Николай Михайлович и Мирон Дмитриевич вышли из палатки:
— Здорово, пионеры!
Ребята ответили дружным приветствием. По лесу раскатилось эхо и смолкло. Николай Михайлович пытливо и ласково посмотрел на ребят. Под усами Мирона Дмитриевича пробежала добрая усмешка, глаза заискрились.
Васек отдал рапорт. Худой от пережитых лишений, бронзовый от загара, с золотистым чубом, он стоял под красным знаменем во главе своего отряда и казался гораздо старше того мальчика, которого однажды Николай Михайлович встретил в селе.
— Трубачев!
— Есть Трубачев!
Васек сделал два шага вперед. Николай Михайлович кивнул ему головой:
— Я слышал о тебе. Ты стойкий и мужественный мальчик.
Васек вспыхнул, смешался:
— Я был не один… Со мной были товарищи!
— Сева Малютин!
Сева оглянулся на ребят, одернул курточку, робко шагнул вперед.
Николай Михайлович взял его руку, ощутил в своей ладони тонкие, слабые пальцы.
— Так вот ты какой — Сева Малютин… — Николай Михайлович пригладил седой ежик своих волос и тепло улыбнулся: — Спасибо тебе, Сева Малютин!
Мирон Дмитриевич откашлялся, потеребил свои усы, еще раз откашлялся. Николай Михайлович мельком взглянул на него и снова повернулся к ребятам:
— Кто из вас внук нашего погибшего товарища, деда Михайла?
Все глаза сразу обратились к Генке. Он стоял прямо и не мигая смотрел в лицо Николаю Михайловичу блестящими темными глазами.
— Выйди… выйди… — зашептали ребята.
Генка не спеша вышел из строя. Николай Михайлович положил руку на его плечо:
— Твой дед умер как герой. Мы позаботимся о тебе…
— Гена, — подсказали ребята.
— …да, Гена. Мы воспитаем тебя славным коммунистом, достойным своего деда… Ты поедешь вместе с ребятами…
— Я не поеду! — прервал его Генка.
Николай Михайлович поднял брови. Мирон Дмитриевич строго посмотрел на мальчика. Ребята переглянулись.
— Я никуда не поеду, товарищ начальник! — твердо повторил Генка. И вдруг, заметив строгий взгляд Мирона Дмитриевича, залился темным румянцем, гневно закричал: — Горит моя земля! Деда мой тут лежит! Куда я поеду?
Николай Михайлович быстрым движением руки остановил его. Наступило молчание.
— Одна мне дорога — Гитлера бить… — тихо сказал Генка.
Николай Михайлович задумался, пристально глядя на мальчика. Потом по — вернулся к Мирону Дмитриевичу:
— Зачислите в отряд Михайлова внука.
Генка вытер рукавом мокрый лоб и стал на свое место. Мазин и Русаков завистливо глядели на товарища.
— Давай проситься! — шепнул Петька.
— Не время, — хмуро ответил Мазин.
Николай Михайлович обратился к ребятам:
— Пионеры! От имени партизанского отряда передайте благодарность своим родителям и учителям, школе, которая воспитала вас! А благодарность вашему вожатому я имею удовольствие выразить сам.
Николай Михайлович крепко пожал руку смущенному Мите. Ребята переглянулись, заулыбались. Николай Михайлович, видимо, хотел еще что-то сказать и молча смотрел на них.
— У вас был еще один товарищ… вернее, подруга…
— Валя… Валя Степанова… — послышались тихие голоса.
Наступило торжественное молчание. Ребятам показалось, что где-то среди них тихо шелестит ветвями тоненькая белая березка…
Мирон Дмитриевич выступил вперед:
— От имени партизанского отряда даю клятву жестоко отомстить врагам за нашу пионерку Валю, за учительницу Марину Ивановну, за наших дорогих товарищей! Тяжко заплатят нам фашистские палачи за эти могилы!
Глава 57
ДОМОЙ!
Ночью ждали самолет из Москвы. Это был первый самолет, который принимали партизаны с Большой земли. За лагерем расчищалась поляна — спешно готовилась посадочная площадка. Работами руководили Степан Ильич и Костя. Партизаны ровняли землю, срывали все бугорки, валили ближайшие деревья. Все радостно готовились к встрече.
— Значит, прослышали про нас в Москве! — с гордостью говорили партизаны.
Николай Михайлович с волнением ждал указаний из Москвы, ждал нужных людей, которых обещали ему прислать в помощь разрастающемуся партизанскому движению. Ребята уже знали, что с этим самолетом будут отправлены девочки и Сева Малютин. Они полетят вместе с Коноплянко и ранеными бойцами.
Митя часто заглядывал к ребятам, радовался, глядя на них, просил передать письмо его старикам и при первой возможности написать о Сергее Николаевиче все, что будет известно им самим.
За дорогу от Макаровки до лагеря Митя успел подробно рассказать ребятам, как они с Яковом напали на их следы, как шли по реке до мельницы, как прочитали написанные мелом слова, как обрадовались, найдя первый дорожный знак. Ребята с интересом слушали этот рассказ. Яков дополнял его шутками.
Теперь новые события целиком захватили ребят. Снова предстояла им разлука! Сева и девочки улетали первыми. За ними на рассвете Митя и Яков должны были увести Трубачева и остальных — им предстоял переход через линию фронта. Генка оставался в отряде.
Ребята не отходили друг от друга. Без конца прощались, давали тысячи обещаний, уславливались о месте встречи.
— Мы сейчас же побежим к вашим родителям! Мы скажем, чтобы они не плакали, что вы скоро приедете! — говорили девочки.
Потом обнимали Митю, со слезами просили:
— Митя, возвратись к нам опять! Если ранят тебя, мы будем за тобой ухаживать, только живи, Митя!
Сева Малютин обнимал всех по очереди: он всех любил, разлука пугала его. Подолгу сидел он с Генкой, не зная, что сказать ему на прощанье. Генка осторожно брал Севину руку, перебирал его пальцы; лицо у него становилось нежным; глаза мягко блестели.
— Ты мне на всю жизнь товарищ, Севка! Только, может, и не доведется нам больше встретиться.
— Нет, нет! — горячо говорил Сева. — Одна у нас дорога. Ты увидишь: пройдет война, и мы опять будем вместе!
Мазин и Русаков не находили себе места. Кое-как, правдами и неправдами, им удалось пробраться к Николаю Михайловичу, но Николай Михайлович наотрез отказал им в просьбе остаться в партизанском отряде. Они пошли в "госпиталь" к Макитрючке, чтобы на всякий случай заручиться ее согласием. Макитрючка встретила их ласково.
— Ох, вы ж мои вояки дорогие! — сказала она.
Мазин и Русаков с уважением смотрели на перевязанную голову Макитрючки, на забинтованную, круглую, как мяч, кисть руки. Они знали, что Макитрючка в день казни деда Михайла первая бросила гранату в гитлеровский штаб на селе.
— Мы, тетя, с вами бы остались… — осторожно сказал Мазин.
— Як то — остались? Я ж вас брать без разрешения начальника никакого права не имею, — отвечала Макитрючка. — Да и сама в лагере не сижу. Кругом фашисты, чтоб они сгорели! Мне сидеть нема колы — я ж их, чертей, на тот свет гоняю…
Мазин и Русаков ушли ни с чем. Обошли постройки, заглянули под навес конюшни. Там сидели Митя с Генкой. Они говорили о Гнедке. Конь стоял тут же.
— Ты спас мне жизнь, отдал мне своего коня! — растроганно говорил Митя.
— Я его воспитывал для бойца — бойцу и отдал. А теперь вместе воевать будем! — радостно отвечал Генка.
Мазин и Русаков на цыпочках прошли мимо.
За ужином Мазин подошел к Трубачеву, долго смотрел на него ласковыми и грустными глазами, словно что-то решая про себя, потом неожиданно и горячо обнял товарища:
— Мы с тобой везде вместе были, самое страшное переживали вместе… Я к тебе привык, Трубачев…
— И я к тебе, Мазин, — удивленный его лаской, ответил Васек. — Мы теперь никогда не расстанемся, что бы ни было, — правда, Мазин?
— Правда, — улыбнулся Мазин и, кликнув Петьку, строго сказал ему: — Собирайся!
— Куда? — взмахнул ресницами Петька.
— В тыл. К маме, — решительно ответил Мазин.
* * *К вечеру на площадке зажгли костры — самолет должен был издалека видеть место посадки. Выставили дозоры, боясь привлечь внимание врагов. Тихо беседуя между собой, стояли партизаны. Николай Михайлович с Мироном Дмитриевичем были тут же. На носилках принесли раненых. Товарищи подходили к ним, говорили ободряющие слова, прощались. Яков Пряник, присев на корточки, с чувством говорил Илье:
— Возвращайся, друг! Вместе мы к лесному костру пришли… Возвращайся, боец…
Илья глухо кашлял:
— Не скучай обо мне, Яша! Вернусь я — будем вместе врага бить. А если что… бей его за двоих!
Васек и Саша, разговаривая с Генкой, прошли мимо раненых. Около Ильи Саша вдруг остановился. Лицо партизана показалось ему знакомым. Какая-то давнишняя боль сжала сердце.
Илья тоже напряженно вглядывался в лицо мальчика, потом губы его раздвинулись медленной улыбкой. Он выпростал из-под одеяла руку и, поманив Сашу к себе, хрипло сказал:
— Вот где свиделись… Слышь, хлопчик, хлеб-то твой взял я тогда…
Саша нагнулся к раненому:
— А я все думал о вас, все думал… — Радостное волнение мешало ему говорить, да и слов не находилось. Важно было одно: хлеб он тогда взял! — Я всю жизнь бы думал о вас… — повторял Саша.
Илья ласково и удивленно смотрел на мальчика. Ребята, готовые к отъезду, стояли маленькой кучкой. К ним подходил Степан Ильич, брал в свои большие ладони их руки, шутил:
— Отвоевались, соколы?
Оксана повязывала ребят платками, совала им в руки байковое одеяло, тихо говорила:
— Если доведется где Сергея Николаевича повидать, скажите ему — отец умер, а сестра жива… помнит его…
Партизаны ждали. Шепотом переговаривались между собой. Прислушивались. Никто не ложился спать в эту ночь.
В тишине раздался гул моторов. Все встрепенулись, задвигались, подняли головы. Костры ярко вспыхнули.
— Летит! Летит!
Из-за облаков вынырнул самолет и, плавно кружась, пошел на посадку. Люди, толпясь, побежали, размахивая шапками. Посадка прошла благополучно. Шумно приветствовали партизаны приезжих. Засыпали их вопросами о фронте, о Красной Армии, о Москве. Партизаны разгружали ценный груз. Николай Михайлович знакомился с новыми товарищами. Через полчаса самолет снова поднялся в воздух. Проплыл над поляной и исчез… С ним улетели девочки и Сева Малютин.
— До свиданья, до свиданья, до свиданья! — махали им вслед ребята.
Генка, закинув голову, долго смотрел на облака, за которыми скрылся самолет, увозивший Севу. Потом порывисто сжал плечи Васька:
— Всех я вас полюбил!…
Площадка медленно пустела.
— Улетели! Теперь ваш черед, — улыбнулся ребятам Степан Ильич.
На рассвете Васек, Саша, Коля Одинцов и Мазин с Русаковым вышли из лагеря. Мальчиков сопровождали Митя и Яков Пряник.
Ночью шел дождь. Лес был мокрый, тяжелый, под ногами лежали осыпавшиеся листья.
Васек оглянулся на лагерь. Там оставались близкие, родные ему люди. Сердце Васька еще не могло оторваться от них. А впереди уже занималась заря, и в ее мягком, теплом свете чудились высокие башни Кремля, маленький городок под Москвой, родной дом и школа…
Васек сорвал с головы тюбетейку:
— Прощай, Украина!
— Нюра! Нюра! Это улица Чехова! Вот здесь мы шли в поход!
— А вот магазин школьных принадлежностей! Моя мама мне тут тетрадки покупала…
— Бежим! Бежим!
— Сева, давай руку!
Нюра, Лида и Сева Малютин бегут по улице родного города.
Все оставшееся позади кажется им страшным сном.
— Мы дома, дома! — взволнованно повторяет Нюра. Каждый знакомый переулок вызывает в ней бурную радость, каждый камешек кажется родным. — Это же все наше, наше!
— Мамочка… мамулечка… мама моя! — прижимая к сердцу руки, повторяет Лида, спотыкаясь от волнения.
Сева бежит рядом с девочками. Он не может говорить, он счастлив, что снова видит свой родной город, и встревожен переменами в нем: опустевшие улицы, крест-накрест наклеенные на окнах белые полоски, большие черные надписи на подвалах домов — «Бомбоубежище». Значит, и здесь эта страшная война! Она пришла и сюда, в их маленький мирный городок, где все еще полно теплых воспоминаний, где весной на школьном дворе, весело толкаясь, мальчики и девочки собирались на экскурсии, где в зимние каникулы выезжала за город шумная ватага лыжников. В то счастливое время каждый раз под Новый год по заснеженным улицам медленно шествовал к школе румяный Дед Мороз с целым мешком подарков за спиной, а на улицах сновали веселые, торопливые люди, в окнах светились елочные огоньки, и за каждым окном был праздник.
Сева напряженно вглядывается в заколоченные дома, видит около магазина длинную очередь стариков и женщин. Зачем они там стоят? Разве магазин еще закрыт? Какие усталые лица у этих женщин! Сева думает о своей матери. Сердце его сильно бьется, и радостная улыбка снова появляется на губах. Может быть, сейчас мама что-то чертит за большим столом. Сева видит склоненную голову матери, чуть-чуть растрепавшиеся мягкие волосы. «Мама, ты еще ничего не знаешь, а я уже здесь!»
Люди удивленно глядят вслед бегущим по улице ребятам. У всех троих толстые байковые кофты, похожие на медвежьи шкурки, и радостные, счастливые лица. Люди так соскучились по счастливым лицам ребят!
…Вот сквер! Вот переулок! Колонка! Здесь, за калиткой, уже виден дом Пети Русакова. И маленький флигель, где живет Мазин.
Девочки замедляют шаг, с трудом переводят дух:
— Зайти? Сказать, что они уже едут?
— Нет, нет! Это потом. Раньше домой! К нашим мамам!
Они пробегают еще одну улицу.
Школа! Вот она, красная крыша родной школы!
Школочка, миленькая! Что там сейчас? Идут ли уроки? Может быть, все учителя ушли на фронт, а учительницы с маленькими детьми уехали. Ведь все матери увозили своих детей! С кем же занимаются ребята? А может, ребята тоже уехали?… И где теперь Сергей Николаевич? Скорей бы узнать, пишет ли он!
Может, на одну минутку заглянуть в школу? Нет, нет! Это потом. Сейчас к родителям!
Еще и еще переулки, улицы… Здесь знаком каждый столбик, каждый двор… И вот уже…
Все трое останавливаются перед зеленой калиткой.
— Мой дом! — задыхаясь, говорит Сева.
Девочки распахивают калитку настежь:
— Беги же, беги, Сева!
— А вы… как же? — неуверенно спрашивает мальчик. — Одни?
Лида тянет его за рукав к калитке.
— Может, пойти с тобой, Сева? Может, нам с Нюрой пойти? — спрашивает она, оглядываясь то на Севино крыльцо, то на длинную улицу, где стоит ее дом и где ждет ее мама.
— Нет, нет! Идите… я один… Идите скорее!
— Мы здесь… мы недалеко, — бормочет Нюра.
Девочки оставляют его и, часто оглядываясь, бегут дальше.
Даже здесь, в родном городе, им страшно расставаться. Сева машет рукой, бежит к крыльцу.
Дверь открыта, но в квартире пусто. В общей кухне не слышно гудения примусов. У соседей висит замок. Сева медленно открывает дверь в свою комнату. Сквозь занавешенные окна чуть-чуть пробивается свет. Мамина кровать смята, на столе лежат луковица и кусок хлеба… Чьи-то грязные, запачканные глиной башмаки попадаются под ноги. В углу, на письменном столе, сложены Севины учебники… Сева оглядывается, ищет записку. Уходя, мама часто оставляла ему записки…
На улице грохочет грузовик; какая-то женщина в грубой солдатской стеганке прыгает с машины и идет к крыльцу. Сева выглядывает из своей комнаты в коридор:
— Не знаете ли вы, где моя мама?
Женщина останавливается на пороге, сдергивает с головы платок:
— Сева!… Боже мой… Сева!…
Сева утыкается лицом в солдатскую стеганку:
— Мама! Я пришел…
* * *Лидина мама на работе. Девочка бежит к ней в незнакомое учреждение, долго стоит под воротами и просит дежурного пустить ее к маме. Дежурный звонит по телефону.
Лида тянется к трубке, подпрыгивает.