Ашир осторожно, чтобы не повредить корней, выкопал саженцы, принес к дому и занялся лунками.
– Доброе дело задумал, сынок, – застал его за этой работой Агали Ханлар. – Хоть чинара больно не торопясь растет, зато долговечна и служит многим поколениям людей.
– Да, в наше жаркое лето прохлада что услада. – Ашир легко вонзил в мягкую землю овальное острие дайханской лопаты. – Не беда, аксакал, зато деревья послужат тем, кто будет жить после нас. Арык вон роют десятки, а пьют из него тысячи. Тем и прекрасен человек, что живет он для других.
– Так-то оно так, сынок, – и председатель аулсовета задумчиво почесал под тюбетейкой лысую голову, – да только эдак лет с десяток назад навряд ли кто, даже самый размудрый, рассуждал бы так… Каждый о себе пекся. На кой шайтан ему думать о тех, кто через век или через тысячу лет после него жить будет?
Агали Ханлар по-хозяйски прикинул, что если каждый аульчанин высадит хотя бы по три деревца, то Конгур через несколько лет превратится в цветущий сад. Он что-то записал в свою потрепанную тетрадку негнущимися пальцами и, попрощавшись, ушел.
Таганов задумчиво посмотрел ему вслед: душа-человек, совесть Конгура, всех его честных людей. Вот такими сильны Советы, на таких, как на гранитной основе, держится народная власть! Ведь и грамоты кот наплакал, а сколько в нем страсти, самоотверженности, энтузиазма, стремления во все вникнуть самому, дойти до сути. Таких людей могла породить только Великая Революция, та, что свершена народом.
Сколько людей познал за эти годы Таганов, сколько ярких человеческих судеб прошло перед ним… Испытание временем выдержала дружба Ашира с Игамом Бегматовым. Когда Таганова оклеветали, то Игам и его жена Марина, глубоко убежденные в невиновности и искренней преданности своего товарища делу партии и народа, написали поручительство в Центральный Комитет Коммунистической партии (большевиков) Туркменистана, заявив, что не верят злым наговорам и готовы взять его на поруки.
Те месяцы были самыми тяжкими в жизни Ашира. Отстраненный от любимого дела, бессильный опровергнуть нелепейшие, выдуманные обвинения, он не находил себе места ни в Ашхабаде, ни в Конгуре. Глупость всегда обескураживала Ашира. В час испытаний супруги Бегматовы не оставляли своего друга, часто встречались с ним, поддерживали.
Старым друзьям, как и прежде, связанным общим делом, вечно беспокойным, всегда находилось о чем поговорить – Игам Бегматов работал в отделе ЦК Компартии Туркменистана.
Ашир Таганов за все годы своей сознательной жизни, и особенно за время службы в органах ГПУ, убедился, что, с кем бы ему ни приходилось учиться, трудиться или воевать, все, кого считал коллегой, товарищем по партии, отличались человеколюбием, бескорыстием, обостренным чувством товарищества и дружбы. Он даже не представлял, как бы сложилась его судьба без друзей, без семьи Бегматовых, без сотоварищей отца, без бывшего балтийского моряка Ивана Касьянова, освобождавшего Туркмению от белогвардейцев и английских интервентов, Ганса Розенфельда, служившего в свое время в кайзеровской армии по заданию революционной организации «Союз Спартака», а потом посвятившего себя целиком делу Октября… Им, истинным революционерам, подлинным интернационалистам, Таганов был обязан всем – собственной жизнью, жизнью близких, тех аульчан, которых банда Джунаид-хана не пленила, не убила лишь потому, что в Конгур вовремя подоспел чекистский отряд Касьянова и комиссара Розенфельда.
Казалось, давно это было, и в то же время совсем недавно, в самом начале тревожных двадцатых годов. В кочевом ауле, где джунаидовские всадники успели сжечь юрту Тагана, а сотник Хырслан увез сестру Ашира, юную Джемал, и сделал ее своей женой.
Со сгоревшей юртой кануло в прошлое и старое. Семье Тагановых чекисты отстроили новый дом, не хоромы, но все же это был свой кров, родной очаг. И вчерашний кочевник Таган, еще приглядывавшийся к незнакомым людям, к новой власти, понял, что у него с Советами дорога одна. Он вступил в красноармейский отряд, чтобы бороться против Джунаид-хана, со всеми, кто еще вчера помыкал такими, как он, Таган, бедняками. Таган и его односельчане, взявшиеся за оружие, знали, за что воевали, – не только за свободу, за право жить без вражды и насилия, но и за землю и воду, которые им дала новая власть. О таком раньше, даже год назад, они и мечтать не смели.
А когда отец Ашира, командовавший уже особым чекистским отрядом, погиб от рук басмачей, то первыми, кто разделил горе с семьей Тагановых, были Касьянов и Розенфельд. Они приезжали в Конгур и на годовщину памяти Тагана, сидели в кругу аульных аксакалов, вспоминая, каким искренним, честным человеком прожил свою жизнь их односельчанин. Касьянов вспомнил, что Таган питал особую привязанность к Розенфельду. Видно, за самоотверженность и отвагу, с какой он, немец, находясь вдали от своей родины, на чужбине, по своей доброй воле бился за счастье и свободу маленького народа в Каракумах. Надо родиться с великим сердцем, чтобы, забыв личное, посвятить свою жизнь другим.
И тогда, в тот вечер в родном Кунгуре, Ашир Таганов решил стать коммунистом. Со временем он вступил в ряды партии по рекомендациям Касьянова и Розенфельда, разглядевших в юноше задатки будущего чекиста.
Добро родит добро. «Дыня у дыни цвет набирает», – говорят туркмены. Рядом со спелым плодом зреет такой же. Рядом с Касьяновым и Розенфельдом Ашир Таганов не мог быть иным.
Не без влияния Таганова рос Мурад, старший сын Дурды-бая, одного из крупнейших феодалов, не захотевшего смириться с тиранией Джунаид-хана и решившегося вместе со своим родом перейти на сторону советской власти. Но Джунаид-хан подло и жестоко отомстил «изменнику»: Эшши-бай исполнил коварный замысел отца, убил Дурды-бая и многих его ближних, а в убийстве обвинил… чекистов.
Грязную игру хана разгадали. Родные Дурды-бая, его дети, чудом оставшиеся в живых, ушли от Джунаид-хана, не захотели погибать во имя «зеленого знамени пророка».
Мурад Дурдыев поначалу жил в Ташаузе, Хиве, закончил школу, а затем о своем решении продолжить образование написал Таганову. Чекист принял участие в судьбе Мурада и посоветовал поступить на ашхабадский рабфак.
Аширу живо представился веселый, неунывающий Аташ Мередов, бывший чабан с пресноводного озера Ясга, что в сердце Каракумов. Тот самый, который по совету Таганова вступил в комсомол, стал чоновцем. Во всем кавалерийском эскадроне не было равного ему меткого, бесстрашного пулеметчика, находчивого джигита, следопыта. После нескольких лет службы в чекистском эскадроне, принимавшем участие в разгроме басмаческих банд, Аташ уехал в город учиться и, неожиданно обнаружив в себе талант артиста, поступил в театральную студию. Конечно, тут опять не обошлось без Ашира Таганова, все еще питавшего слабость к своей первой профессии.
Мысли Ашира прервал тихий голос Огульгерек:
– Ашир-джан, душа моя, поздно уже… Иди домой. В аулсовете уже лампу зажгли. Опять Агали с Айгуль будут полуночничать.
– Хорошо, мама! Ты иди, я приду. – Поливая саженцы из ведра, Ашир невольно отыскал глазами стоявшее напротив приземистое помещение аулсовета, где за окном вдруг мелькнула тень Айгуль. Еще не отдавая себе ясного отчета, он выпрямился, и ноги сами понесли его к аулсовету.
В памяти Таганова невольно высветился тот далекий осенний день, день свадьбы Айгуль и Нуры… Сколько душевных мук стоило ему тогда заставить себя прийти на той-свадьбу и, не потеряв самообладания, сесть в круг играющих в «колечко», веселить гостей, шутить, смеяться, а после сидеть со всеми и, словно ничего не случилось, слушать песни Сахи, любимого во всей округе бахши – народного певца.
После свадьбы и даже после того, как Нуры сбежал за кордон, Ашир не раз встречался с Айгуль. Какой он ее только не видел: жалкой и беспомощной тогда в горах, когда ее, подавшуюся за мужем, отбили от басмачей; помнил грузную, ходившую на сносях, изуродованную коричневыми пятнами, растекшимися по всему лицу; видел веселой, жизнерадостной, заправлявшей делами аулсовета, строгой и решительной, когда раскулачивали Атда-бая…
И Ашир уже в который раз терзал себя: «Где истина? Почему она любит беглеца, изменника?.. Он-то, Нуры, ее любит? А если и любит, что от того?.. Его-то нет!»
Таганов решительно толкнул дощатую дверь аулсовета, да так усердно, что потоком воздуха поколебало пламя десятилинейной керосиновой лампы, висевшей на стене. Из-за стола поднялась Айгуль, все такая же порывистая, стройная, и, увидев Ашира, всплеснула белыми руками, смущенно прикрыла тыльной стороной ладони радостно сверкнувшие глаза:
– Заходи, Ашир… Что так поздно?
А он, не сводя с нее глаз, молчал, не решаясь сказать всего, о чем только думал, направляясь сюда. «Все ждешь… его? – спросил он лишь одними глазами. – Сколько можно?» – «Жду… – так же молча ответила она. – До самой смерти…» – «Скажи только – да, – продолжал он бессловесный диалог, – и твои дети станут моими. Я их люблю, как тебя, – ведь в них твоя кровь, частица твоего дыхания…» – «Нет, Ашир-джан, ты достоин большего, святого… Я тоже люблю тебя… Как брата – не больше».
– Нуры нет, считай, что его нет. – Ашир задыхался. – Изменив Родине, он изменил и тебе…
– Сердцу не прикажешь. Ты светлый человек, Ашир-джан, тебе это трудно понять… Это пытка, но моя…
– Но нельзя жить одним сердцем, есть еще чувство долга перед детьми, людьми, перед собою, наконец. Язык не поворачивается, но Нуры – убийца, на нем кровь не одного Мовляма, он предатель…
– Но я его люблю! – выдохнула Айгуль.
– Одумайся, Айгуль! Неужели тебе все равно, кто будет отцом твоих детей? Что ты им скажешь, когда они спросят, кто их отец, каким человеком он был…
– Тебе, Ашир, не понять этого… У тебя человек должен быть красным или белым, середины у тебя нет.
– Да, только так! Мне больно, что ты, секретарь аулсовета, руководитель советской власти в нашем ауле, рассуждаешь, как незрелый элемент. Время сейчас такое: кто не с нами, тот наш враг. В мире идет классовая борьба, и в этой борьбе у каждого человека есть свое место в строю: он служит или добру, или злу… И если человек не может этого разглядеть, значит, что-то застилает ему глаза… Но оставим, Айгуль, этот разговор… Мне нужна ты… Я буду не только хорошим мужем, но и… отцом твоих детей. Понимаешь?..
– Я все прекрасно понимаю, Ашир-джан… Знаю, что ты был бы чудесным мужем и прекрасным отцом. Не каждый туркмен, особенно молодой, решится на такой шаг… О таком муже мечтает любая женщина. Это не приснится даже в самых красивых снах… – Айгуль затуманенным взором смотрела на Ашира, подалась всем корпусом в его сторону – он протянул к ней руки, почувствовал запах ее волос, обнял за гибкую талию и, ощущая всем телом ее тепло, застыл в какой-то сладостной истоме, не веря тому, что происходит. Но Айгуль вдруг оттолкнула его и, на ходу поправляя сбившийся с головы платок, бросилась к окну – за дверью послышались шаркающие шаги Агали Ханлара.
Вскоре Ашир Таганов уехал в Ашхабад, его досрочно отозвали из отпуска. До отъезда он искал встречи с Айгуль, но она этой встречи упорно избегала, зная, в какое смятение повергла его. В еще большей тревоге находилась Айгуль сама. Что произошло там, в конторе аулсовета: может, нежданно проснулась любовь к Аширу, или то минутная слабость молодой женщины?
– Так вон вы какой, батенька! – Высокий незнакомый человек в полувоенной форме поднялся из-за стола навстречу Аширу, поздоровался с ним и, не давая опомниться, продолжил: – Наслышан о вас, наслышан… А я – Стерлигов Василий Родионович, новый коллега ваш, одним словом, и сосед по дому… Пока вы были в отпуске, устроился в этом кабинете. Теперь будем вдвоем здесь. Не возражаете?
Ашир уже заметил, что напротив его стола, в нескольких шагах, появились новый двухтумбовый стол, пара стульев. Вспомнил, что из Москвы уже давно ждали нового работника, выпускника чекистских курсов.
– Да тут места и на четверых хватит, – приветливо ответил Таганов. – Кибитка в кибитке не уместится, а аул в ауле уместится… А мы с вами и в одной кибитке уживемся. Главное, чтобы на душе было просторно…
– Во, во! – радостно вскрикнул Стерлигов. – Вы говорите как раз теми словами, которых мне не хватает. Понятное дело, вы местный, и вашими устами глаголет сама народная мудрость… Вы знаете, я долгое время был журналистом, пока чекистом не стал, и посему неравнодушен, батенька, к слову… Мне не хватает знания местных обычаев, нравов. Касьянов говорил, что вы дока по части знания национальной психологии, привычек… Так давайте условимся: вы мне будете помогать, а я вам. У меня за плечами – жизнь, опыт большой, я вас многому, многому могу научить.
Последние слова Стерлигова прозвучали как-то покровительственно. Правда, Таганов не сомневался, что его новый коллега, хотя и равен с ним по должности, но, судя по внешности, большой залысине и прорезавшимся морщинам на лбу, старше Ашира на добрых лет пятнадцать – восемнадцать.
Стерлигов обворожительно улыбнулся, и Ашир не обиделся на тон нового коллеги, с лица которого не сходила улыбка. Таганов искренне обрадовался появлению в коллективе бывалого человека; в аппарате управления уже ходили слухи, что Касьянова отзывают в Москву. А тут из самой столицы прибыл грамотный, образованный работник, учившийся до революции в Парижском университете, в прошлом репортер одного военного издания, которое выходило в Петербурге, а после Октябрьской революции вступивший в большевистскую партию. Как тут не радоваться, что в полку чекистов прибыло?
– А у меня, батенька, для вас новость. – Стерлигов почему-то посмотрел на дверь и, перейдя на полушепот, сказал: – Тут я одно дело раскручиваю… Вышли мы на одного двойника, служил немцам и англичанам… Ходил курьером в Париж, Берлин, в Мешхед… В Берлине он встретил вашу сестру и ее мужа, подвизающихся в националистической организации, которую возглавляет Мустафа Чокаев. Это вот, батенька, все, что я могу вам сказать о вашей сестре. Вы с Назаровым поговорите, он тоже знает. Только, ради бога, на меня не ссылайтесь. – И он, не переставая улыбаться, приложил палец к губам.
Первым душевным порывом Ашира была признательность Стерлигову за долгожданную весточку о Джемал, словно канувшей в воду. Он только собрался открыть рот, но заметил, что Стерлигов как-то внутренне обеспокоен: наверное, казнился, что вот так сразу, при первом же знакомстве, выдал служебную тайну. Не по себе стало и Аширу: никогда бы он так не поступил. Но тут же упрекнул себя – нельзя быть придирой и буквоедом!..
Вскоре Чары Назаров подтвердил, что действительно Джемал и Черкез, завербованные немецкой разведкой, жили под Берлином, в местечке Аренсдорф, где прошли специальное обучение под руководством некоего Вилли Мадера. Сейчас их куда-то перевели, но куда – неизвестно. Джемал после смерти Хырслана стала наследницей его больших богатств, вышла замуж за Черкеза. «Твоя сестренка, – сказал с горькой усмешкой Чары Назаров, – богаче халифа багдадского. Да не в радость ей эти богатства. Знаем мы о них кое-что… А националистическая организация – это их “крыша”. Хозяин же у них один – германская разведывательная служба. Судя по всему, их готовят забросить к нам…»
Всякий раз Ашир Таганов, думая о Джемал, невольно вспоминал о первой встрече со Стерлиговым, оставившей в нем смешанное чувство к своему новому коллеге. Таганов стал забывать об этом и вовсе забыл бы, если не один случай.
Чары Назаров перед отъездом на один из участков границы, где ожидалось вторжение басмачей, пригласил к себе Таганова и Стерлигова.
– Вам задание. Продумайте операцию, подобную с отрядом Аманли Белета. Подберите вожака, командира отряда, составьте легенду. Помните об указании Центрального Комитета Компартии Туркменистана – бой с басмачеством выиграть без крови, в крайнем случае малой кровью… В этом гуманная цель операции….
Обговорив кое-какие детали предстоящего задания, ответив на некоторые вопросы чекистов, Чары Назаров протянул им на прощание руку, но, заметив, что Стерлигов топчется на месте, спросил:
– Василий Родионович, вам что-то неясно?