— Лучше быть дураком в собственном доме, чем гением в подворотне, — заметил Турок, словно прочитав его мысли. — Очень скоро я уяснил, что это их дом, и таков их образ жизни: мало работы, много веселья и много женщин, — он сыто рыгнул. — И я превратил их жизнь в сплошной праздник!
— Спаивая их ромом! — закончил канарец. — Кстати, вы уверены, что это хорошая идея, приучать их к крепким напиткам?
— Крепким? — удивился Турок. — По сравнению с теми отварами, что они пьют, и грибами, вызывающими видения, мой ром покажется безвреднее анисовой воды. Выпив рома, они на следующий день всего лишь немного пошатываются, а напившись своих отваров, целую неделю ходят как очумелые, — он выразительно постучал по полу костяшками пальцев. — Что бы там ни говорили священники и пуритане, выступая против вина и рома, наша «огненная вода» куда менее вредна, чем индейская.
Сьенфуэгос подумал, что не ему об этом судить, поскольку сам он слишком редко пил спиртное, чтобы хоть сколько-нибудь в этом разбираться. В этот же вечер ему пришлось приложить все усилия, чтобы удержаться на ногах и при этом не обидеть Турка и его друзей своим отказом от выпивки.
Как и следовало ожидать, пьянка вскоре превратилась в настоящую оргию и, хотя поначалу Сьенфуэгос собирался хранить верность любимой женщине, в скором времени крепкий ром и царящий вокруг разгул сломили его сопротивление, так что рассвет, к своему величайшему удивлению, он встретил, лежа на бедрах той прекрасной туземки, что готовила им обед.
На следующий день голова у него трещала и раскалывалась, словно внутри нее истошно галдели все попугаи окрестных лесов. Вокруг все плыло и шаталось, а нещадное тропическое солнце слепило глаза, отчего голова болела еще сильнее. Ему пришлось провести несколько часов, отмокая в тихом озере, прежде чем он смог двигаться, не спотыкаясь при этом на каждом шагу. Индейцы, как ни в чем не бывало, мыли золото в ручье, а Бальтасар Гарроте как обычно покачивался в гамаке.
— Что-то вы неважно выглядите! — заметил он вместо приветствия. — Ну, это все же лучше, нежели демоны-кровопийцы — намного приятнее, по крайней мере. Как вы себя чувствуете?
— Ужасно, — ответил канарец, удивленно глядя на него. — Как будто мне все мозги наизнанку вывернули. Вы что же, каждый день так напиваетесь?
— Кроме воскресений, — убежденно ответил тот. — Этот день я посвящаю молитвам и посту, а также учу их быть богобоязненными христианами.
— Ну и как успехи?
— Теперь они ненавидят воскресенья, — вздохнул Турок, несказанно удивив канарца этим ответом. — Оно и понятно: требовать, чтобы они заботились о душе больше, чем о теле — все равно что требовать, чтобы кастильское виноградарство интересовало их больше, чем своя охота. И я их понимаю.
— Я тоже, — согласился Сьенфуэгос. — Но мне кажется, мы могли бы научить их чему-то большему, чем напиваться, как свиньи, и подкладывать под нас своих женщин.
— Видите ли, все те, кто утверждает, будто бы они хотят многое им дать, на самом деле только и думают, как бы содрать с них побольше, — убежденно ответил Бальтасар Гарроте. — А я — самый обычный солдат удачи, которая не слишком-то мне улыбалась. Не скрою, в своей жизни я совершил немало грязных делишек, но если бы я считал, что чем больше пинать этих людей, тем лучше они будут работать, я бы оказался полным идиотом, которого жизнь ничему не научила. Но я прекрасно знаю, как ни бей осла палкой, он все равно не двинется с места, но если подвесить у него перед носом морковку, он, как миленький, потянет телегу, лишь бы до нее дотянуться. Так что я предпочел забыть о палках и пользоваться только морковкой. И это оказалось так просто!
Казалось, это и в самом деле невероятно просто; через несколько дней, что канарец провел в этом удивительном сообществе, деля их беспечную жизнь, он вынужден был признать, что дерзкий и коварный Турок, оказался, пожалуй, единственным испанцем, которому удалось найти по эту сторону океана тот самый вожделенный для всех поселенцев рай.
И, видимо, он сумел найти этот рай именно поняв, что должен умерить свои амбиции, и, найдя златоносный ручей, позволил ему свободно бежать по привычному руслу, довольствуясь тем, что лежит под ногами.
Разумеется, ему стоило немалых усилий прийти к согласию с дикарями в вопросе о том, что считать необходимым, а что — излишним, и Сьенфуэгос четко понимал, что это — один из труднейших уроков, который предстоит усвоить «цивилизованному» человеку, желающему стать своим среди местных жителей.
Когда же Сьенфуэгос вновь пустился в путь в сторону Харагуа, где его ждали друзья и родные, он вспомнил все произошедшее с ним за последние дни и окончательно уверился: чтобы осуществить свой план и создать процветающую колонию в Новом Свете, необходимо прежде всего уяснить — это действительно новый, совершенно иной мир, требующий другого подхода к решению проблем.
— Европа осталась позади, — это было последнее, о чем он подумал в ту ночь, глядя в усыпанное звездами небо. — За все эти годы я смог понять лишь одно: многое из того, что составляло основу жизни там, совершенно не работает здесь. А потому, если мы хотим сделать нашу жизнь счастливее, перво-наперво стоит забыть все оставленное в Европе.
Спустя неделю он добрался до берегов Харагуа, где его встретил старый Яуко, до которого уже дошли печальные вести о смерти Анакаоны. Колдун усадил его в пирогу с четырьмя гребцами, которая неспешно двинулась через пролив, отделявший Харагуа от острова Гонав, где по-прежнему скрывались донья Мариана Монтенегро и остальные члены его семьи.
9
— Мы снялись с якоря и взяли курс на Боринкен, где собирались задержаться еще на неделю, чтобы отчистить «Чудо» от ракушек и подготовить его к плаванию через океан. «Чудо», конечно, маневренный и быстроходный корабль, как никакой другой, но кто знает, как он поведет себя в океане, под встречным ветром, — дон Луис сделал небольшую паузу, чтобы перевести дух, и преданно взглянул на донью Мариану, словно отчитываясь ей о проделанной работе. — Но потом, уже перед самым отплытием, капитан Моисей Соленый внезапно заболел, и хотя мы сделали для него все возможное, но так и не смогли его спасти.
— Боже милосердный! — в слезах воскликнула немка. — Такой прекрасный человек! Отчего он умер?
— От почечной колики, — скорбно ответил дон Луис. — Он горел в жару, живот распух, целых пять дней его мучили страшные боли, и в конце концов он скончался у нас на руках, — видимо, дону Луису было тяжело вспоминать об этих минутах. — Это было ужасно! Мы все его так любили!
— Я тоже его любил, — кивнул Сьенфуэгос. — Он был скуп на слова, но по-настоящему достойным человеком. Мы все его любили и уважали.
— Мы похоронили его там же, на мысу, — продолжал дон Луис. — С видом на море, как он и просил в последние минуты жизни. Позже мы поставили на его могиле огромный каменный крест, где высекли его имя. Мы долго ломали голову, как поплывем дальше без капитана, а потом на нас обрушился тот самый ураган, который, как мы узнали позднее, погубил большой флот.
— Вот черт! — воскликнул хромой Бонифасио. — Как же вам удалось спастись?
— Мы вытащили корабль на берег. Когда мы поняли, что его может унести течением, то поднялись вверх по реке и укрылись в надежном месте среди деревьев; но даже представить себе не могли, что шторм способен вырвать с корнем огромный кедр, который упадет на корабль и накроет его своей кроной, — здесь дон Луис не удержался и фыркнул. — Нам потребовалось полтора месяца, чтобы починить корабль, прежде чем мы смогли спустить его на воду. К тому же, когда схлынула волна, река обмелела, и половину пути пришлось тащить корабль волоком.
— Вы шутите!
Бывший королевский толмач лишь развел руками.
— Видели бы вы нас в эти месяцы! — пожаловался он. — Мы все были словно выжатые лимоны. Никто и никогда не вкалывал столько, сколько мы в эти дни, да еще учтите, что половине команды приходилось отражать набеги дикарей, которые убили четверых наших. Это был настоящий ад!
— Охотно верю, — произнесла растроганная донья Мариана. — И что же дальше?
— Затем мы взяли курс на север, но вскоре стало ясно, что поспешный ремонт нашего корабля, который индейцы делали из-под палки, совершенно никуда не годится: оказалось, что в трюме полно воды. Нам не осталось ничего другого, как срочно искать какой-нибудь необитаемый остров с удобной бухтой и снова вытаскивать корабль на берег.
— Хорошо, что вы это вовремя заметили! — воскликнула Арайя, не веря собственным ушам. — Представляете, что было бы, если бы вы обнаружили это посреди океана?
— Разумные речи для столь юного существа! — похвалил ее дон Луис. — Вскоре к нам в гости пожаловала пирога, полная свирепых каннибалов с раздутыми икрами и подпиленными зубами, и хотя нам удалось отпугнуть их выстрелом из кулеврины, мы несколько ночей не сомкнули глаз, представляя, как они рыщут вокруг, а мы в любую минуту можем стать их ужином.
— Как я вас понимаю! — сказал Сьенфуэгос. — Я испытал все это на собственной шкуре. Только прежде чем сожрать, они будут еще и откармливать всякой гадостью. Они любят жирных людей.
— Не смешно! — проворчал де Торрес. — До сих пор по спине мурашки бегут, как вспомню. В конце концов мы все же смогли выйти в море и взяли курс на северо-восток — в самое скверное время года, без капитана, на корабле, который начинал трещать и стонать на трехметровой волне, отчего у нас сердце уходило в пятки. Пожалуй, это и впрямь было бы смешно, если бы не было так страшно; ведь мы даже понятия не имели; как вести себя при таком ветре и течениях, и, как часто бывает в подобных случаях, никто не решался взять на себя управление кораблем и разобраться с проблемой.
— А почему вы не взяли это на себя? — спросила немка. — Я бы вам доверилась.
— Как моряку? — рассмеялся тот. — Что я знаю о море помимо того, что оно огромно?
— Но вы же столько всего знаете и объехали полсвета.
— Я знаю о море примерно столько же, сколько знает о приготовлении яичницы человек, который каждый день ее ест, но при этом никогда не готовил. У нас были моряки, хорошо знающие свое дело, но, видимо, сама судьба ополчилась против нас, все попытки заканчивались крахом, — она покачал головой, словно пытаясь смириться с неизбежным. — Наконец, спустя долгих три месяца, мы наткнулись на английский берег.
— О Боже!
— В скором времени нас засекли, но мы уже успели повернуть на юг, и с тех пор удача не покидала нас до самой Сантоньи, куда мы в итоге добрались на целых восемь месяцев позже, чем собирались. Но на этом злоключения не закончились, поскольку после всех пережитых несчастий большинство людей попросту разбежались, предпочтя стать плотниками, пекарями или пастухами — только мы их и видели!
— Ну что ж, могу их понять.
— Я и сам был бы рад поступить так же, — признался дон Луис. — Сказать по правде, я готов был еще в порту бежать куда глаза глядят, лишь бы никогда больше не видеть этого проклятого моря; но все время помнил, что остаюсь единственной вашей надеждой когда-нибудь покинуть Эспаньолу, и вот я здесь, — он улыбнулся, как нашаливший ребенок, желающий вымолить прощение. — Пусть с опозданием на год, но все же я здесь.
— И кого же вы привезли? — спросил канарец.
— Шесть наших матросов нашли себе жен, и еще мы привезли с собой пять новых крестьянских семей, в общей сложности четырнадцать человек.
— А мне показалось, что здесь больше людей, — заметила донья Мариана, глядя в сторону корабля, стоявшего на якоре в трехстах метрах от берега.
— Все остальные — иммигранты, которые подрядились матросами, чтобы мы доставили их на Эспаньолу. Они с самого начала не собирались следовать дальше, — дон Луис де Торрес немного помолчал и добавил: — И я, кстати, тоже.
— То есть как? — удивился канарец.
— В Сантонье я познакомился с одной женщиной, вдовой моряка. Это добрая, благовоспитанная и обеспеченная женщина, просто идеальная подруга, чтобы провести с ней остаток дней. Но у нее двое детей и маловато решимости, чтобы отправиться за океан осваивать необитаемые острова, — он нежно взял в ладони руки Ингрид. — Я надеюсь, что вы поймете меня. Я тоже устал мотаться по свету, моя мечта — уединиться в Сантонье, в собственном особняке, чтобы в тишине и покое переводить Эразма Роттердамского и писать мемуары о том, что успел повидать за все эти годы.
— И вы проделали столь долгий путь лишь для того, чтобы сообщить нам об этом?
Дон Луис едва заметно покачал головой, по-прежнему не выпуская ее рук из ладоней.
— Я вернулся, потому что знал — я не смогу спать спокойно, если не увижу собственными глазами, что у вас все хорошо, а корабль благополучно прибыл к месту назначения. Мне до сих пор недостает капитана Соленого, никому другому я не могу так доверять.
— У меня никогда не было такого друга, как вы, — произнесла донья Мариана.
— А у меня никогда не было никого, кто заслуживал бы такой дружбы, — улыбнулся он с искренней любовью. — Это мальчик или девочка?
— Мальчик.
— Я так и подумал. Как его зовут?
— Луис.
— Право, стоило пересечь океан, чтобы услышать это, — прошептал растроганный дон Луис. — Видит Бог, действительно стоило! — он благоговейно поцеловал ее руки, после чего пожал руку канарцу. — Как мне вас благодарить? — спросил он.
— Благодарить? — удивился Сьенфуэгос. — Да что вы! Это мы должны быть вам благодарны по гроб жизни, а вы собираетесь благодарить нас лишь за то, что мы дали ваше имя нашему сыну. Что за глупости! — он дружески похлопал его по спине. — Давайте лучше поднимемся на борт. Мне не терпится встретиться с теми, с кем придется провести остаток жизни.
Из всего экипажа и пассажиров лишь шесть человек, закаленных множеством превратностей судьбы, четко представляли себе, что их ждет; остальные же будущие колонисты были женщинами, детьми и робкими мужчинами. Незнакомые пейзажи, неизведанная сельва, источающая манящие ароматы новых цветов и фруктов, влекли к себе и в то же время пугали. И теперь все они столпились у борта, чтобы посмотреть на тех, кому предстояло стать их проводникам и и наставниками на том трудном пути, на который им предстояло ступить.
Ингрид, Сьенфуэгос, Гаитике, Арайя и Бонифасио Кабрера приветствовали всех поочередно, после чего канарец поднялся в рубку и, дождавшись, когда смолкнет гул голосов, объявил:
— Прежде всего, я хочу поприветствовать вас в Индиях и пожелать счастья и всяческих благ в Новом Свете, — он нервно откашлялся, поскольку не привык к произносить длинные речи, после чего продолжил: — А кроме того, хочу напомнить, что сейчас вам предоставляется последняя возможность передумать, если у кого-то вдруг возникли сомнения, стоит ли идти до конца.
Большинство выглядело растерянно и смущенно. Наконец, одна женщина, к ногам которой жались двое детишек, решилась заговорить, и в голосе ее прозвучало беспокойство:
— А почему мы должны передумать, сеньор? Или есть что-то такое, о чем вы не сказали нам раньше? Какая-нибудь неизвестная опасность?
— Да нет, ничего такого, насколько я знаю, — поспешил заверить канарец. — Но вон та линия на горизонте — остров Эспаньола; там есть несколько поселений, а также порт, откуда вы в крайнем случае сможете отплыть домой.
— Нам некуда возвращаться, — раздался чей-то голос. — Ни у кого из нас нет дома.
— Это хорошо, — кивнул Сьенфуэгос. — В подобных ситуациях ностальгия оказывается злейшим врагом, — он вновь ненадолго замолчал, после чего продолжил: — Но я хочу, чтобы вы поняли: там живут люди, которые мечтают разбогатеть, добывая золото и жемчуг, а также обращая туземцев в рабов и заставляя их работать на плантациях сахарного тростника... — он пристально наблюдал за ними, словно стараясь понять, о чем они думают. — Но там, где будем жить мы, золото и жемчуг ничего не стоят, сахарный тростник — не более чем сырье для приготовления сладостей, а рабства там нет и никогда не будет. Каждый будет работать сам на себя и вносить свой вклад в общее дело.