли перевозить в кишлак этого грязного старика в драном халате, но все же приказал мельнику перевезти незнакомца. Янь Сянь, хитрый и опытный проныра, знал, что по одежде нельзя судить о человеке. Вскоре Кучак — а это был он — стоял перед толпой прокаженных. Они показались Кучаку отвратительными.
Янь Сянь повел Кучака в свою чайхану, а любопытная толпа пошла следом за ними. Кучак сторонился прокаженных и людей с оспенными язвами на лице. Он боялся заразиться, хотя твердо помнил, что от оспы предохраняет съеденное им мясо уларов. В чайхане Кучак удивил всех своей прожорливостью, а когда хозяин Янь Сянь потребовал плату, Кучак дал ему кусочек от расплющенного золотого бокала.
«Ага, — подумал Янь Сянь, — это, по видимому, переодетый богач, не знающий цены золоту».
— Уважаемый, — сказал он вслух, — я дам тебе хорошую кибитку, дров, ты на свое золото сможешь приходить ко мне каждый день в течение четырех месяцев и съедать утром и вечером по две пиалы рису и курить опий.
— Но я не хочу курить, — сказал Кучак.
— Как — не хочешь? — удивился Янь Сянь. — Все прокаженные курят, чтобы усладить свою тяжелую жизнь, полную горя и страданий. Или ты не прокаженный? У тебя особые цели?
— Я буду курить, — покорно ответил Кучак. — Но пусть никто не дотрагивается до меня: я болен многими страшными болезнями. Их послал на меня арвах за то, что я зарезал сотни людей. Я буду жить среди вас, о почтенные. Вы поможете мне выполнить обет не притрагиваться ни одним пальцем к другому человеку. Нет бога, кроме бога, и Мухаммед — пророк его!