Ерошка оглянулся опять.
— Дядя Слава, а у вас на «Томасе Манне» были юнги?
— Я же объяснял: это придуманное судно…
— Ну, я как раз про это: ты не придумал ни одного юнгу?
— Как-то не пришло в голову.
Ерошка отвернулся. И, кажется, бормотнул: «Эх ты…» Я почему-то ощутил виноватость и досаду. И насупленно сказал шагавшей рядом Еське:
— Ну, а где они, ваши аттракционы?
— Скоро придем.
На аллее и вокруг было по-прежнему пусто, только воробьи да бабочки. Но вдали уже слышались голоса и музыка. И наконец мы вышли на садовую площадь — с качелями, каруселями, киосками и разноцветными тентами над столиками. На дощатой эстраде играл оркестр — несколько труб, контрабас, барабан и блестящие тарелки. Народу оказалось не очень много, не толпа. Взрослые в основном сидели у столиков, пестрая ребятня взлетала на лодках-качелях, ездила по извилистым рельсам на игрушечных паровозиках, вертелась на карусельных лошадках.
В общем-то самые заурядные развлечения, довольно старомодные даже. И чего это Еська с Ерошкой так сюда стремились?
Я решил, что дам им денег на катанье, а сам сяду неподалеку с бутылочкой пива. С момента отъезда в Малогду я не пробовал никакой жидкости, кроме воды и чая. «Послезавтра будет четвертый день, как я не брал в рот ничего спиртного…»
Увы, планы мои полетели кубарем.
— Дядя Слава, сюда! — Ерошка и Еська с двух сторон ухватили меня за руки. Потянули к самой большой карусели.
— Братцы, мне-то сюда зачем? Катайтесь одни!
— Постой, постой!.. Дядя Слава, сейчас будет интересное!..
Штакетник вокруг карусели обступали десятка два мальчишек и девчонок. Видно было — ждут чего-то. Карусель замедлила верчение. Остановилась. Те, кто сидел на лошадках, соскочили, встали среди ожидавших. Радиоголос из середины карусели (этакая тумба с большущими портретами клоунов) торжественно сообщил:
— Дорогие дети и взрослые! Наш аттракцион завершил работу в этом сезоне! Попрощайтесь с лошадками до весны! Сейчас мы начнем демонтаж карусели!
Я решил, что ребята кинутся обнимать и гладить деревянных лошадок (довольно примитивных, но с милыми мордами). Но никто не двинулся. Появились пятеро дядек в синих робах и с громадными гаечными ключами. Каждый подступил к лошадке, заработал ключом и… вот деревянные скакуны уже у них в руках. Рабочие разом повернулись (кажется, это был отработанный ритуал), зашагали на край площадки и там, в траве, поставили лошадок шеренгой.
И тогда ребятня с радостными воплями кинулась к игрушечным скакунам. Меня отшатнуло в сторону. Я увидел, как пятеро счастливчиков, успевшие первыми, вскочили в крашеные седла.
Ерошка и Еська оказались в их числе!
— Не спешите! Спокойствие! — надрывался радиоголос! — Лошадки будут еще!
Неудачники снова обступили карусель. А пятеро всадников… они растопырили коричневые ноги в кроссовках и сандалетах, откинулись в седлах, натянули веревочные, с бантиками, поводья и вздыбили лошадей! И те привстали на задних ногах, передними поболтали в воздухе и бросились вскачь!
— Ура-а!!
«Куда они? Не свихнули бы шеи!..» — эта мысль была сильнее изумления от оживших коняшек.
— Ерошка, Еська!..
Они прогарцевали мимо. Ерошка вскинул руку в съехавшем до плеча рукаве.
— Дядя Слава, жди нас здесь! Мы поскакаем и вернемся!«Поскакаем»! А куда, где? И сколько ждать-то?
Но они уже умчались в одну из разбегавшихся лучами аллей. Не бежать же следом… В этот момент еще пятеро ловкачей оседлали отвинченных лошадок (видимо, всего скакунов было десять). И тоже умчались. Оркестр на эстраде — рослые дядьки в синих мундирах — заиграл марш из фильма «О бедном гусаре замолвите слово». Я постоял, подумал, взял в киоске две бутылки пива «Тайный советник», присел к шаткому пластиковому столику.
В самом деле, чего волноваться? Поскачут и вернутся. Видно, такой здесь обычай.
Бутылок мне хватило на сорок беззаботных минут. А потом вернулось беспокойство. Ни один всадник за это время не вернулся.
Я подошел к рабочим — они уже разбирали центральную тумбу карусели.
— Скажите, а долго они могут так скакать? Когда вернутся-то?
Добродушный дядька, похожий на один из клоунских портретов, почесал за ухом гаечным ключом.
— Когда вернутся? Это теперь от коняшек зависит, а они обратно не хотят, в стойло-то, упираются… Пацанята обычно побросают их в кустах, а сами кто куда, чтобы не попало… Ты их лучше не жди, поищи по парку, мил-человек…
Ну вот, новое приключение! У меня от нехорошего предчувствия засосало под печенкой. Понимал я: не следует уходить, надо ждать до упора, но тревога была сильнее разума. Подхватил чемодан и пошел. По одной аллее, по другой… Несколько ребят на лихих лошадках попались навстречу, но были они незнакомые. Пронеслись так резво, что я не успел окликнуть, спросить про Ерошку и Еську. Кстати, мчались они отнюдь не к карусели.
Тревога моя росла с отчаянной быстротой. То, что я испытывал теперь, было похоже на тихую панику. Я заметался. Попадал в какие-то заросли, в стеклянные галереи с громадными кактусами, на пустыри, где были свалены разбитые статуи и покрытая облезшей краской фанера. И была такая же замороченность, как при бесполезных попытках набрать нужный номер телефона…
Потом, взмокший и потрепанный, я выбрался опять на площадку с каруселью. Вернее, без карусели — ее уже не было. Какая-то тетка в окошке киоска сочувственно сказала мне:
— Вы небось тех наездников ищете? Да они уж давно усвистали из парка, на улицах смотреть надо, сюда им теперь дороги нету…
Я пошел к воротам парка, интуитивно угадывая направление.
Ворота были высоченные, с оштукатуренными колоннами и решетчатыми створками. Я спросил у билетерши, похожей на тетю Кнопу:
— Дети на карусельных лошадках не выскакивали? Мальчик и девочка. Он на черно-белой, она на коричневой…
— Да что ты, голубчик! — отмахнулась тетушка. — Разве будут ребятишки разбегаться через главный выход? Я же их мигом заверну! Они, это, через дыры в заборе, хитрый народ…
Не надо было уходить с карусельной площадки! Наверняка Ерошка и Еська поскачут, погуляют и вернутся ко мне!.. Или… не вернутся? Зачем я им нужен? Они добились своего, встретили друг друга, и здесь, в Ермильске, у них, наверно, свои планы. Что я знаю об этих непонятных брате и сестре? Кто они?
И все-таки вернуться на прежнее место — самый правильный шаг!
С этой мыслью шагнул я опять в ворота. Тетушка преградила путь.
— Ты куда, милый? Нельзя без билета. Ты ведь вышел наружу, теперь надо платить снова.
— Но я же только что там был, вы видели! Я ребят ищу!
— Да понимаю я, мой хороший! Мне разве жалко? Но не положено, здесь такое нерушимое правило. Без билета ни одна дорожка тебе не откроется и не найдешь ты никого… Да вон касса, три рубля всего билет-то…
Я поспешил к желто-красной дощатой будочке с окошком.
— Будьте добры…
— Весьма сожалею, но билетов больше нет. Конец сезона. — Кассирша была совсем не похожа на тетушку у ворот. Сухая, седая, напоминала она… да, Нину Адольфовну Кирхгоф!
— Но, понимаете, у меня там…
— Весьма сожалею, сударь, но от меня ничего не зависит. Здесь незыблемые правила. Могу только посоветовать: обойдите парк. С тыльной стороны есть, по-моему, еще бесплатный вход…
Я помчался к знакомой дыре в решетке. Взмокший, запыхавшийся, с надеждой и страхом в душе. Казалось, что вся жизнь рухнет, если не найду ребятишек. И конец этой рухнувшей жизни я проведу в отчаянии и безысходной виноватости. Потому что… да, потому, что Ерошка и Еська стали за сутки как родные. Сам не ведаю почему. Словно знал я их с рождения… Ну и, кроме того, я же отвечал за них, раз привез в другой город, оторвал от дома…
«От какого дома ты их оторвал? И не ты их сюда привез. Само собой так вышло!»
«Все равно… Если не отыщу — сойду с ума…»
Путь оказался кошмарно долгим. По кривым переулкам, по пустырям, по тропинкам в чертополохе. Сорняки скребли меня по джинсам, по чемодану, который я так и таскал с собой… Ну, вот оно, знакомое место у решетки…
Здесь работали дядьки, похожие на тех, что развинтили карусель. Они выпрямили почти все разогнутые прутья, приварили их на прежние места. Сейчас разгибали последний.
— Подождите… пожалуйста… Мне надо туда… Черноусый морщинистый мужчина (возможно, бригадир) выпрямился, глянул из смоляных бровей.
— А туда уже нельзя, гражданин. Конец сезона.
— Я знаю! Но там у меня… ребята остались… Надо найти!
— Я понимаю. Но вы теперь никого не найдете, даже если пролезете здесь. Попробуйте через главный вход…
— Да пробовал я! Говорят, билетов нет!
— Да, без билета никак. Не знаю, чем вам помочь…
Белобрысый паренек опустил в лебеду автогенный аппарат, шагнул к бригадиру, что-то сказал ему на ухо. Стрельнул глазами в сторону.
— А! — обрадовался бригадир. — Вася правильно подсказывает! Вон видите дом с лесенкой? Там живет Евдокия Власьевна, круглосуточная смотрительша парка, вдова того шкипера, которому памятник в парке. Может, видели: мужчина со штурвалом и пацаненок? Дак вот, у нее, у Евдокии Власьевны, всегда есть запасные билеты на любые сезоны. Изложите ей ваши обстоятельства, бабка, думаю, не откажет… И я кинулся к дому «смотрительши».
14Дом стоял в конце переулка, отдельно от других. На высоком гранитном фундаменте с отдушинами, среди лопухов и пушистого белоцвета. Стекла в большущих окнах с резными наличниками отражали синее небо. Что-то корабельное было в этом доме — острым углом он врезался в пространство, будто старый тяжелый пароход. Крыльцо с витыми столбиками и навесом напоминало судовой мостик. К нему, по лебеде с покрасневшими листьями, тянулась через пологий косогор дощатая лесенка. Я отметил все эти подробности, несмотря на панику в душе. Пока спешил наверх…
В ответ на стук открыла мне сама Евдокия Власьевна. Это оказалась высокая старуха с острым, как у сказочного полумесяца, подбородком. С пронзительно синими глазами. Не удивилась ничуть, будто ждала меня. В ответ на сбивчивую просьбу о билете сказала хрипловато, с покашливанием:
— Да мне ведь не жалко, я бы хоть дюжину дала. Да не осталось ни одного. Племянница моя, Серафима, как раз в типографию пошла за новыми, мы еще на той неделе заказ им сделали. Вот, глядишь, придет скоро, и тогда уж…
Была она, несмотря на суровый вид, ласкова.
— Ты проходи, передохни. Поставь чемоданчик в уголке да ступай в горницу. Я тебе чаек заварю.
— Да некогда мне. Искать надо ребят-то! Евдокия Власьевна склонила набок голову.
— Да теперь их ищи не ищи, а скоро не появятся. С коняшками этими дело такое. Пока не наскачутся, не вернутся.
— И… сколько же теперь ждать?
— А по-всякому бывает. Случалось, что иные до новой весны катаются, не устают… Я представил Еську и Ерошку в их летней одежонке среди сугробов и содрогнулся.
— Да как же такое может быть?!
— А так и может. Для них времечко-то летит неприметно. У нас месяц, у них полчаса… Ну а получишь билет и тогда, может, пораньше сыщешь. Главное, дождись Серафиму…
Я послушался. А что оставалось делать? Оставил у порога чемодан и башмаки, по толстым полосатым половикам прошел в широкую комнату. От зеленых штор стоял здесь уютный сумрак. Тикали ходики. По стенам развешаны были фотографии в рамках. На покрытом клетчатой шалью диване спала серая тощая кошка.
Мне сделалось полегче. Не то чтобы успокоился, но страха стало поменьше, надежды побольше, паника в душе улеглась.
В углу я разглядел маленький образ Спасителя в медном окладе. Под ним в стеклянной лампадке шевелился похожий на светлячка огонек. Я мысленно осенил себя крестом. «Господи, помоги мне и защити ребятишек…» Никогда я не считал себя сильно верующим и в церкви был раза три в жизни, по случаю, а тут… вот… Огонек шевельнулся сильнее, мигнул. Неужели погаснет? Нет, не погас. Показалось даже, что стал чуть ярче…
Евдокия Власьевна пришла с чайником, чашками и вазочками на подносе.
— Ты садись, садись к столу-то. Я чаек с травкой заварила. С такой, что нервы успокаивает, по себе знаю. Как случается, что от Константина, от сына моего, долго писем нету, нервы давай ныть да стонать, а выпью травки, и сразу на душе полегче. А там, глядишь, и письмо принесут… Ты уже был в парке-то, памятник видел?
Я кивнул.
— Это мужа моего, Никиту Юрьевича, там поставили в память про то, как он пассажиров на «Маршале Блюхере» от огня спас. Приткнул горевший пароход к пожарному судну, которое не ко времени на мель угодило. Ну, спасти-то спас, а после того начал сердцем болеть и помер через полгода… А Костюшку нашего мастер вылепил затем, чтобы Никите Юрьевичу не скучно одному было. Костюшка у него любимец был… А теперь он штурман в Архангельске, на теплоходе типа «река — море»…
Чай оказался с чем-то вроде мяты. От него стало еще спокойнее… Кошка пришла от дивана и, муркнув, прыгнула мне на колени.
— Ишь ты… — заулыбалась старуха. — Маська не ко всякому идет. А тебя, видать, признала за своего…
Я вздохнул, погладил благодарно притихшую Маську.
Пришла Серафима.
Я как увидел — замигал от удивления. Так она оказалась похожа на проводницу Катю! Как две капли!.. Ну, после пригляделся и увидел, что не совсем «две капли», но все-таки… Такое же круглое лицо, такие же редкие конопушки. И главное — та же ласковая манера в разговоре…
— Ну что, Симочка? — засуетилась ей навстречу Евдокия Власьевна. — Тут вот человек томится, билеты ждет.
— Да нет билетов, тетя Дуся, — опечалила ее (и меня) Серафима. — Не напечатали, окаянные. Говорят, нынешний лимит бумаги кончился, теперь только через месяц. Я говорю: «Да как же так можно? Ведь заказ уже оплачен!» А там один такой нахальный: «Вот и хорошо, что оплачен. Теперь нам куда спешить? А у вас все равно межсезонье»… Я чуть не разревелась. Ходишь, ходишь к ним, а они…
Серафима по-девчоночьи шмыгнула носом, виновато глянула на меня. Глаза были серо-зеленые, как у Ерошки (а какие глаза у Еськи, я не помнил). Подумав о ребятах, я опять затосковал. А она:
— Это, значит, вам нужен билет? Вот досада… А зачем он вам? Все равно в парке с нынешнего дня все закрыто.
Я коротко повторил свою историю.
— Вот досада, — снова сказала Серафима. — Конечно, был бы билет, и тогда самое правильное дело дежурить на карусельной площадке… А может, и бесполезное дело… Да вы не переживайте. С теми, кто ускакал на лошадках, никогда плохого не случается. Надо только ждать…
— Да сколько ждать-то?! — вырвалось у меня с новым отчаянием.
— А вот это конечно… — вздохнула Серафима, и в ее (в Ерошкиных) глазах было понимание и сочувствие.
— Спасибо. Пойду… — Я снял с колен Маську, поднялся.
— Да куда пойдешь-то? — озабоченно спросила Евдокия Власьевна.
— Не знаю… Буду теперь все дни ходить по улицам, искать. Может, встречу беглецов… И надо в какой-то гостинице угол найти, не под забором же ночевать…
— А на что тебе гостиница-то, — по-свойски, будто давнему знакомому, сказала старуха. — Там одна маета да расход. Живи здесь. У нас угловая комната свободная. В ней Костик живет, когда приезжает, да в эту зиму едва ли приедет, они с женой маленького ждут…
Пространство опять перелистнуло прозрачный лист. И мне показалось вполне логичным жить в этом старом доме, недалеко от парка, и ждать окончания событий. Я чуял, что именно здесь меня не оставит надежда разыскать в конце концов Еську и Ерошку.
«А зачем они тебе? Боишься, что придется отвечать — увез и потерял?»
«Не в этом дело…»
«А в чем?»
«Не знаю… Я без них не могу. У меня больше никого нет».
Евдокия Власьевна не брала с меня плату за жилье. Я жил словно приезжий родственник. Помог отремонтировать в погребе лари для картошки. Починил модель парусника, которую в школьные годы построил Костик. Она, кстати, была похожа на придуманную мной шхуну «Томас Манн», только называлась «Индеец». Чтобы проверить это сходство, я достал из бумажника старый календарный листок (там, у реки, я так и не вернул его Ерошке). А достав, сразу вспомнил: на нем ведь номер телефона, по которому Ерошка звонил Еське.