– Где император? Мы едем к нему или нет?! И вообще, господин сержант! Я хотела бы знать, что вы собираетесь дальше с нами делать?!
Но вместо ответа сержант тронул Мари и двинулся прочь от деревни. Отряд молча последовал за ним.
А Хосе тем временем сидел на связанном бычке и шептал:
– Браво, тореро, браво, мой мальчик!
С порога на Хосе удивленно смотрела молодая женщина с младенцем на руках. Стоявшая рядом с ней старуха поджала губы и мысленно молила Бога о том, чтобы он поскорее надоумил чужого солдата уйти со двора…
Но тут к Хосе подошел спасенный им мальчик, заглянул ему прямо в глаза и что-то спросил. Хосе, конечно, ничего не понял, однако согласно кивнул и сказал:
– Главное, это иметь афисьон, малыш, – и шмыгнул разбитым носом.
Старуха на крыльце перекрестилась, по-бабьи понимая, что это – судьба.
Артикул шестнадцатый
СЕСТРА ВРАГА
Было раннее, тихое утро. Отряд медленно ехал по едва приметной лесной дороге. Снег мерно скрипел под копытами, тускло светило белесое солнце. И ветра почти не было. В такую погоду принято думать о доме, о матушке. Но так бывало раньше. А вот теперь сержанту вспоминались совершенно чужие ему люди. Так, например, вспоминался Саид, который исчез так непонятно, что было так же совершенно непонятно, кто был в этом виноват. А еще сержанту вспоминался Курт. Но о Курте вспоминалось легче, потому что Курт сам так захотел, Курт мстил гвардейцам. А вот чего хотел Хосе? Ведь Мадам, конечно, лгала – Хосе не из таких, чтобы бегать к кому-то за советами, Хосе все решил сам, а эти только помогли ему, прикрыли. Но Хосе уже не вернуть, Хосе уже потерян окончательно, думал сержант, а вот этих троих за всё это надо наказать! Пусть даже это наказание будет самым малым, но оно должно быть – обязательно! Потому что как только пропадает угроза наказания, сразу исчезает и сама дисциплина. А нет дисциплина – значит, нет и армии. А если нет армии, то тогда кто он, сержант, такой? И кто и почему должен ему подчиняться?! Подумав так, сержант нахмурился и, придержав Мари, оглянулся на солдат. И те тоже сразу придержали лошадей. И, что еще хуже, замолчали! И так уже не в первый раз, очень сердито подумал сержант. О чем они там шепчутся? Может, тоже решили сбежать?! Тогда… А что тогда, подумал он еще сердитее. А ничего тогда, потому что теперь у них так: как будет, так оно и будет! И сержант отвернулся и двинулся дальше. Он теперь смотрел только вперед и ни с кем уже не заговаривал. Мадам тоже молчала. Так они проехали достаточно много, когда сержант, не поворачивая головы, вдруг спросил:
– Зачем вы на себя наговорили?!
– Я? – удивленно спросила Мадам. – О чем это вы?
– Да о Хосе, – сержант по-прежнему смотрел только вперед. – Ведь он к вам не ходил, и вы его не подучивали.
– Вы не правы.
– А если прав?
– Нет, не правы! – рассерженно воскликнула Мадам. – И мало этого! А вот еще: то, что я уже однажды сказала, я всегда могу повторить ровно столько раз, сколько потребуется! Вы поняли меня?!
– Да, несомненно, я вас понимаю, – тоже очень сердито ответил сержант. – И поэтому я тоже повторяю: вы наговорили на себя только из-за того, чтобы эти бездельники не попали под трибунал!
– Ой-ой! Ну, насмешили! Да чтобы не попасть под трибунал, им стоит лишь развернуть лошадей и оставить вас в полном одиночестве! Но если они этого не делают, значит, их совесть чиста.
– Их совесть! Ха!
– Не вижу в этом ничего смешного! У вас еще вопросы есть?
– Пока что нет.
– Вот и прекрасно!
Они замолчали.
И Франц тогда тоже молчал. И Гаспар. А вот Чико… Он им очень тихо говорил:
– И можете быть уверены, друзья мои, что так это будет продолжаться и дальше. Вот только я пока не могу вам точно сказать, кого же она выберет своей следующей жертвой. Может, тебя, Гаспар? Нет, это вряд ли. Ведь ты же с ней из одного ведомства. А так как ваше ведомство сродни полиции, то ты уж извини, Гаспар, но я его просто терпеть не могу. И в этом не моя вина, а это меня так с детства воспитали. Вот кто у тебя отец и кто дедушка? Добропорядочные аптекари! А у меня кто в родне? Молчите? Вот то-то же!
– Но я… – сказал было Гаспар.
– Что «я»? Что «я»?! Да, ты и есть «я»! – с жаром воскликнул Чико. – И уж тебя, Гаспар, она, эта белая ведьма, точно не тронет. Но я все равно не могу взять в толк, почему ты, человек в высшей степени осторожный и предусмотрительный, до сих пор от нас не сбежал?! Ведь даже вот… Вот перечислим, да! Кареты у тебя уже нет, а верховая езда доставляет тебе одни только неприятности, это первое. Теперь второе: та особа, которую тебе доверили охранять, уже давным-давно передоверилась… ну, сам видишь, кому. Так, теперь что еще? Только чего перечислять?! Оно же и так всё ясно. Так что бежал бы ты от нас! Или отстал. Чего молчишь? Или… таишь чего?
– О, нет-нет-нет! – испуганно воскликнул кучер. – Да ничего я уже не таю! Вот, обыщите хоть… Да и отстал бы я! И не пропал при этом. А даже наоборот! Я же ведь аптекарь, лекарь, и для меня везде нашлось бы приличное дело. Особенно сейчас, когда вокруг столько раненых, и среди них есть довольно состоятельные люди. Но… – и он замолчал.
– Что «но»!? – сердито спросил Чико. – Да говори же ты, не нокай!
– А я и говорю. Но, понимаешь ли… После того, как я побывал… ну, ведь сам знаешь, где… – тут Гаспар еще немного помялся, а потом все же сказал: – Так вот! После того, как я побывал у Оливьера, ну, у того генерала, так я теперь точно знаю, что куда бы я ни сбежал и где бы я ни скрывался, он меня везде найдет. И все припомнит!
– Ну, это суеверие!
– О, если бы! Да и потом, а если даже суеверие? Так у меня свое суеверие, а у тебя свое, и что в этом плохого?
– Ты про Мадам, что ли?
– Ну да.
– Так это никакое не суеверие! – очень серьёзно сказал Чико и даже лицо у него тоже стало другое, серьезное. И он также серьезно продолжал: – Что твой генерал? Обычный человек. Его бояться – это глупо. А вот что касается Мадам… – И тут он опять оживился, и заговорил быстро, азартно: – Вот даже взять случай с Хосе! Вот, она нам говорит, и это все слышали: «Он приходил ко мне!». А ведь он не приходил, мы это точно знаем, он был с нами – и был вполне здоров. Правда, господин аптекарь? Правда! И вдруг этот бычок! Потом… эти его слова! Что на Хосе тогда нашло? Я долго ломал голову… Нет! Я сразу стал подозревать! Я сразу так и думал, что без нее тут никак не обошлось. И точно! Сама призналась, говорит: «Я его подучила!» Вот так-то! С места не сходя, взяла – и р-раз! – и охмурила, а после еще р-раз! – и человека совсем нет!
– Но… – начал было Франц.
– Что «но»?! – взъярился Чико.
– Но, говорю, Хосе, он же сам…
– «Сам»! «Сам»! – Чико презрительно поморщился. – Да ты подумай, Франц, зачем Хосе тот дом? А зачем та женщина? А зачем тот непонятно чей младенец?! Да он…
– Но мало ли! Тут, знаешь, пришли такие времена…
– Да уж пришли! Вот это верно! Но скоро кое-кто уйдет! Держу пари, что этим «кое-кто» будешь ты, мой милый Франц! Нет-нет, не ты. А все же ты, Гаспар! Уж слишком много ты всякого знаешь! Что, разве не так?
Гаспар пожал плечами, но смолчал. Чико спросил:
– Генерала ждешь?
Гаспар опять не спорил.
– Ну, так и жди его! Жди! Жди! – и Чико наконец замолчал…
И впереди тоже молчали. Мадам о чем-то думала и хмурилась. Да и сержант был тогда не сказать чтобы весел. Он же опять думал о Хосе. И еще о Курте и о Саиде. Вот уже нет этих троих, думал сержант, а кого они не досчитаются следующим? Быть может, Чико? Нет, вряд ли, он слишком хитер. А Франц осторожен. Тогда, что ли, Гаспар? Нет, подумал сержант, Гаспар хитер как Чико и осторожен как Франц. То есть тогда получается, что следующая очередь – его самого. Подумав так, сержант с удивлением отметил, что о своей смерти он подумал словно о чужой. Хотя чему здесь удивляться, он же человек военный, а военные все… не такие, как статские. Так, говорят, когда они этим летом вошли в один из русских городов, Жером, брат императора, гуляя по саду, рубил саблей мелкие деревья и приговаривал: «Пусть все чувствуют, что здесь война!». А когда еще в каком-то городе, кажется, в Могилеве прошел слух о возможном мятеже, то тамошний военный губернатор отдал приказ подвязать все колокола, чтобы возмущенные жители не смогли ударить в набат. Да, что ни говори, а война изменяет характер и влияет на привычки. Когда сержант был маленьким, он ходил босиком, а теперь он не мыслит остаться без шпор. Без шпор для него как без рук, а сабля – это продолжение руки. Саблей можно сражаться, бриться, резать хлеб. И защищать тех, кого ему поручено доставить по назначению. И он так и делает – то есть защищает в меру своих сил. Правда, при этом еще совсем не лишним было бы знать, от кого защищает, кого и почему. В известном деле под Москвой на правом фланге Армии располагался корпус Понятовского, то есть польские и литовские части. Значит, подумал сержант и поморщился, если вспомнить, что она сказала, что, мол, этот человек… ну, ее муж… из легкой кавалерии, то это, надо полагать, получается дивизия Зайончека, а он, тот человек – уланский офицер. И тогда, черт возьми, они там, говорят, лихо рубились, совсем уже очень сердито подумал сержант, там, говорят, одних атак тогда было…
Но вспомнить уланские атаки сержанту совсем не хотелось – и он и не стал этого делать. И вообще, подумал он тогда, чем гадать непонятно о чем, не проще ли спросить напрямую? Сержант повернулся…
И замер! Потому что Мадам уже смотрела на него! Глаза у нее были темно-серые, глубокие… и, как всегда, непонятные. Сержант растерялся и поэтому сказал совсем не то, что хотел:
– Вы, я вижу, устали, Мадам. Тогда можно сделать привал.
Но Мадам отрицательно покачала головой. Сержант не стал настаивать и промолчал. И подумал, что как это еще кто-то смеет утверждать, будто светские дамы все как одна капризны и своенравны, да лучше бы молчали эти умники – так, как сейчас молчит он!.. И тут же сам не выдержал – сказал:
– Вы славная женщина! Вы ни на что никогда не жалуетесь. Мне даже трудно представить, насколько счастлив ваш супруг…
Но тут Мадам вдруг горько усмехнулась и вновь отрицательно покачала головой. Вдруг – можно сказать – ни с того ни с сего! Сержанту стало жарко! Конечно, этот жест можно было понимать очень даже по-разному. Однако человек так уж устроен, что первым делом он почему-то полагается на чувства, а уже только потом на рассуждения! Так и сержант тогда – он сразу же спросил:
– Как?! Да вы разве не замужем?!
Мадам согласно опустила ресницы, подумала немного и добавила:
– Да. Я лишь обручена. И то…
– Мадемуазель! – воскликнул сержант. – О, простите ради Бога! А я вас, по незнанию…
– Нет! – перебила сержанта Мадам. – Все же пусть так будет и дальше: Мадам так Мадам! Да и я так привыкла.
– Конечно! – закивал сержант. – Конечно! Но… Просто нельзя поверить! – это он сказал уже совсем не к месту. – Вы такая… Вы такая…
– Никакая! – сказала Мадам очень строго.
Сержант смешался, он не знал, как лучше выразить всё то, что… Ну, вы понимаете! И они просто поехали молча. Молчание красит мужчину и глупую женщину, а вот умная женщина много при этом теряет. Ведь глупая женщина что? Она с превеликой охотой говорит, говорит, говорит – обо всем! И мы разочарованы. А умная? О, умная говорит лишь о том, что может пойти ей на пользу…
И все-таки даже самые умные женщины порой тоже забываются. Или увлекаются. Или просто устают недоговаривать – кто знает! И так же и тогда: никто не знает, почему так получилось, но тогда было вот как: Мадам еще плотнее запахнулась в шубу, внимательно, даже очень внимательно посмотрела вперед, как будто там можно было увидеть что-то интересное… и вдруг заговорила – нервно и отрывисто:
– Мой отец беден и брюзглив. Мой жених бежал из-под венца. А мой брат… А я порхаю как бабочка! – и тут голос у нее окончательно дрогнул, но она все равно продолжала: – Я порхаю, порхаю, а кругом-то зима! А кругом-то… О, Боже! Я обо всем совсем забыла! А ведь спросят! И спро…
И это всё! Мадам вдруг резко замолчала, отвернулась. И снова они ехали молча. Потом Мадам, опять же не глядя на сержанта, уже совершенно спокойно сказала:
– Зря вы меня похвалили, я такая же как и все.
– Нет, нет, Мадам! Вы…
И сержант осекся! Потому что Мадам вдруг посмотрела на него – прямо глаза в глаза! А глаза у Мадам, как, уже кажется, упоминалось, были очень особенные – красивые и до того бездонные, что, кажется, в них можно падать всю жизнь, лететь, поражаться, замирать от восторга и ужаса… и так и не достичь дна, потому что никакой жизни на это не хватит. Вот так-то вот! Они, эти глаза, приветливы, добры – и тем не менее вы совершенно уверены, что эта пропасть не для вас, вас там не ждут, вы там не разобьетесь, да и не только вы, но и любой другой – ведь это же бездонные глаза! И тем не менее…
– Мадам! – сержант собрался с духом. – Скажите мне…
– Нет-нет! – ее глаза испуганно погасли.
– Мадам!..
И о как ей не хотелось тогда отвечать! О, Пречистая Дева, спаси, испуганно подумала Мадам, после чего поспешно осмотрелась по сторонам… и вдруг громко воскликнула:
– Смотрите!
Сержант попридержал Мари, повернулся туда, куда ему указывала Мадам…
И только головой покачал, потому что это было довольно-таки неприятное зрелище – неподалеку от обочины, у едва теплящегося костра, сидели двое пехотинцев, а третий лежал на снегу и негромко стонал. Сидевшие безо всякого интереса посмотрели на остановившийся отряд и опять отвернулись. Вид у них был просто ужасный, и шинели грязные, оборванные. Но, правда, еще можно было определить, что это рядовые сорок четвертого линейного полка. То есть, подумал сержант и поморщился, они из девятого корпуса маршала Виктора, с северного направления. Какая досада! Ведь девятый в серьезных делах не участвовал, и поэтому было много разговоров о том, что когда они подойдут, то сразу станет легче. И вот они подошли – полюбуйтесь! Но война есть война. И сержант как ни в чем ни бывало спросил:
– Эй, вы меня слышите, а? Я с поручением к императору! Вы не подскажете дорогу?
Один из сидевших беззвучно выругался, второй же оказался словоохотливей.
– Вон там, за поворотом, – сказал он и даже указал рукой, где именно, – вы встретите до батальона пехоты. И с ними же их император. – Солдат внимательно посмотрел на сержанта и спросил:
– А вы случайно не из Лангедока, приятель?
– Нет, из Бордо.
– Ну да, понятно, – согласился сидевший, всем своим видом давая понять, что и здесь ему, конечно же, не повезло. Потом, немного помолчав, все же добавил: – И все-таки, сержант: меня зовут Жанно, Жан Бриали, трубач второго батальона из сорок четвертого линейного. Жанно! Жан Бриали! Быть может, вдруг у вас кто спросит…
– Хорошо, я запомню, – пообещал сержант и в свою очередь спросил: – Ну а что у вас там было на переправах? Неприятель отбит? Или хотя бы… А?
Сказать по правде, сержант спросил об этом безо всякой надежды, а так, по старинной привычке, и поэтому в ответ он ожидал услышать брань, проклятия, упреки нерадивым маршалам… Но услышал лишь смех! Смеялся трубач, смеялся его хмурый товарищ, смеялся даже умирающий. Нет ничего печальнее, нежели смех умирающего. Кто слышал его, тот знает, о чем идет речь, ну а кто не слышал, так пусть лучше и дальше останется в неведении! Итак, отсмеявшись, трубач вновь стал серьезным и сказал:
– Великой Армии больше нет. И больше не будет. Так какого черта вас несет к императору?! У вас есть лошади, да вы и сами живы и пока еще вполне здоровы. Чего еще желать? Домой! И поскорей, друзья! И поскорей!
– Но у меня приказ! – сердито возразил сержант. – И я на службе.
– Служба, приказ! – злобно вскричал трубач. – А кто, скажи, приказал императору топить и убивать своих собственных солдат?
Сержант не нашелся, что и ответить. Молчали и его солдаты. Тогда Мадам осторожно спросила:
– А что там случилось, мсье? Мы ничего не знаем.
Трубач долго и пристально рассматривал всадников, а затем недоверчиво спросил:
– Откуда вы взялись?
– Бежали из русского плена, – уклончиво ответил сержант.
– Напрасно!
– Может быть, – не стал спорить сержант, хотя ему это далось нелегко. И он посмотрел на Мадам. Мадам понимающе кивнула, и теперь опять она сказала:
– Прошу прошения, мсье, но уж так получилось, что вот уже несколько дней мы не имеем от Армии никаких известий.
– А, понятно! – закивал трубач. – Бывает. Тогда слушайте внимательно. И ничему, прошу, не удивляйтесь. Но всё это чистая правда. Так вот! Мы подошли к Березине, о которой нам так много болтали и которую мы, дураки, так ждали увидеть… И вот мы увидели вот что: нас там уже поджидала вся русская артиллерия. Но императору что? Император отдал приказ, и начали наводить мосты. И навели! Под неприятельским, конечно, огнем. С определенными, конечно, потерями. Но что такое потери, когда речь идет о таком великом предприятии, как переправа старой гвардии! Потому что первым делом он переправил гвардию. А потом было высочайше позволено начинать переправу и всем остальным. Но не тут-то было, друзья! Не все так просто! Потому что как раз тогда к русским подошло подкрепление, а нам всё ещё продолжало казаться, что стоит только перейти через реку, и мы спасены. И что тут началось! Мы шли, мы спешили, толкали, давили друг друга… И вдруг на том берегу, как и на этом, тоже показались казаки! И вот началось еще больше! Поднялась такая паника, началась такая толкотня, что один из мостов не выдержал и рухнул! Все тогда бросились ко второму… И в это время император приказал поджечь переправу!