Она сердито убеждала себя, что это событие никак не связано с сегодняшним, и нужно держать нервы под контролем. Но ее рука непроизвольно рванулась, чтобы нажать рычажок на пепельнице, и окурки исчезли внутри контейнера.
Подняв глаза, Дагни встретилась взглядом с секретаршей.
— Извините, мисс Таггерт. Я не знаю, что делать. — В голосе звучала откровенная, отчаянная мольба. — Я не имею права его прерывать.
Дагни произнесла медленно, требовательным тоном, нарушая принятый этикет:
— Кто сейчас у мистера Данаггера?
— Не знаю, мисс Таггерт. Раньше я не видела этого господина, — заметив, как внезапно застыл взгляд Дагни, она добавила: — Я думаю, это друг детства мистера Данаггера.
— Ох! — у Дагни отлегло от сердца.
— Он пришел без предупреждения и попросил о встрече с мистером Данаггером, сказав, что эту встречу мистер Данаггер назначил ему сорок лет назад.
— Сколько лет мистеру Данаггеру?
— Пятьдесят два, — ответила секретарша и сообщила: — Мистер Данаггер начал работать в возрасте двенадцати лет.
После непродолжительной паузы она добавила:
— Странно то, что посетителю не дашь даже сорока. Ему, наверное, слегка за тридцать.
— Он назвал свое имя?
— Нет.
— Как он выглядит?
Секретарша улыбнулась, неожиданно оживившись, словно собиралась высказать восторженный комплимент, но улыбка мгновенно пропала.
— Не знаю, — неловко ответила она. — Его трудно описать. Лицо такое странное.
Они долго молчали, и стрелки часов показывали уже три часа пятьдесят минут, когда на столе у секретарши зазвонил прямой телефон из кабинета Данаггера, давая разрешение войти.
Обе вскочили, и, облегченно улыбаясь, секретарша бросилась вперед.
Когда она входила в кабинет, Дагни увидела, как за уходящим посетителем закрывается дверь запасного выхода: он опередил ее. Только хлопнула створка и чуть задребезжала стеклянная панель.
На лице Кена Данаггера словно осталось отражение ушедшего человека. Оно сильно отличалось от лица Кена в зале суда и от того, которое Дагни знала много лет — воплощения неизменной непреклонности. О его новом, волшебно изменившемся лице мог бы мечтать двадцатилетний юноша: с него словно стерлись все отпечатки напряженности, так что морщинистые щеки, складки на лбу, седеющие волосы, будто преобразовались по новой схеме, сложились в выражение надежды, открытости и невинной безмятежности: выражение освобождения.
Даннагер не поднялся при ее появлении; он производил впечатление человека, только что вернувшегося к реальности и забывшего об окружающей рутине, но улыбнулся ей с такой чистой доброжелательностью, что Дагни невольно улыбнулась в ответ. Она поймала себя на мысли, что именно так должны приветствовать друг друга люди, и освободилась от всех тревог, внезапно уверившись, что все хорошо, и бояться больше нечего.
— Как поживаете, мисс Таггерт, — произнес Данаггер. — Простите меня, я, кажется, заставил вас ждать. Прошу вас, садитесь, — и он указал на стул напротив своего письменного стола.
— Неважно, что пришлось подождать, — ответила она. — Я благодарю вас за согласие встретиться со мной. Мне непременно нужно с вами поговорить об очень срочном и важном деле.
Он подался вперед со сосредоточенным и внимательным видом, как делал всегда, услышав о чем-то серьезном, связанном с бизнесом, но она говорила не с тем человеком, которого так хорошо знала — перед ней сидел незнакомец, и она умолкла, почувствовав неуверенность в аргументах, которыми хотела воспользоваться.
Он молча смотрел на нее, потом произнес:
— Мисс Таггерт, сегодня такой чудесный день, возможно, последний в этом году. Мне всегда хотелось совершить одну поездку, но не хватало на это времени. Давайте вместе отправимся в Нью-Йорк, на экскурсию на одном из прогулочных катеров вокруг острова Манхэттен. Посмотрим в последний раз на величайший город мира.
Она не двигалась, уставившись в одну точку, изо всех сил пытаясь остановить закружившийся вокруг нее кабинет. И это говорит Кен Данаггер, никогда не имевший близкого друга, никогда не женившийся, никогда не посещавший ни театр, ни кино, никогда не позволявший ни одному человеку дерзнуть отнять у него время на вопрос, не касающийся бизнеса.
— Мистер Данаггер, я пришла сюда поговорить с вами о жизненно важном деле, касающемся будущего вашего и моего бизнеса. Я пришла поговорить о предъявленном вам обвинении.
— Ах, об этом? Не волнуйтесь. Это не имеет значения. Я намереваюсь отойти от дел.
Ошеломленная, она не чувствовала ничего, кроме тупого любопытства: не это ли испытывает человек, услышавший смертный приговор, которого так боялся, но не верил в его возможность.
Она резко повернулась в сторону только что захлопнувшейся двери. Тихо, губами, искривившимися от ненависти, она спросила:
— Кто это был?
Данаггер рассмеялся.
— Если вы так догадливы, то должны сообразить, что на этот вопрос я не отвечу.
— Господи, Кен Данаггер! — простонала она, окончательно поняв, что между ними уже вырос барьер безнадежности, молчания, вопросов без ответа, и только тонкая нить ненависти удержала ее от срыва. — О, Боже!
— Вы не правы, деточка, — ласково сказал он. — Я понимаю, что вы чувствуете, но вы не правы, — и добавил более официальным тоном, вспомнив вдруг о манерах, словно пытаясь обрести равновесие, балансируя между двумя противоположными реальности: — Мне очень жаль, мисс Таггерт, что вы вошли так быстро.
— Я вошла слишком поздно, — простонала она. — Я пришла, чтобы помешать ему. Я знала, что это должно произойти.
— Почему?
— Я была уверена, что следующим он заберет вас, кем бы он ни был.
— Вы знали? Забавно. Я и то не знал.
— Я хотела предостеречь вас, вооружить вас против него.
Кен улыбнулся.
— Даю вам слово, мисс Таггерт, вам не нужно мучить себя упреками из-за опоздания: вы же сами сказали, это должно было произойти.
Дагни чувствовала, как с каждой утекающей минутой он все больше отдаляется от нее и очень скоро окажется так далеко, что она уже не сможет до него дотянуться; между ними оставался последний тоненький мостик, и следовало поторопиться.
Подавшись вперед, Дагни сказала очень спокойно, вложив все чувства в давшуюся ей невероятным усилием воли невозмутимость:
— Помните, что вы думали и чувствовали три года назад? Помните, что для вас значили ваши шахты? Помните «Таггерт Трансконтинентал» или «Риарден Стил»? Ради всего этого, ответьте мне, помогите мне понять!
— Я отвечу, что смогу.
— Вы решили отойти от дел? Оставить бизнес?
— Почему?
— На этот вопрос я не отвечу.
— Вы не мыслили себя без своей работы, уважали труд, презирали любые проявления несобранности, пассивности и бездеятельности, а теперь отрекаетесь от жизни, которую так любили?
— Нет. Просто я понял, наконец, как сильно ее люблю.
— Но вы хотите жить без цели, без работы?
— Что заставляет вас так думать?
— Вы решили заняться угледобычей в другом месте?
— Нет, я буду занят не угледобычей.
— Тогда чем вы займетесь?
— Пока не решил.
— Куда вы направляетесь?
— Я не отвечу.
Она взяла минутную паузу, чтобы собраться с силами и сказать себе: не давай воли чувствам, не показывай ему своих эмоций, не позволяй им затуманить и оборвать последнюю соединяющую вас нить. Потом тем же бесстрастным голосом продолжила:
— Понимаете ли вы, что ваш уход от дел означает для Хэнка Риардена, для меня, для всех, кого вы оставите?
— Да. Сейчас я понимаю это даже лучше, чем вы.
— И это для вас ничего не значит?
— Это значит для меня больше, чем вы можете понять.
— Тогда почему вы дезертируете?
— Вы не поверите мне, поэтому я не стану объяснять, что отнюдь не дезертирую.
— Нам будет страшно трудно, и вы равнодушны к тому, что увидите, как нас порвут на части мародеры?
— Не будьте в этом так уверены.
— В чем? В вашем безразличии или в нашем уничтожении?
— И в том, и в другом.
— Но вы знаете… то есть знали об этом еще сегодня утром, что это смертельная битва, и что именно мы: вы, я и Риарден, — противостоим мародерам.
— Если я скажу, что знаю это, а вы нет, то вы решите, будто я не понимаю, что говорю. Поэтому толкуйте мой ответ, как хотите.
— Вы не раскроете мне его смысл?
— Нет. Вы все поймете сами.
— Вы хотите отдать мир мародерам. Мы не хотим.
— Не будьте так уверены в том, что сказали.
Она в отчаянии замолчала. Странной казалась та простая манера, что появилась в его поведении. Он говорил совершенно естественно, и в тумане вопросов, оставшихся без ответа, и в трагической таинственности происходящего он создавал впечатление человека, для которого секретов больше не существует, и ничего недоговоренного попросту не осталось.
Но, глядя на Кена, она заметила первую трещинку в его благостной безмятежности: он явно боролся с какой-то своей мыслью и, поколебавшись, с усилием сказал:
— Кстати о Хэнке Риардене… Не могли бы вы оказать мне услугу?
— Разумеется.
— Скажите ему, что я… Понимаете, я никогда не заботился о людях, а он всегда был человеком, которого я уважал, но до сегодняшнего дня я не понимал, что мое чувство к нему… что он — единственный человек, которого я любил… Просто скажите ему об этом и о том, что я хотел бы… нет, это все. Возможно, он будет проклинать меня за уход… а может быть, и нет.
— Я скажу ему. — Услышав притупленный, скрытый отзвук боли в его голосе, Дагни почувствовала такую близость к Кену, что ей показался невозможным его поступок, и она предприняла последнюю попытку.
— Мистер Данаггер, если бы я попросила вас на коленях, если бы могла найти самые главные слова, которых сейчас не нахожу, могло бы… есть ли шанс остановить вас?
— Нет.
Спустя секунду, она спросила бесцветным голосом:
— Когда вы уходите?
— Сегодня вечером.
— Как вы поступите с… — она указала на холмы за окном, — …с «Данаггер Коул»? Кому оставите?
— Не знаю, все равно. Никому или любому. Тому, кто захочет ее взять.
— Вы не собираетесь распорядиться компанией или назначить преемника?
— Нет. Ради чего?
— Чтобы отдать ее в хорошие руки. Не назовете ли имя вашего наследника по собственному выбору?
— Нет у меня выбора. Да и разницы никакой нет. Хотите, я отдам все вам? — Он протянул руку за листком бумаги. — Если хотите, я напишу письмо и назначу вас единственной наследницей прямо сейчас.
Она потрясла головой в безотчетном приступе ужаса:
— Я не мародер!
Он крякнул и отодвинул бумагу.
— Видите, вы дали верный ответ, сами того не заметив. Не волнуйтесь о «Данаггер Коул». Не имеет никакого значения, назови я наилучшего преемника в мире, или наихудшего. Не важно, кто теперь завладеет компанией, люди или сорняки, никакой разницы не будет.
— Но уйти и бросить… просто бросить… крупное промышленное предприятие, словно мы живем в век бездомных бродяг или дикарей, обитающих в джунглях!
— А разве дело обстоит иначе? — Он улыбался с насмешкой и сочувствием. — Зачем оставлять завещание или любой другой документ? Я не хочу помогать мародерам делать вид, что частная собственность все еще существует. Я уступаю той системе, которую они создали. Они не нуждаются во мне, им нужен только мой уголь. Пусть возьмут его.
— Значит, вы принимаете их систему?
— Разве?
Она застонала, глядя на запасный выход.
— Что он с вами сделал?
— Он сказал мне, что я имею право уйти.
— Я не верю, что за три часа можно отвратить человека от всей его пятидесятидвухлетней жизни!
— Если вы думаете, что он посвятил меня в некое непостижимое открытие, тогда я понимаю, как дико это выглядит в ваших глазах. Но это не так. Он просто назвал то, ради чего я жил, ради чего и в какое время живет каждый человек, если не разрушает себя.
Она поняла, что все уговоры тщетны, и больше ей нечего сказать.
Глядя на ее склоненную голову, он ласково сказал:
— Вы храбрая женщина, мисс Таггерт. Я понимаю, что вы совершаете сейчас, и чего это вам стоит. Не терзайте себя. Дайте мне уйти.
Она поднялась, хотела заговорить, но, внезапно взглянув вниз, бросилась вперед и схватила пепельницу, что стояла на краю стола.
В пепельнице лежал окурок сигареты с напечатанным знаком доллара.
— Что такое, мисс Таггерт?
— Он… он курил это?
— Кто?
— Ваш посетитель, он курил эту сигарету?
— Я не знаю… наверное… да, кажется, я видел, что он курит сигарету… погодите-ка… нет, это не мой сорт, значит, сигарета, должно быть, его.
— У вас сегодня были другие посетители?
— Нет. Но в чем дело, мисс Таггерт?
— Могу я взять это?
— Что? Сигаретный окурок? — Кен растерянно смотрел на нее.
— Да.
— Конечно, только зачем?
Она смотрела на окурок в ладони, словно на драгоценный камень.
— Не знаю… Не знаю, принесет ли он мне пользу, но он может быть ключом к… — она горько улыбнулась, — к моей личной тайне.
Дагни колебалась, покинуть ей кабинет или остаться. Она посмотрела на Кена Данаггера так, словно подарила последний взгляд тому, кто уходит туда, откуда нет возврата.
Поняв это, он улыбнулся и протянул ей руку.
— Я не прощаюсь, — сказал Кен. — Потому что в недалеком будущем мы увидимся снова.
— О, — радостно отозвалась Дагни, держа его руку в своей, — вы собираетесь вернуться?
— Нет. Вы собираетесь присоединиться ко мне.
* * *Над заводами дышала красноватая мгла, словно литейные цеха спали, и только вздохи плавильных печей и сердцебиение конвейерных дорожек доказывали, что они бодрствуют.
Риарден стоял у окна своего кабинета, прижав ладонь к оконному стеклу. Его рука закрывала полмили заводских площадей, словно он хотел удержать их.
Он смотрел на длинную стену из вертикальных полос — коксовую батарею. С короткой вспышкой пламени узкая дверца отошла, и пласт ярко-алого раскаленного кокса гладко соскользнул, точно кусок хлеба, выскочивший из гигантского тостера. Всего мгновение он не двигался, потом угловатая трещина расколола его, и кокс осыпался в вагонетку, стоявшую под ним на рельсах.
Уголь Данаггера, подумал он. Других слов в голове не осталось.
Остальное затопило чувство одиночества, столь необъятное, что даже его собственная боль утонула в безмерной опустошенности.
Вчера Дагни поведала ему о своих тщетных попытках и передала ему послание Данаггера. Утром он услышал новости о том, что Данаггер исчез. На протяжении всей бессонной ночи, а потом в напряженной круговерти дневных забот он слышал, как в мозгу бьется ответ на послание, ответ, который он никогда не имел возможности произнести вслух.
Единственный человек, которого я любил. Так сказал Кен Данаггер, который не употреблял более нежных обращений, чем «Послушайте, Риарден».
Он думал: почему мы допустили это? Почему мы оба обрекли себя на изгнание среди невыносимо скучных чужаков, заставивших нас утратить всякое желание отдыхать, дружить, слышать человеческие голоса? Смогу ли я теперь захотеть провести хоть час, выслушивая моего брата Филиппа, и внушить жажду общения Кену Данаггеру? Кто заставил нас принять как должное, как единственную награду за труд, унылую пытку изображать любовь к тем, кто не вызывает у нас ничего, кроме презрения?
Мы, способные плавить камни и металл, почему мы никогда не ищем в людях того, чего нам так не хватает?..
Он попытался выбросить эти мысли из головы, понимая, что теперь они бесполезны. Но слова остались и звучали, словно он обращался к умершему: «Нет, я не проклинаю тебя за то, что ты ушел, если все вопросы и боль ты унес с собой. Почему ты не дал мне шанса сказать тебе… что? Что я одобряю твой поступок?.. Нет, я не проклинаю тебя, но и не последую за тобой».
Закрыв глаза, он попытался испытать воображаемое облегчение, словно тоже решил бросить все и уйти. Вместе с шоком потери он чувствовал едва заметный оттенок зависти. Почему они не пришли и за мной, кем бы они ни были, и не назвали ту неоспоримую причину, которая заставила бы меня уйти? Но уже в следующий момент он содрогнулся от гнева, поняв, что убил бы человека прежде, чем услышал от него слова тайны, способной оторвать его от родного завода…