— Феденька, но ты же должен понимать. Здесь просто недоразумение. Ты…
— Заткнись, — холодно сказал Федя сестрице. И оттолкнулся от косяка спиной, чтобы уйти.
— Постой, — с чуть заметным зевком проговорил Щагов. — Я не мириться, не объясняться пришел. Что ты про меня думаешь, я прекрасно понимаю и оправдываться не собираюсь…
— Нужны мне твои оправдания! — бросил Федя. Он сказал "твои" не потому, что хотел оскорбить Щагова. Просто этот парень был ровесник Фединой сестры, ее ухажер, и не имело смысла церемониться. Тот так и понял, не обиделся.
— Тем более, — кивнул он. — У меня деловой разговор…
— О пленке!
— Именно…
— А я не хочу с тобой разговаривать. — Федя радостно ощутил, что слезы ушли. Но злость закипела с новой силой.
— Я понимаю… — начал Щагов.
— Феденька! — вмешалась Ксения. — Ну пойми и ты его! В той ситуации на берегу что он должен был делать? Какой-то мальчишка кидается на его знакомую…
— На жену начальника!
— Вот именно, — спокойно подтвердил Щагов. — Неужели ее, а не тебя я должен был тащить в отделение? Логику жизни-то надо учитывать…
— А слабых защищать не надо? Того пацаненка, которого эта здоровая тетка по морде хлестала! Л-логика ваша… резиново-дубинная… — У Феди горела вся кожа, особенно лицо.
— Но, Федя! Валерий же не видел, как она его била!
— Неужели? — хмыкнул Федя. Глотнул и сказал Ксении с расстановкой и убедительно: — Ты правильно говорила, я плохой верующий. Только верить в Бога — это ведь не значит во всякие глупости верить. Например, в ад с чертями и котлами… Но если бы я даже знал, что эти котлы есть и я буду в них вариться бесконечно, я все равно стрелял бы вот в т а к и х, попади мне только в руки автомат… Очередями…
У Щагова красиво шевельнулись желваки. Но тут же он улыбнулся и спросил с интересом:
— Мальчик Федя, ты видел когда-нибудь, как стреляют в человека очередями? Как он сгибается, хрипит, а сзади из него летят кровавые ошметки?
Холодом пахнуло Феде в лицо. Но он ответил без промедления:
— Сколько раз! По телику! И художественно, и документально. Особенно по кабельному каналу. Каждый вечер палят из автоматов такие, как ты…
Щагов сказал тихо, даже сочувственно:
— И ты бы палил? Чем ты тогда лучше меня?
Все натянутые злые струнки в Феде ослабли. Словно Борька стал напротив, махнул ресницами-щетками. "Увязнем в этом деле, сами остервенеем…" И уже на одном упрямстве Федя бросил Щагову:
— Чем лучше? Тем, что я не начинал! Только защищался!
— Ну-у, голубчик ты мой! Нашел аргумент!.. Тот, кто жмет на спусковой крючок, всегда отыщет себе оправдание. Но тому, в кого пули летят, от этого не легче…
— А тому… у кого брызги летят из глаз от удара… и голова мотается от пощечин… ему легко? — хрипло спросил Федя. — Это хорошо видно на экране. И как подошедший старший лейтенант смотрит на это… спокойно так…
— Значит, получилась пленочка?
— Еще бы!
— Вот об этом и речь, — в упор произнес Щагов.
— Вот об этом-то речи и не будет! Не получишь пленку!
— Феденька, но ты же…
— А ты молчи, — горько сказал Федя сестре. — Еще про Павлика Морозова чего-то лопотала. Он в тыщу раз честнее всех вас… Ну ладно, брата можно продать. А сына-то! Ведь Степка тоже мог из-за твоего Валеры насмерть грохнуться!
— Это из-за тебя! — взвилась Ксения.
— Нет уж, не вали, сестрица, на чужую голову! Из-за н е г о Степка все еще хромает! А мне этот "гражданин старший лейтенант" знаешь как врезал? До сих пор в почках отдает… — Федя опять осип.
Ксения испуганно взглянула на Щагова. Тот улыбался:
— Ох, да я шутя его по заднице хлопнул.
Федя откашлялся и сказал с удовольствием:
— Для тебя чужие задницы — "шутя". А за свою дрожишь.
— И за твою, — не дрогнув, отозвался Щагов. — Вернее, за вашу общую. А еще точнее — за твоего дружка Березкина…
— Его там вообще не было!
— "Его там было". Только косвенно. Сейчас объясню. Да, я не хочу, чтобы эту пленку крутили где попало. До лампочки мне Ия Григорьевна, в конце концов, но там и моя персона. Это мне ни к чему… Но вам эта пленка тоже может доставить кучу хлопот. Вашему другу. У его папочки Аркадия Сергеевича уже были неприятности по поводу съемок закрытых объектов… Ну, знаю, знаю, не подтвердилось, но дыма без огня не бывает… А тут вдруг съемкой кинопанорамы со всякими объектами и ориентирами занимается детская студия, которую Аркадий Сергеевич заботливо опекает. А семье Аркадия Сергеевича только-только дали разрешение на выезд в Штаты. На постоянное проживание. И тут вдруг опять какая-то кинопленка, то да се. Заинтересуются определенные товарищи. А в ОВИРе чиновники осторожные. И поехало дело на попятную…
Федя глубоко вздохнул — задавил в себе новый приступ возмущения. Помолчал, переваривая информацию. Потом сказал очень вежливо:
— Прекрасно работаете. Вот если бы и преступников так же ловко ловили… Быстро все разузнали. Кажется, это называется "собирать компромат"?
— Это называется "иметь информацию"…
— Вынужден вас огорчить: устаревшая информация. Семейство Березкиных раздумало уезжать. И объектов никаких на пленке нет. Только эти… субъекты…
— Все равно пленочку реквизируют. Для экспертизы. И пойдет-поедет новая волокита…
— Да какая там экспертиза! Все с первого взгляда видно! — Федю осенила радостная мысль. — Можете сами убедиться. Хотите? — Он опять, нарочно, перешел на "вы".
— А что, пленка здесь? — не сдержал нервного оживления Щагов.
— Нет, но если вы подождете… Я вижу, что подождете!
Федя вышел в прихожую, к телефону, и позвонил ребятам. Объяснил, что к чему, Борису. Тот посоветовался с Олей и Нилкой. Было слышно, как Нилка хихикнул, а Оля сказала что-то с укоризной. Потом Борька сообщил со вздохом:
— Жаль, конечно, пленочку, да уж ладно…
Он появился через двадцать минут. С маленьким кинопроектором "Луч". Скромно сказал Ксении и Щагову:
— Здравствуйте… — Сел в уголок, притих.
— Ксеня, если тебя не очень затруднит, будь так добра, задерни, пожалуйста, штору, — изысканным тоном попросил Федя. — Что?.. Нет-нет, полной темноты не надо, мы посмотрим на небольшом экране…
У себя он отыскал чертежный альбом и кнопки, вырвал лист, пришпилил его к обоям в комнате Ксении.
— Я думаю, этого достаточно? Почти как телевизор…
Рулончик пленки был крошечный, Федя решил пустить его через фильмовый канал без катушек, прямо с ладони. Установил проектор на журнальном столике, покосился на молчаливого Бориса.
— Начинаем… — И пустил мотор.
На экране удивленно глядел в поднебесье Степка. Потом он досадливо обернулся. А за ним — толпа школьников на берегу.
Ия Григорьевна объясняла про "генеральный план", обводя руками горизонт… Вот она и ребята уже крупнее, средним планом, по пояс. Она очень чем-то недовольна, педагог Ия Григорьевна Новицкая. Она возмущена! Требует, чтобы подошел к ней негодный Южаков, который не слушал про генеральный план развития и других отвлекал! И вот они друг против друга в профиль к зрителю. Мальчишка опускает руки, приоткрывает рот… Трах по щеке! Он закрывается, она дергает вниз его локоть и по другой щеке — трах… И вот снова то же самое, только уже крупнее. На экране только голова Южакова с короткой, беспорядочно торчащей стрижкой и на тоненькой шее. Снова один удар, второй!.. И опять тот же кадр, но уже медленнее, цепочкой рассыпанных картинок: поднимается и припечатывается к лицу мальчишки пухлая ладонь — справа, слева. Мотается на шее-стебельке голова, летят из глаз хорошо заметные, сверкнувшие на солнце капли…
Вспыхнул неожиданной белизной экран. Как живая, шевелилась на полу пленка, до конца проскочившая через проектор…
Федя выключил мотор. Ксения закусила губу. Лицо ее было зеленовато-бледным. Впрочем, возможно, это от полусвета салатной шторы… Щагов сказал снисходительно:
— Эффектно снято. Особенно когда крупно, с повторением. Как это вы сумели?
— Плевое дело. Киноповтор — это простейший трюк. В кино и не такое возможно… А объектов-то и не видать, верно?
— Н-не знаю. По-моему, ТЭЦ на том берегу все-таки видна. С трубой.
— Ну, давайте еще раз взглянем… Это, наверно, в том кадре, когда вы подходите и слушаете, как она орет на ребят… Не труба, конечно, а Ия Григорьевна… Включаем?
— Не надо… — сумрачно ответил Щагов. — Слушай, на кой черт вам всем эта заваруха? Давайте покончим разом! А?
— Как? — с интересом спросил Федя.
— А так! Чтобы пленка не вам и не мне! И разошлись полюбовно!..
Федя посмотрел на Бориса.
— Ладно… — кротко оказал тот из своего угла.
— Ладно, — вздохнул и Федя.
Щагов с удовольствием наступил модной туфлей на пленку, которая спиральной грудкой топорщилась на паркете. Захрустело. Щагов с натугой повозил подошвой. Потом поднял истерзанную кинопленку, помял ее, покатал в ладонях.
— Хватит уж, — сказал Федя. — Давайте выкину.
Щагов косовато ухмыльнулся, протянул колючий черный комок, но на полпути рука его дернулась.
— Да не бойтесь, — бесцветным голосом успокоил Федя. — Вы, наверно, думаете, что мы ее разгладим и склеим? Зачем? У нас еще две такие… Или три? А, Борь?
— Три, если считать первую, со склейками, — вполголоса разъяснил Борис. — А эта была плохая, с царапинами…
Лицо Щагова утратило мужественную твердость и поглупело. Федя ощутил в себе щекотание смеха и слез, но объяснил внешне спокойно:
— Это ведь просто делается. В камере есть две щелки. В них пропускается уже проявленная пленка, а вместе с ней — другая, из кассеты, эмульсия к эмульсии. Завел, направил на свет, нажал — и готово. За две минуты — контактная копия… А без этого как бы мы повтор кадров сделали? Еще и с экрана переснимать пришлось, с укрупнением. Целый день возились..
Щагов терпеливо дослушал Федю. Покивал, глядя в пространство. Пустил с ладони на пол упругий пленочный комок. Тот упрыгал под ноги Ксении, и она глянула на него, как на живую мышь… Федя защелкнул крышку проектора.
— Борь, пошли… — И оглянулся на Щагова: — Привет вашему другу Фоме…
Обратно катили на "Росинанте" вдвоем. Федя крутил педали, Борька сидел на багажнике, держал проектор. Ехать было тяжеловато, тряско, поэтому молчали. Но Феде казалось, что спиной он чувствует взгляд Бориса — то ли тревожный, то ли печальный…
В гараже Федя с хмурым смехом рассказал о беседе со Щаговым. Оле и Нилке это понравилось. Особенно Нилке:
— Здорово ты его!..
Борис тоже сказал:
— Да, хорошо ты его уел… Можешь быть доволен.
Последние слова царапнули Федю.
— А ты? — слегка ощетинился он. — Выходит, недоволен?
— Да нет, все нормально, — примирительно отозвался Борис. — Только… как ты теперь с Ксенией-то будешь?
Федя пожал плечами:
— Если бы знать как…
Борька осторожно сказал:
— И вообще… ты как-то перегорел на всем этом…
— Может, и перегорел… Ксения, наверно, правильно говорила… — Он усмехнулся, — Далеко мне до настоящей христианской веры. Не научился прощать… Ну, конечно, стрелять бы я не стал, это я просто психанул. Но вот сказать этому Валере Щагову: "Я тебя прощаю…" Легче головой о кирпич… Или Фома этот. Я его тоже должен любить как ближнего?
— Федь, ты вот что… — предложил Борис. — Когда откроется церковь, сходи к отцу Евгению и расскажи про все. Это называется исповедь. Он тебе простит грехи.
— Не надо смеяться над этим, — тяжело сказал Федя.
Борис вскинул ресницы. Первый раз Федька не понял его.
— Разве я смеюсь? Я по правде… Хочешь, вместе пойдем? Меня ведь тоже крестили, совсем маленького, баба Оксана это устроила… А грехов у меня — во сколько!
— Грехов у всех хватает, — заметила Оля. — Пора делом заниматься. — Особо срочных дел не было, но ей показалось, что разговор какой-то не тот. С намеком на ссору.
Нилка уперся в Бориса синими честными глазами:
— Боря… А ты, значит, тоже в Бога веришь, да?
— Каждый во что-нибудь верит, — быстро сказала Оля. — Ты вот, Нилка, в инопланетян своих веришь…
— При чем тут инопланетяне? Я же с'серьезно…
Федя вдруг понял: вот почему еще неладно на душе — из-за Нилки!
— Нил-крокодил! Ты лучше вот про что серьезно скажи: почему Щагов ОВИРом пугал? Будто неприятности из-за пленки случатся!.. Опять, что ли, родители уезжать надумали?
— Какая чушь! — возмутился Нилка. — После того с'скандала про это не было и речи! Да и посудите с'сами: если бы папа думал про заграницу, разве стал бы он вспоминать о нашем фильме?
— А он вспоминает? — ревниво спросила Оля.
— Да! — подскочил Нилка. — Я рас'стяпа! Забыл про главное! Папа с'сказал, что можно наш фильм показать по областному ТВ. Там в детской редакции у него есть знакомая, она каждый год готовит передачу про летние каникулы. И вот он с ней про нас разговаривал…
— Ой, Нилушка, правда?! — возликовала Оля.
— С'совершеннейшая правда… Конечно, это трудно — пустить в эфир кино на такой узкой пленке, но иногда они делают восьмимиллиметровую прис'ставку…
— Озвучивать ведь надо, — забеспокоилась Оля, — музыку подбирать.
— Музыку-то несложно, — вставил Борис. — А вот текст…
— Мама обещала, что поможет сочинить, — сообщила Оля. — Она в своем театре целые пьесы сочиняет.
— А читать кто будет? — забеспокоился Федя. — Тут надо, чтобы как настоящий диктор…
— Нилка пусть читает, — сказал Борис. — Он летает, пусть сам и рассказывает.
— Я же с'сбиваюсь, — смутился Нилка.
— Ничего, — решила Оля. — Зато у тебя интонации выразительные.
Четвертая часть
СИНЕГРАД
ОСЕНЬ
Нилка и правда читал текст хорошо. Звонко так, совсем по-ребячьи и в то же время очень выразительно, не хуже, чем артист. И его запинки на букве "с" были почти незаметны, а если где и проскакивали в звукозаписи, то ничуть ее не портили. Даже наоборот…
Сперва записали текст на Нилкин кассетник. Но оказалось, что для телепередачи такая техника не годится. Пришлось Нилке читать свои слова перед студийным микрофоном. Смонтированный фильм тоже записали на магнитную пленку. И музыку…
Про музыку долго спорили. У Феди и Бориса вкусы были невзыскательные: самые любимые мелодии — песни Высоцкого. Борьке, правда, еще нравилась группа "ДДТ", а Феде — "Аквариум", но все это было не для кино про Город. Борис нерешительно предложил увертюру к фильму "Дети капитана Гранта" Дунаевского или "Первый концерт" Чайковского — это все, что он помнил из классики. Оля только вздохнула. Федя спросил, не пригодится ли "Кармен-сюита" композитора Щедрина. Эту пластинку они с Ксенией иногда крутили по вечерам — в те времена, когда еще жили мирно (эх, Ксеня, Ксеня…). Оля ответила, что "Кармен-сюита" совсем не в том ключе. Нилка поинтересовался, не пригодятся ли "Времена года" Вивальди. "Это с'самая любимая мамина музыка. Я ее тоже люблю…" Оля восприняла совет благожелательно. Однако после размышления отвергла и его.
Наконец она сама выбрала "ключевую тему". Задумчивую мелодию, которую исполняют на фортепиано. Оля сказала, что это вторая часть "Патетической сонаты" Бетховена. Все примолкли, задавленные такой эрудицией. Сразу видно — человек три года учился в "музыкалке".
Бетховен — это там, где сказочный город. А улицу Репина с торгашами и дембилями озвучивали "Ламбадой"… В конце концов пригодилась и "Кармен-сюита" — быстрая музыка для начального Нилкиного полета. И Вивальди кое-где пришелся к месту… Уговаривали Славу — чтобы спел для фильма песню про маленьких капитанов, но он засмущался. Заотбрыкивался, как дошкольник. Зато, правда, согласился сняться в одном эпизоде…