Один из них Жан Ожер, рослый, статный малый, назвался разносчиком, другой кривой с плутовской физиономией по имени своей фабрики Борн де Жуи, и я теперь из тысячи их узнаю.
– Откуда у вас убеждение, Вассер, что эти люди не чужды в преступлении? Не сами ли вы тогда велели отпустить их после допроса?
– Да, я это сделал, и при подобных обстоятельствах, вероятно, еще раз сделал бы то же самое, потому что они были неуловимы в своих ответах, но я поклянусь, что эти два молодца играли важную роль в ужасах той ночи.
– Но еще раз, на чем основываете вы ваше убеждение? – спросил Даниэль, принимавший, как легко можно угадать', живое участие в этом разговоре. – Видели вы с тех пор еще раз этих людей, или до вас дошли, может быть, еще новые сведения о них?
– Я их более не видал, да они, по всей вероятности, не ищут случая со мной встречаться; но думайте, что хотите, а мой инстинкт меня никогда не обманывал. Если, паче чаяния, которого из них приведут к вам, тогда всмотритесь в него хорошенько, и я ручаюсь…
Он вдруг остановился… Глухой шум, слышавшийся уже несколько минут из соседней прихожей, вдруг усилился, и можно было услышать голос, говоривший: " Черт возьми, я вам говорю, что мне всегда можно его видеть; мне с ним нужно переговорить о семейных делах!"
Дверь с шумом отворилась, и Бо Франсуа гордо вошел с улыбкой на лице.
Даниэль вскочил. Посещение именно в эту минуту, когда энергичные убеждения Вассера подтверждали и его подозрения касательно его родственника, совершенно смутило его. Он взглянул на жандармского офицера, желая узнать по его лицу, признал ли он в этом франтике разносчика с Брейльской фермы; сдержанный, суровый вид Вассера не оставлял более сомнений на этот счет: Бо Франсуа был узнан с первого же взгляда.
Пока Ладранж, застигнутый врасплох, оставался в недоумении, что ему делать, Бо Франсуа смело и развязно подошел к нему.
– Честное слово, Даниэль, – сказал он, бросаясь в найденное им свободное кресло, – к вам нелегко пробраться. Мне пришлось брать приступом ваш кабинет. Скажите же этим людям, – и он указал на стоявших еще в дверях дежурных, – что давно уже меня ждете и чтобы они впускали меня, когда я прихожу приятельски поговорить с вами.
Свобода действий была так натуральна в Готье, что сам Вассер не знал более, что ему подумать, но Даниэль, наэлектризованный важной ответственностью, лежавшей на нем, тотчас же пришел в себя.
– Действительно, гражданин, – холодно обратился он к Франсуа, – мне нужно переговорить о важных обстоятельствах, я очень рад вас видеть. Вас, лейтенант Вассер, я попрошу меня извинить на одну минуту. Потрудитесь подождать меня в соседней комнате; вы мне скоро понадобитесь. Есть здесь кто-нибудь из ваших людей?
– Я поставил двух жандармов во дворе, – торопливо ответил Вассер, – прикажете позвать их?
– Да, пусть войдут и будут около вас; будьте готовы при первом требовании.
– Достаточно, гражданин, – между тем прибавил тот тихо, показывая головой на Бо Франсуа. – Если дело идет об этой личности, то и не нужно столько народу, я справлюсь один…
Нетерпеливый жест Даниэля заставил его замолчать. Вспомнив о своей подчиненности, Вассер, низко поклонясь и еще раз взглянув на посетителя, вышел.
Как ни была велика сила воли у Бо Франсуа, но настоящее положение его было из самых критических и требовало зрелых обсуждений.
Один, в присутствии могущественного чиновника, находящегося в данную минуту в отправлении своих служебных обязанностей, и который, без всякого сомнения, сильно подозревал его настоящий характер… слыша приказание, отданное лейтенанту Вассеру… Значит, дверь была занята жандармами, никакой возможности не было скрыться ни силой, ни ловкостью. Несмотря на все это, он все-таки казался совершенно спокойным и, небрежно развалясь в кресле, вполголоса напевал модную песенку.
При виде спокойного, беззаботного положения этого человека, самого отдающегося ему в руки, Даниэль не знал, что подумать. Воротясь, он сел на свое прежнее место позади письменного стола, заваленного бумагами, и с некоторого рода еще замешательством спросил:
– Наконец-то вы решились посетить меня, милостивый государь. Честное слово, я уже думал, что вы имеете какие-нибудь причины избегать меня.
– Тут не моя вина, милый Даниэль, – ответил Бо Франсуа, небрежно придвигая кресло таким образом, чтобы ближе быть к Ладранжу. – Это удивительная игра случая, что мы никогда не встретились.
– Полно, вина ли то случая? Ну пусть будет по-вашему… Не менее удивительно и то, что до сих пор ни меревильские дамы, ни я не знаем еще, где вы остановились.
– Для чего же это? Я всякий день ходил в Сант-Марис, – ответил небрежно Бо Франсуа, кладя ногу на ногу. – Впрочем, тут нет никакой тайны, с самого моего приезда я поместился в гостинице "Четыре нации", хорошо известной всему Шартру, и пробуду тут до моего отъезда, который, надеюсь, не замедлит.
– Вы намерены так скоро оставить здешний город?
– Может быть, и сознайтесь, кузен Даниэль, что мой отъезд не сильно огорчит вас.
– Милостивый государь! Надобно сперва знать…
– Послушайте, Ладранж, продолжал Франсуа уже с грустью в голосе, – что я ни делал, как ни старался я приобрести расположение в семействе моего отца, ничто мне не удалось. Кроме мадам де Меревиль, оказавшей мне немного расположения, я нашел только холодность со стороны Марии, а в вас, Даниэль, худо скрываемую ненависть. Я не увлекаюсь собою, мои манеры, мой разговор могли не понравиться вам, но должен ли я был ожидать, чтобы предубеждения ваши против меня дошли бы до самых обидных подозрений.
– О каких подозрениях вы говорите?
– Не отвергайте их, вы мне заявили о них в первое наше свидание, а потому прежде чем нам расстаться, я решился самым положительным образом доказать вам, что не заслуживал вашего недоверия.
Откровенный тон Бо Франсуа поразил молодого чиновника. Что было невозможного в том, что он был несправедлив к этому родственнику, положение которого было до сих пор таким тяжелым? А потому он решился, откинув всякое предубеждение, выслушать его со строгим вниманием.
– Мне кажется, что я угадал, – продолжал Бо Франсуа, – первую причину вашей неприязни ко мне. Вы боялись, чтобы я, воспользовавшись слабостью госпожи де Меревиль и моим исключительным положением, не потребовал бы руки вашей кузины, которая вас любит и которую вы любите. Признаюсь вам, приехав сюда, восемь дней тому назад, я надеялся буквально выполнить волю отца, и, увидав Марию, это желание понятно явилось. Но с первого же моего посещения я стал подозревать степень существующей между вами и мадемуазель де Меревиль привязанности, и слишком честен для того, чтобы мешать этим отношениям. Я старался успокоить вас. Но вы не поверили, конечно, моим словам; знаете ли вы, чем я занимался все это время в Шартре, пока вы, может быть, не стеснялись чернить меня перед родными в Сант-Марисе? Я занимался составлением вот этих актов, которыми, надеюсь, мне удастся убедить вас в моей честности и бескорыстии.
И вынув из кармана два документа, составленных по всей форме у одного из городских нотариусов, он подал их Даниэлю. Один из них уполномочивал душеприказчика покойного Михаила Ладранжа выдать немедленно следующую Даниэлю часть наследства. Другой документ заключал в себе отречение от его права отказа Марии де Меревиль в наследстве дяди, в случае, если молодая девушка откажется выйти за него замуж.
Даниэлю было достаточно бросить беглый взгляд на эти бумаги, чтобы убедиться в их законности, тем не менее мрачно и задумчиво комкал он их в своих пальцах.
– Вы видите, – начал опять Франсуа, – что с этой минуты, без всяких условий, вы можете требовать от нотариуса Лафоре двадцать тысяч экю, причитающихся вам по обоим наследствам. Может, этой суммы будет достаточно, чтобы выкупить Меревиль; в противном же случае я почту себя весьма счастливым, если моими собственными средствами я буду в состоянии способствовать выкупу семейного достояния, но конечно, Даниэль, вы не допустите меня участвовать в этой поддержке, вы захотите оставить за собою монополию пожертвований для наших милых родных.
– Я надеюсь, – холодно ответил Ладранж, – что мадемуазель де Меревиль не нужна будет ни ваша, ни моя помощь, чтобы получить обратно свое имение. Итак, я сознаюсь, что в этом деле вы поступили очень благородно, и что, по крайней мере, в этом случае я дурно понимал вас… Весьма желал бы, чтоб и в других, так как в этом, я был бы не прав относительно вас.
Может быть, Бо Франсуа рассчитывал, что самоотвержение его произведет более сильное впечатление, но он не подал и вида в своем разочаровании.
– Господин Готье, – начал опять Ладранж после нескольких минут молчания, – мне необходимо попросить у вас пояснений по одному обстоятельству, случившемуся сегодня у меревильских дам и о котором вы, я думаю, уже знаете.
И в нескольких словах он рассказал ему утреннее происшествие, потом, подавая записку, полученную Марией через нищую, спросил:
– Знаете вы это письмо?
Франсуа внимательно прочитал записку, повернул ее два-три раза и, засмеявшись, отдал ее Даниэлю.
– Как нельзя лучше, кузен! – ответил он.
– Итак, вы сознаетесь?…
– Что я знаю, из какого источника это смешное предостережение? Увы! Да, теперь настало время все вам рассказать. Но будьте снисходительны, милый мой Даниэль, не будьте слишком строги к слабостям, в которых хочу вам чистосердечно сознаться. При этом вы поймете многое, кажущееся вам до сих пор темным, и может быть, служащее причиной ваших горьких предубеждений против меня.
Слушайте же. Несколько лет тому назад в своей кочевой жизни я встретил молодую хорошенькую девушку, которая полюбила меня. Она так сильно привязалась ко мне, что оставила семью, родину для того, чтобы следовать за мной в моей тяжелой жизни. Мы не венчаны, и эта связь вам может казаться предосудительной, но подумайте, что оставленный отцом с самого раннего детства, пущенный без руководства на произвол судьбы, я, может быть, менее всякого другого виноват в подобном увлечении. Итак, эта связь продолжается и в настоящее время, и женщина, о которой я говорю вам, сильная своими жертвами и уважением, которое они мне внушают, наконец гордая, вспыльчивая и в высшей степени ревнивая, она рассчитывает в отношении меня на все права жены. Она-то и написала эту записку мадемуазель де Меревиль.
Уже раз, четыре года тому назад, если вы припомните, вы видели ее в том уединенном домике, где вы провели несколько часов после своего освобождения на Гранмезонском перевозе. Роза, так зовут эту женщину, знала о моих сношениях с партией этих шуанов, оказавших вам такую важную услугу. Не знаю, как уж узнала она об этой экспедиции, где я должен был участвовать, но только, несмотря на то, что была в это время за несколько лье, она бросилась и пришла настичь меня на этом месте свидания. Красота мадемуазель де Меревиль, конечно, возбудила в ней безумную ревность, потому что Роза в своем почти диком состоянии не могла сообразить существующую неизмеримую разницу между девицей хорошего общества и простым разносчиком. Дурно перетолкованного поступка одного из наших людей было достаточно, чтоб рассердить ее. Впрочем, я ни за что не поручусь, потому что люди, употребленные мною в это дело, были очень далеки от совершенства, особенно в некоторых отношениях; но вы понимаете, Ладранж, что для подобного дела нельзя было выбирать людей порядочных, деликатных. Действительно, в числе этих шуанов были негодяи, теперь я могу сказать это, так как им дарована правительством амнистия за все старые грехи. Их подозрительные приемы легко могли в мое отсутствие внушить вам страх; безумство же Розы докончило начатое неловкостью первых. Ваши родственницы и вы вообразили себе какой-то дурной замысел в поступке, единственной целью которого было спасение вас от неминуемой смерти. Поддавшись внушениям Розы, вы решились искать другого себе убежища, может быть, неверного, вместо того, чтоб спокойно дождаться меня в этом домике, где вы были в полной безопасности и где я обладал таким влиянием, что всегда мог бы защитить вас. Вследствие этой совершенно бесполезной выходки мадемуазель де Меревиль в пылу благодарности послала Розе это кольцо, возвратившееся сегодня к ней таким странным образом.
Чем далее слушал Даниэль эти объяснения, тем, видимо, более и более сглаживалось его дурное настроение, и Бо Франсуа, заметя свой успех, продолжал еще с большей самоуверенностью.
– Вот, Ладранж, те подробности, которые я не мог вам рассказать при нашем первом свидании в Сант-Марисе; мне было бы слишком тяжело признаться при кузине, таком чистом, невинном создании, в предосудительной связи, бывшей двигателем в этом происшествии. К несчастью, вот уже четыре года, как я безуспешно стараюсь отделаться от Розы; куда бы я ни пошел, она везде следит за мною. Гордая, решительная, не отступающая ни перед чем, чтобы удержать свое влияние, она постоянно следует за мной. Несколько раз я хотел восстать против этих преследований, но ее искренняя привязанность и самоотвержение обезоруживают меня. Она пришла за мной в Шартр вопреки моему приказанию и, руководясь инстинктом ревности, захотела узнать причину моих частых посещений Сант-Мариса и, конечно, бродя около дома, она узнала мадемуазель де Меревиль, отсюда и ее экзальтация! Дело в том, что она поместила тут в кабаке, находящемся напротив виллы, одну нищую, по имени Греле, приказав ей сообщать все мои поступки.
Узнав от своей шпионки, что я часто бываю у меревильских дам, и взбешенная этим, она решилась как-нибудь напугать их, чтобы они уехали отсюда или же меня не принимали. Для этого была написана записка, которую вы видите, и чтобы придать ей еще больше важности, она присоединила кольцо, напоминающее грустное обстоятельство; как удалась этим проклятым бабам их интрига, не знаю. Но как только вы упомянули, кому была передана записка и кольцо, я тотчас же угадал, откуда дует ветер.
Объяснения эти были удивительно ловко состряпаны. Ложь и правда тут так искусно перемешивались, так точно согласовывались с обстоятельствами, уже известными Даниэлю, что молодой чиновник чувствовал, что все его предубеждения исчезали одно за другим. С точки зрения и всех объяснений, ему теперь все казалось ясным и безвинным. Несмотря на это, он не решился тотчас же заговорить, желая обдумать, нет ли еще в рассказе его собеседника каких-нибудь двусмысленностей или чего недосказанного, неясного. Через несколько минут он заговорил открыто, почти дружески.
– Я совершенно счастлив, что услыхал наконец ваше оправдание, господин Готье. Если бы с нашего первого свидания вы объяснились со мной так откровенно, как теперь, то избавили бы меня от неприятных предположений, бывших следствием нашей общей недоверчивости. Между тем, еще одно обстоятельство по-моему остается необъясненным. Что за причина могла быть у этой нищей, а также и у этой женщины, дурным наклонностям которой она служит, отравить сторожевую собаку в Сант-Марисе?
– Уверены ли вы, что действительно эту собаку отравили? – ответил очень самоуверенно Бо Франсуа. -Наконец если точно моего бедного приятеля Цезаря отравили, то Греле ли совершила эту жестокость? Разве нельзя было бросить отраву в сад через стену? Не входил ли кто другой в сад? Впрочем, я не мог расспросить об этом Греле, отдав письмо мадемуазель де Меревиль и догадавшись, что произойдет, она испугалась и тотчас же, оставив кабак, отправилась к своей покровительнице Розе, и сейчас я узнал, что они вместе уехали.
– Так вы думаете, что они уехали из города? Это очень досадно, – задумчиво проговорил Даниэль. – Не сомневаюсь нимало в истине вашего рассказа, господин Готье, но мне хотелось бы самому допросить этих двух женщин, и я уже приготовил нужные для этого предписания.
– Не делайте, кузен Ладранж, – униженно заговорил Бо Франсуа. – Не наказывайте подобным образом простую шалость. Я прошу вас простить этих бедных женщин… Роза – это сумасшедшая ветреница; что же касается до ее товарки, то это несчастное, безобидное создание. Хоть из уважения к мадемуазель де Меревиль, имя которой будет замешано в этом деле, пожалуйста, не давайте ходу всему этому.