Положение самого Хмельницкого с каждым днем становилось все более шатким. В безопасности он не чувствовал себя даже в Чигирине, своей резиденции. Иначе, как изменником, в народе его не называли, в его адрес высказывались прямые угрозы. В этой ситуации он вынужден был опять, как и после Зборова, превысить реестр, включая в него всех желающих. Оправдываясь за это перед Калиновским, Хмельницкий писал, что поступил так в интересах самих поляков, иначе начнется бунт. В ответ на упреки польного гетмана, что повсеместно нарушаются пункты Белоцерковского мира он ответил словами Тита Ливия: «мир надежен там, где его условия приняты добровольно, а там, где предпочитают иметь рабов, там трудно рассчитывать на верность».
Все же свои меры Хмельницкий не замедлил принять, так как малейшее посягательство на свою власть не прощал никому Верные ему казацкие полки подавили мятеж Мозыры, Хмелецкого и Гладкого. Все три предводителя были схвачены. По требованию короля Хмельницкий подписал им смертный приговор и они были обезглавлены. Помимо руководителей были казнены и другие активные участники мятежей, что не прибавило авторитета гетману у широких слоев населения.
Не известно как сложились бы дальнейшие отношения гетмана с народными массами, но изменившаяся летом 1652 года военно-политическая обстановка вновь их сблизила, восстановив утраченное было Хмельницким народное доверие.
Переговоры с молдавским господарем Василием Лупулом о женитьбе Тимофея Хмельницкого на его дочери велись еще с 1649 года. На следующий год после совместного молдавского похода казаков и татар Лупул вынужден был подтвердить свое обещание, но, ссылаясь на юный возраст невесты, попросил отложить свадьбу. В начале 1652 года гетман, который как никогда нуждался в союзниках, напомнил Лупулу его обещание. Скрепя сердце, молдавский господар подтвердил свое согласие на этот брак, но выдавать дочку замуж за Тимофея по-прежнему желания не имел. Гетман, который вообще мало кому доверял, к Лупулу относился с большой настороженностью и решил на всякий случай принять свои меры на случай какой-нибудь неожиданности.
Несмотря на то, что после битвы под Берестечком отношения между Ислам Гиреем и Хмельницким разладились, все же окончательно они не рассорились. Конфликтовать с могущественным крымским ханом после Белоцерковского мира было не в интересах гетмана, а Ислам Гирей со своей стороны не оставлял надежду создать на своих границах казацкое государство, которое стало бы союзником Крыма против Речи Посполитой и Москвы. Поэтому обоим было не сложно договориться о новых совместных действиях, тем более, что гетман обещал хану большой ясырь.
Переговоры гетмана с ханом велись в строгой тайне, о них знали не многие, даже в их ближайшем окружении. Наконец, когда степь покрылась молодой травой, Хмельницкий сказал Тимофею:
— Настала пора тебе, сынку, жениться.
— Как скажешь, батько, — без особого энтузиазма согласился Тимофей.
Он уже давно повзрослел, стал настоящим казаком с дерзким взглядом черных глаз на скуластом лице. Обычная его угрюмость, правда, сохранилась, тем более, что после казни Барбары отношение к нему отца охладело. Лишь, когда прошлой осенью Богдан женился на Ганне Золотаренко, к которой Тимофей относился с большим уважением, она сумела с присущей ей ненавязчивостью восстановить прежние отношения между отцом и сыном.
— Знаю, сынку, что ты не особенно стремишься к этому браку, — прошелся гетман по комнате, — но, что поделаешь, надо.
Тимофей молча пожал широкими плечами, мол, надо, так надо. Он давно был готов к этому династическому браку, без любви и привязанности, не видя в этом ничего предосудительного. Богдан давно не скрывал, что прочит сына в свои преемники и никто из полковников против этого не возражал. Тимофей за последние годы проявил себя, как храбрый и мужественный казак, а для большинства этого было вполне достаточно.
— Когда прикажешь выступать, батько? — спросил он коротко.
— Думаю, в конце мая, — не сразу ответил гетман, о чем-то задумавшись. — С тобой я отправлю пять-шесть тысяч казаков. Думаю, этого хватит. А польного гетмана я предупрежу, чтобы у вас не возникло какого-либо конфликта по дороге.
Тимофей подумал, что шеститысячного войска при мирном исходе похода будет чрезмерно много, а в случае военного столкновения с Калиновским явно недостаточно. Но онничего не ответил, молча поклонился и вышел из гетманского кабинета.
Отпустив сына, Богдан вызвал к себе Богуна, который прибыл в Чигирин накануне по его приказу с отборным конным полком. Беседа между ними продолжалась долго. Богун слушал гетмана внимательно, лишь изредка кивая головой.
— Все будет исполнено в точности, — произнес он, когда гетман закончил инструктаж.
— Надеюсь на тебя Иван и на твой опыт полководца, который ты уже не раз доказал на деле.
— Не волнуйся, батько, — тряхнул роскошным чубом казак. — Я не подведу.
На следующий день из Чигирина понеслись гонцы, одни в Яссы, предупредить Лупула, что в конце мая Тимофей выступит к нему в Яссы с шеститысячным отрядом казаков, а другие — к польному гетману Калиновскому, стоявшему в то время на Брацлавщине. Хмельницкий в письме к Калиновскому, сообщал, что сын движется в Молдавию только с единственной целью жениться, и просил не оказывать ему препятствий во избежание возможного вооруженного конфликта. Шеститысячный казацкий отряд находится при Тимофеелишь в качестве почетной охраны.
Едва получив письмо Хмельницкого о том, что Тимофей выступает к Яссам, Лупул немедленно сообщил об этом польному гетману, уведомив того, что, таким образом, вынужден отказать ему выдать дочь за гетманского сына Самуила, коронного обозного.
Калиновский, имевший свои виды на родство с молдавским господарем, в бешенстве разорвал оба письма и долго бегал по кабинету, выражаясь отборной бранью в адрес Хмельницкого, всех казаков и самого Лупула. Наконец, он взял себя в руки, достал портулан с картой Приднепровья и стал ее внимательно изучать. Спустя некоторое время польный гетман удовлетворенно хмыкнул и, ткнув пальцем в месте на карте, где была обозначена гора Батог на правом берегу Буга, несколько ниже Ладыжина, произнес вслух со зловещей улыбкой на лице:
— Мимо они никак не пройдут. Тут мы и встретим этих сватов.
Когда Хмельницкий решил, что к походу все готово, он провел смотр войску, отправлявшемуся в Молдавию и убедившись, что все в порядке, сказал напоследок Тимофею слова, которые тот не совсем понял:
— Когда пройдешь Умань, усиль бдительность, на левом берегу буга дай войску отдых и не трогайся в дальнейший путь, пока не получишь от меня письма.
Отец и сын обнялись, Тимофей, не касаясь стремени, вскочил в седло и крикнув: «Гайда!», сжал острогами бока своего жеребца. Гетман долго смотрел вслед уходящему войску, затем сказал подошедшему к нему Богуну:
— Что ж, Иван, завтра на рассвете пора выступать и тебе. А следующий ход за паном Калиновским
Часть пятая. Третья казацкая война
Глава первая. Битва при Батоге
Молодой гетманыч строго следовал указаниям отца. Казаки ехали не торопясь, большую часть времени шагом, лишь иногда переходя на рысь. В Приднепровье конец мая обычно бывает жарким, поэтому старались передвигаться в вечернее и ночное время, когда жара спадала, а днем останавливались на отдых где-нибудь в густой зеленой дубраве. Особых мер предосторожности не принимали, ограничиваясь отправлением вперед по ходу движения и в стороны конных разъездов.
Тимофей с удивлением, смешанным с горечью, разглядывал места, через которые он два года назад возвращался из Крыма к Пилявцам, и не узнавал их. Некогда обильные села словно вымерли, а от многих хуторов в изобилии разбросанных прежде по степи, остались лишь пожарища, которые даже воронье облетало стороной. До начала казацких войн здесь повсюду колосились хлеба, зеленели нивы, на которых трудились хлеборобы, сейчас же до самого горизонта простиралось безлюдное пространство, покрытое густой молодой травой, да и то изрядно вытоптанное сотнями тысяч конских копыт там, где по нему в прошлые годы, сменяя друг друга, проходили казаки, поляки и татары. Население края бежало из этих мест от войн и татарских набегов, люди бросали нажитые места и уходили на левый берег Днепра, где, как грибы, вырастали на новой Слободской Украине целые города: Ахтырка, Сумы, Харьков. Царское правительство предоставляло возможность беглым крестьянам с Правобережья селиться в этих необжитых территориях на льготных условиях. Правда, после Белоцерковского мира поляки стали принимать меры по недопущению бегства крестьян в Слободскую Украину, принуждая Хмельницкого помогать им в этом, но меры эти особого успеха не имели.
Через неделю похода Умань осталась позади справа и, не дойдя до Буга с десяток верст, молодой гетманыч приказал остановиться на отдых. Возов и артиллерии у казаков не было, поэтому они не могли оборудовать табор и ограничились тем, что, разметив местность, выкопали ров и насыпали валы. Для патрулирования левого берега Буга, где имелся брод, по которому обычно путники переправлялись через реку, Тимофей выслал усиленные разъезды. Время шло, но ничего подозрительного замечено там не было.
Спустя два дня, когда казаки уже отдохнули и были готовы к продолжению похода, в их тылу появилось облако пыли, постепенно затягивающее весь горизонт. Хотя Тимофей не ожидал какой-либо опасности с этой стороны, все же он решил проверить, что бы это могло значить. Оставив за себя в лагере одного из есаулов, гетманыч с небольшой охраной отправился на разведку. Каково же было его удивление, когда он понял, что это движется казацкая конница, а за ней следуют пехотные полки. Впереди, под развернутым знаменем ехали Богун и Дорошенко.
— Вот теперь, — сказал Богун, стоя на валу лагеря рядом с Тимофеем и Петром, — мы по-настоящему готовы идти на свадьбу в Яссы. Дополнительных двадцать тысяч сватов тебе не помешают, да и пушек у нас тут достаточно, чтобы произвести славный салют в честь молодых.
Тимофей, обрадованный встречей с Богуном и Дорошенко, подошедшими с таким неожиданным подкреплением, с энтузиазмом ответил:
— Да, с такой силой никакой Калиновский не страшен. Но тогда, почему мы не продолжаем поход. Мы уже торчим здесь четыре дня без толку. Чего ты ждешь, Иван?
— Да я и сам не знаю, — пожал плечами кальницкий полковник, — гетман дал четкие указания, соединившись с тобой, без его приказа Буг не переходить.
— Странно все это, — нахмурился Тимофей, — к чему такая секретность среди своих? Тем более непонятно, зачем столько войска? Ведь отец написал польному гетману, чтобы он свободно пропустил меня. Не могу взять в толк, что все это значит? Сначала отец отправил меня с горсткой казаков, затем подошли ты и Петро с целым войском. А чтодальше?
— Твой отец что-то задумал, — медальный профиль полковника озарила улыбка, — и, будь уверен, свой замысел держит в тайне не случайно. Но, я думаю, что скоро все станет ясно. Глядите!
Богун указал рукой в сторону Черного Шляха, где далеко из-за горизонта показалось облако пыли, выглядевшее в ослепительных солнечных лучах темной грозовой тучей. Облако разрасталось, постепенно занимая весь гарнизон, ширилось по степи, клубилось, поднимаясь к небосводу и грозило закрыть собой солнце. Спустя некоторое время можно было уже различить движущуюся плотную массу всадников, и услышать пронзительный звук дудок и глухой рокот цимбал. К казацкому лагерю приближался с юга татарский чамбул, впереди которого ехали на буланом аргамаке запорожский гетман, а рядом с ним на гнедом бахмате Карачи-мурза.
— А ты, сынку, и вправду поверил, что я тебя отпущу к Лупулу свататься с горсткой казаков? — добродушно похохатывал Хмельницкий, обнимая сына за плечи. — Не такой я дурень, чтобы поверить, будто Калиновский не использует представившейся ему блестящей возможности свести со мной старые счеты. А вот теперь, когда вас с татарами сорок пять тысяч, пусть попробует устроить западню. Истинно сказано: «не рой другому яму, сам в нее попадешь». Эх, жаль, что я сам не могу стать во главе войска. Ну, да ничего, Богун с Карачи — мурзой справятся не хуже.
Запорожский гетман действительно оказался прав в своей предусмотрительности. Узнав через своих людей в Чигирине о выступлении в Молдавию шеститысячного отряда казаков во главе с Тимофеем Хмельницким, польный гетман заблаговременно вышел со своим двадцатитысячным войском ему навстречу. Помимо собственных панцирных и казацких хоругвей польного гетмана, оно было усилено десятитысячным отрядом немецкой пехоты, ветеранами многих битв. В пяти верстах от Буга в районе урочища Батог под горой с одноименным названием Калиновский разбил свой лагерь, преградив дорогу казацкому отряду. Он был абсолютно уверен в своем более, чем трехкратном превосходстве над молодым Хмельниченко, поэтому допустил несколько ошибок, непростительных для столь опытного военачальника.
Прежде всего, польский лагерь был разбит на открытом ровном пространстве (в районе современного с. Четвертиновка Тростянецкого района Винницкой области) без использовании рельефа местности в целях обороны, хотя целесообразнее было бы иметь гору Батог в своем тылу. Мало того, польский лагерь оказался растянутым по фронту более чем на целую милю. Конечно, польный гетман исходил из недооценки численности отряда Тимофея, полагая, что даже при самом неудачном исходе сражения уж от шести тысяч казаков он сможет защитить свой лагерь в любом случае. Полагаясь на свое численное преимущество, Калиновский даже не стал проводить глубокую разведку местности и не знал, что на самом деле Буг перешло сорокапятитысячное казацко-татарское войско, а не один лишь малочисленный отряд Тимофея.
Поэтому, когда на рассвете 1 июня небольшой татарский отряд, вынырнув, словно из-под земли в клубах густого тумана, с криками «Алла!» обрушился на польский лагерь, выпуская тысячи стрел, для польного гетмана его появление оказалось неприятной неожиданностью. Все же он посчитал, что это лишь один из отрядов татар-волонтеров, которых было немало в войсках запорожского гетмана.
— Похоже, этих басурман тут всего тысячи полторы-две, — пренебрежительно произнес он, обращаясь к стоявшему рядом полковнику Чарнецкому. — Думаю, шельма Хмельницкий придал их отряду сына для пущей важности. Возьмите, пан полковник, две панцирные и две казацких хоругви. Надо преподать этой сволочи хороший урок.
Стоя на валах, Калиновский наблюдал, как Чарнецкий, выполняя его приказ, строил хоругви, а затем повел их в бой. Кони крылатых гусар, набирая разгон, устремились вперед, выставив свои грозные копья, в то время как легкоконные хоругви обтекали их с флангов.
Подкручивая ус, польный гетман с удовлетворением наблюдал за развернувшимся перед валами сражением. Хоругви Чарнецкого, как он и рассчитывал, без особого труда отбросили нападавших от лагеря, а затем, рассыпавшись по двое-трое начали гоняться по всему обширному полю за спасающимися от них татарами.
— Так их, пся крев, так их лайдаков, травите их, как зайцев! — кричал он с валов, подбадривая своих всадников.
Увлеченный этим зрелищем, Калиновский даже не уловил момента, когда вдруг из тумана, словно огромная черная туча саранчи, вынырнуло все двадцатитысячное войско Карачи-мурзы. Появление такого колоссального количества татарской конницы, о которой он не имел никаких сведений, заставило польного гетмана немедленно спуститься свалов и заняться организацией обороны лагеря.
Панцирные и казацкие хоругви польного гетмана в мгновение ока из охотников превратились в жертв и, пустив коней в карьер, устремились к спасительному лагерю. Но уйти от конного татарина не так просто, поэтому часть убегающих поляков погибла от метко выпущенных стрел, а других просто захлестнули волосяные татарские арканы. Несмотря на значительные потери в их рядах, польским хоругвям все же удалось доскакать к валам, и уже под зашитой изрыгающих шквал огня и картечи орудий укрыться в своем лагере. Искусный в военном деле Карачи-мурза немедленно отвел своих татар на безопасное расстояние от валов, однако окружил польский лагерь со всех сторон. Вот когда Калиновскому пришлось пожалеть о том, что у него такой растянутый лагерь, так как эффективную его оборону на всех направлениях организовать было невозможно, а сузить не хватало времени.
Ситуация стала критической, когда на следующий день, 2 июня, сюда подтянулось и все казацкое войско. Не теряя времени, Богун, Дорошенко, Носач, Глух и другие полковники, окружив польский лагерь плотным кольцом со всех сторон, пошли на штурм. Двадцатипятитысячный казацкий корпус состоял из опытных, закаленных в сражениях воинов, прошедших Желтые Воды, Корсунь, Збараж и Берестечко. Это были ратные мастера, профессионалы боя, та самая запорожская пехота, которая, создавалась в огне сражений и теперь с успехом могла противостоять даже коронным панцирным хоругвям. Спустя несколько минут казаки уже оказались на валах и ворвались в лагерь. Немецкие наемники, выстроенные в каре, героически сопротивлялись, отражая атаки копьями и ружейным огнем, но в это время обозная челядь из числа русского населения, подожгла сено и солому, заготовленные для коней. В лагере поднялась паника, чем воспользовались казаки, усилив натиск на немецкую пехоту.