— Бей их, бей!!.. — вопил последний, суча кулаки неведомо против кого.
Жестокая и столь же неизвестно чья плюха скосила его как косой; окончательно разъяренный неаполитанец вскочил как кошка и дал в ухо ни в чем не повинному зрителю-соседу; тот, сочтя автором удара Марка, влепил ему кулаком под глаз; кто-то третий засветил ему же с другой стороны. Марк рассвирепел и, не разбирая виновных, принялся крушить налево и направо кого подвернется; драка охватила всю площадь, зрители и бойцы смешались в одну кашу. Еще несколько минут и студенты врассыпную кинулись в бегство; со всех сторон стал доноситься бурный смех — экстаз драки превратился во всеобщее веселье: хохотали победители, хохотали побежденные.
Преследования дальше конца площади не полагалось. Среди нее появилось и чуть заколыхалось на высоком алом древке зелено-красно-белое знамя университета — знак окончания распри. Профессора торжествовали; некоторые, особенно уставшие, тут же снимали с себя тяжелое вооружение и передавали его служителям.
Марк и Луиджи, оба раскрасневшиеся и запыхавшиеся, встретились на окраине площади. У Марка были подбиты оба глаза; Луиджи отделался благополучнее, но тем не менее одна скула у него сильно вспухла.
— Молодцы профессора!!. — в полном восторге воскликнул неаполитанец. — Здорово учат… скамейками!!.
Марк чувствовал некоторое смущение.
— Из-за чего вся история вышла?.. Что такое случилось?.. — спросил он, недоумевая и ощупывая глаза, начавшие превращаться в щелки.
Луиджи пожал плечами.
— Всякому иногда бывает приятно подраться!.. — ответил он. — Кровь полируется!..
— Да нет!.. — вмешался в разговор какой-то незнакомец, совсем сторонний университету. — Сказывают, правила какие-то новые утверждали!..
На улицах, выходивших на площадь, царило оживленье; многих профессоров тесными кольцами стали окружать их возвращавшиеся ученики; некоторых молодежь подхватила на плечи и понесла по улицам; загремел только что народившийся «гаудеамус-игитур».
Марк и его приятель пробрались через толпу зевак и поднялись в его каморку.
— После удовольствия — дело!.. — сказал Луиджи.
За кружками вина он вкратце поведал озадаченному Марку о бывших с ним приключениях и о своем намерении спасти беглецов, выдав их за студентов. О полученных деньгах не упомянул ни словом.
— От тебя нам надо людей, человек пятнадцать!.. — закончил Луиджи. — Открывать им ничего не нужно, а потом те, которых нам поручат, отстанут где-нибудь в пути, а я с вами дальше пройдусь по монастырям… иногда необходимо помолиться!
— Мы только что вернулись?.. — в раздумье проговорил Марк, покручивая отросшую светлую бородку. — Не знаю, с кем бы сговориться!
— Неужели ты до сих пор дружбы ни с кем ни свел?.. — воскликнул неаполитанец. — Вот северный медведь!
— Да есть двое… попробую с ними потолковать!.. Скажи, а разве здешний епископ плохой человек, что ты против него пошел?
— Сам сатана!!.. — воскликнул Луиджи. — Весь город его не терпит. Надо действовать немедленно! И помни — тайна это величайшая. Пронюхает этот бес, без вертела жаркое из нас сделает?!. Скажи своим, что хорошо заплатят!
Марк кивнул головой и, раздумывая о слышанном, поспешил в свое общежитие.
До позднего вечера все кабачки были переполнены студенчеством и профессорами, распивавшими вино и обнимавшимися друг с другом; раздавались песни и выкрики, здравицы, хохот. А поздно ночью давно уже спавшие обыватели вскакивали и выглядывали из окон: на черном лоне улиц-ущелий пылали красные факела, виднелись носилки с неподвижно распростертыми телами, перекатами раздавался «гаудеамус» — это толпы студентов разносили по домам своих профессоров.
Пыль и песок нес и крутил смерчами южный ветер по улицам Болоньи на следующий полдень. Площади казались завешенными туманом, все живое попряталось по домам; окна всюду были закрыты и только ватага студентов, закутавшая плащами лица по самые глаза, направлялась, кляня погоду, к восточным воротам. Шло человек около двадцати; у всех были торбы, двое имели лютни, каждый опирался на длинную палку с острым железным наконечником, которую мгновенно можно было превратить в короткое копье.
Пятеро передовых сразу бросались в глаза особенным цветом волос: это были Марк, два быкообразных усача и еще двое таких же рыжеволосых человек, гораздо поменьше их ростом; Луиджи забрался в самую середину ватаги и то и дело кидал вперед беспокойные взгляды: уже показалась башня Феррарских ворот; сверх обычая они были закрыты и в полутемном пролете их виднелись вооруженные сторожевые.
Завидев приближавшихся, несколько человек выступили им навстречу и алебардами преградили дорогу. Все остановились.
— Мы артисты… — прогудел Мартин. — Что надо?
— А вот мы разберем, кто артист, кто нет!.. — грубо ответил старший из караульных. — Эй, где Виталиус?..
На окрик из башни показался невысокий пожилой человек в коротких коричневых штанах и пестром жилете, поверх которого был надет серый камзол.
У Луиджи перехватило дыханье — он узнал одного из тюремщиков епископа.
Виталиус только мельком взглянул на передовых и маленькие глазки его, с большими коричневыми мешками под ними, пытливо устремились на остальных.
Закрываться плащом значило обратить на себя особенное внимание; Луиджи смекнул это, снял шляпу и начал обмахиваться ею, как веером. Взгляд Виталиуса задержался на миг на его лице и скользнул дальше; радостное чувство всколыхнулось в груди неаполитанца, но тут же погасло: глаза сыщика опять вернулись к нему.
— Кто ты?.. — спросил он Луиджи.
— Артист!.. — ответил тот. — А что, крестили мы с тобой где-нибудь?..
— Глаз-то у тебя почему запух?..
— Сегодня полгорода с синяками ходит: вчера диспут был!..
— Верно!.. — поддержал старший. — Вон они, ученые билеты под глазами у всех наклеены!
Стража захохотала.
— А куда идете?
— Петь по монастырям… — Сперва к его святости епископу в загородный дворец зайдем!
Тюремщик внимательно осмотрел остальных и махнул рукою.
Алебарды опустились: в воротах отворилась калитка и ватага гуськом выбралась за черту города.
Несмотря на жару и пыль, неаполитанцу захотелось кувыркаться, запеть, выкинуть что-нибудь необыкновенное, но сторожевая башня была еще близко и Луиджи преодолел искушение и сделался чрезвычайно важным; только единственный глаз его, горевший огнем, выдавал его переживания.
Благодаря повороту дороги ветер стал дуть путникам в спину; идти сделалось легко.
Луиджи поравнялся с передовыми.
— Зачем ты соврал, что мы идем к епископу?.. — вполголоса спросил Марк.
— Вдохновение, брат!.. — воскликнул неаполитанец. — Без этого пропадешь!
Болонья мало-помалу стала сливаться с далью; пыль над нею стояла облаком.
Под вечер ветер утих. На гребне увала, несколько в стороне от дороги, открылась колоннада и какие-то древние развалины; Луиджи пытливо всмотрелся в них и что-то шепнул Мартину; тот, шедший за вожака, свернул к ним со своими спутниками.
— Здесь заночуем!.. — объявил он во всеуслышание.
Развалины оказались храмом; к нему вела мраморная лестница из семи широких ступеней. Сохранилась большая часть свода и под ним на невысоких постаментах белел полукруг из мраморных статуй; две или три лежали на полу, разбитые на куски; разрушение и запустение глядели со всех сторон.
Несколько человек отправились собирать дрова; неподалеку отыскался ручей.
В самой глубине храма, поодаль от статуй, артисты развели на мраморном полу костер и принялись стряпать ужин из вареных бобов. Эхо отзывалось на каждое движение и слово.
Луиджи несколько раз выходил наружу и вглядывался в начавшую густиться темноту. Скоро прямо против входа в развалины на небе засквозило синеватое сияние: всходил месяц — огромный, круглый, багровый и не светящий; будто пожар вспыхнул где то в черной дали.
Артисты очертили углем место, избранное для ночлега, закрестили его, подмостили под головы мешки и улеглись спать. Немцы-студенты расположились отдельно, около второго бокового выхода, и тихо беседовали.
Месяц, превратившийся опять в серебряный, плыл уже высоко; лучи его проникали в провал на своде и нездешним светом озаряли недвижные статуи; на полу тянулись от них длинные тени; в углу, вповалку, будто куча щенков, крепко спали в разнообразных позах странствующие студенты и угасавший костер обрызгивал их красными пятнами.
Среди полного безмолвия почудился звяк подковы. Луиджи выскочил из двери, за ним поднялись один за другим немцы.
По дороге мелькали какие-то неясные тени, топот копыт сделался явственней; одна из лошадей засекала ногу и пощелкиванье железа по железу выделялось отчетливо. Кучка всадников свернула к развалинам.
— Кто едет?!.. — окликнул Луиджи.
— Соколы!.. — отозвался передний. — Кто спрашивает?
— Два льва!.. — ответил Луиджи; его окружили всадники и стали спешиваться — всего было семь человек.
— Бастиано?!.. — раздался зов одного из приехавших.
К нему, простерев руки, кинулся рыжий студент.
— Что такое — это ты?!
— Я, я.
К великому изумлению Адольфа, незнакомый товарищ его сорвал со своей головы огненные волосы и под ними оказались черные, отливавшие при свете месяца синевою; в одно мгновение он отодрал приклеенную бороду; то же проделал и другой рыжий; его никто не знал и никто с ним не поздоровался.
Ни во что не посвященный Адольф вытаращил глаза; Мартин и Марк оставались невозмутимыми.
Палавиччини пристегнул к боку привезенную ему шпагу и стал благодарить своих спутников.
— А тебе, петушок, особенное спасибо!.. — добавил он, обращаясь к Луиджи. — Если кому-нибудь из вас я могу пригодиться — ищите меня в Риме. Замок Бастиано Палавиччини вам укажет всякий… кроме попов, конечно; господа кардиналы расходятся со мной во взглядах на них. А это возьмите на расходы себе!
Он ощупал рукой седельную сумку подведенного ему статного вороного коня и достал оттуда несколько кошельков с золотом; два из них он сунул Луиджи и по одному дал трем остальным.
— Может, синьор временно нуждается в деньгах?.. — вопросительно добавил Палавиччини, обращаясь к стоявшему поодаль своему товарищу по заключению.
Тот сдержанно поклонился.
— Весьма тронут, синьор!.. — ответил он. — Кроме доброго скакуна, мне ничего не нужно!
— Вы с нами едете?.. — спросил Палавиччини, садясь на нестоявшего коня.
Другого, запасного, подвели к незнакомцу.
— Нет, я должен свернуть в сторону Пизы!.. — отозвался он, меряя рукой длину стремян.
— Смотрите, ночью пути опасны для одинокого!..
— Как-нибудь проберусь!.. — с усмешкой сказал неизвестный. — Я верю в свою звезду, синьор!..
— Тогда доброго пути!.. Прощайте!!..
Палавиччини махнул всем шляпой, повернул вороного и галопом направился к дороге; кавалькада поскакала за ним.
Незнакомец подтянул подпруги и легко вскочил на седло.
— Мне вас отблагодарить сейчас нечем!.. — произнес он. — Но, быть может, настанет час, и я пригожусь вам!
— А не откроет ли нам синьор своего имени? — осторожно осведомился неаполитанец.
Белые зубы блеснули на лице всадника; он засмеялся.
— Имя мое — ветер!.. — ответил он. — Ну, желаю вам успехов!
Раздался топот копыт и незнакомец быстро стал удаляться и тонуть в синих сумерках.
— Почему они были в париках?!.. — густо вымолвил Адольф.
— Спасались от лап сбиров!.. — коротко отозвался Мартин.
— А-а!..
Адольф успокоился и на этом разговор окончился.
Четверо оставшихся долго смотрели вслед уехавшим. Уже ничего не стало видно вдали и Марк начал подыматься по ступеням к колоннаде; за ним медленно последовали остальные.
— Теперь могу учиться без перерывов!.. — с довольной улыбкой проронил Марк. — А что мы скажем завтра товарищам о пропавших?
— Э!!.. — отозвался Луиджи. — Заявим, что один разболелся и другой увел его на зорьке обратно в город!
— Кто бы такой был этот «ветер»? — вслух подумал Марк. Ответа не было и не могло быть; чтобы не разбудить спавших, путники на носках вошли во храм и улеглись на прежние места.
Безмолвие и ночь опять зачаровали мир.
ГЛАВА XXV
Урожай винограда и фруктов в тот год был необычайный: для вина не хватало ни бочек, ни сорокаведерных амфор из глины, врытых в землю многие столетия назад; дороги, ведшие в города, были покрыты вереницами осликов и мулов, нагруженных корзинами с черными и янтарными кистями винограда; около ворот раскинулись целые ярмарки фруктов — внутрь городов, на базарные площади, их не пропускали из-за тесноты и по причине множества пчел, провожавших караваны и вившихся на солнцепеке вокруг сладкого, как мед, винограда.
Ватага Мартина пользовалась огромным успехом и сборы ее были таковы, что никто из студентов не мечтал даже о четверти их. Причиной этого был не только обильный всем год, но и удивительная октава Адольфа и бас Мартина, приводившие слушателей в изумление; некоторые во время пения даже заглядывали им в рот, чтобы узнать, откуда берется такая бездонная мощь звуков. Любитель пения, Мартин подобрал по своему вкусу остальных товарищей, среди которых первое место занял весельчак Луиджи, потешавший важных прелатов и аббатов до колик под ложечкой самыми нецензурными, а часто и кощунственными, остроумными рассказами и песенками.
Немцы-певцы сначала приходили в ужас; итальянцы хохотали и аплодировали как бешеные.
Как ни стремился Марк поскорее вернуться в Болонью и засесть за ученье — их всюду задерживали по несколько дней и даже по неделям и, когда певцы окончательно закинули свои лютни за спины и направились к Болонье, минуло шесть недель.
Приближался праздник патрона города и Болонья и вся обширная округа ее деятельно готовились к джостре.
Вокруг коммунальной, главной площади, имевшей форму овала, врывали в землю короткие столбы и оцепляли ее толстым канатом; в разных концах стучали топоры — на длинных сторонах устраивались помосты, грохотали сбрасываемые с карруц доски.
Дороги, ведшие в город, пестрели народом; шли и ехали на осликах ремесленники и крестьяне; на великолепных грузных конях восседали ярко разодетые рыцари с длинными страусовыми перьями на головах и дамы; отряды слуг везли доспехи; все эти многоцветные реки вливались в распахнутые городские ворота и растекались по улицам; Болонья напоминала шумный и оживленный улей.
Мартин, отойдя несколько парасангов от последнего монастыря, свернул свою ватагу в ближайший овраг и там, в прохладной тени, произвел общий подсчет и раздел добычи. Ее, а главное денег, было столько, что даже видавший виды Луиджи пришел в восторг.
— И на черта сдалось нам ученье?!.. — закричал он, увидав высыпанную на мешок кучку серебра и даже несколько золотых монет. — Разве это не жизнь! — дыши, наслаждайся! А мы мучаемся — зубрим! Слышите жаворонков?.. — он воздел руки к небу и, уже искренне считая себя студентом, запел древний гимн богу вина и любви, переделанный впоследствии духовенством в кантату в честь Богородицы. Несколько человек подхватили.
— Честное слово, не знаю, что теперь дальше делать — жениться или в монастырь уйти! Хорошо жить на свете монахам!.. — сказал Луиджи, окончив петь. — Даже обеты их предоходнейшая статья; мне вчера святой отец приор душу открывал! Назюзился до слезы, почмокал губками, поднял пальчик кверху и говорить: главное на свете, мой друг, слушайся духовных отцов и давай обеты; я скромный человек, а мой обет бедности приносит мне каждый год по сто тысяч дохода, а обет повиновения дал мне почти королевство — на вершок меньше!
Луиджи так ловко изобразил раскисшее от винного блаженства лицо приора, что все захохотали.
Еще задолго до заката солнца партия студентов достигла Болоньи и благодаря многолюдству безо всяких осмотров и препятствий вошла в город и разбрелась по своим углам.
Накануне джостры никакие цеховые работы не производились; все лавки и мастерские были закрыты и принарядившиеся горожане прогуливались со своими дамами по улицам, рассматривали приезжих гостей и вслух разбирали их достоинства и недостатки.