Что ж, остается надеяться, эти кошмары не скоро ослабят свои щупальца, и Юлия вполне успеет осуществить задуманное!
Она добралась наконец до кухни, по пути заглянув в некое укромное местечко и оставшись приятно удивленной его чистотой. Очевидно, по истинной укромности его расположения за множеством портьер, о нем просто забыли и пользовались чрезвычайно редко.
Ободрившаяся Юлия вошла на кухню – да так и ахнула, ибо ей почудилось, будто у нее начались видения: посреди до блеска вымытого пола стояла огромная ванна, над которой поднимался душистый пар!
Расторопная служанка вылила в ванну последнее ведро горячей воды и, удовлетворенно оглядев дело своих рук, двинулась прочь, унося пустые ведра и так и не заметив Юлию.
Бог весть, для кого приготовлено благоухающее горячее диво! Надо надеяться, он не заметит урону, если Юлия зачерпнет себе воды… Но куда? Служанка унесла ведра… Не в котелке же мыться! Ах, нет, нет, невозможно устоять перед соблазном!
В три проворных движения расплетя косу, Юлия пробежала к ванне, перескочила через край – и с протяжным стоном блаженства ухнула с головой, так что распустившиеся волосы ее поплыли по воде, словно неведомые темно-золотистые травы.
Разумеется, она сразу забыла о том, что собиралась лишь окунуться украдкой, потеряла всякое представление о времени и осторожности и принялась радостно тереть волосы и тело этой дивной, мягкой водой, которая, очевидно, была наполнена какими-то хитрыми снадобьями, ибо проникала во все поры, наполняя и тело, и душу неизъяснимым блаженством.
Бог весть, сколько времени пребывала Юлия в сем благоухающем опьянении, как вдруг рядом раздался голос, своей яростью и грубостью способный и архангела сверзнуть с небес на землю:
– Что это значит?!
Юлия вынырнула, отмахнула с лица мокрые пряди – и вода вмиг замерзла: возле ванны стояла пани Жалекачская.
Она почудилась Юлии порождением чьего-то кошмарного сна, воплотившегося в яви: всклокоченная, но уже ярко нарумяненная, полуодетая – в каком-то подобии пеньюара, который лет двадцать тому был, очевидно, красив и просторен, а теперь смотрелся линялой тряпкой, едва прикрывавшей спину чрезмерно раздобревшей дамы, чьи нещадно эксплуатируемые прелести были щедро выставлены для обозрения всякого, кто пожелал бы на них взглянуть. Увы, пани Катажина явно не желала осознать, что давно уже перешла за тот краткий срок, который жестокая природа отпускает женской красоте! У Юлии даже мелькнула мысль: не окунуться ли ей с головой, чтобы не видеть картины свирепого разрушения, и не сидеть так до тех пор, пока разъяренная драконша не унесется в свои покои?! Однако та могла и утопить нахалку, занявшую господскую ванну. Но кто же мог вообразить в пани Жалекачской такое пристрастие к чистоте и нежным ароматам?! Нет, уж лучше выскочить поскорее из воды – и дай бог ноги!
Но – нет, время вновь было упущено: послышалось быстрое шлепанье босых ног – и в кухне появилось новое действующее лицо, при виде которого Юлии захотелось трижды перекреститься! Это был тот самый, как его… араб – не араб, француз – не француз – словом, это был вчерашний гость, Ржевусский, абсолютно голый, и он прямо с порога мощным прыжком запрыгнул в ванну, выплеснув на пол немалое количество воды и едва не утопив Юлию.
Так вот для кого была приготовлена сия благодать!
* * *Раздался троекратный вопль: Ржевусский вскричал, конечно же, от неожиданности, обнаружив в своей ванне постороннее тело. Юлия взвизгнула от страха. Пани Жалекачская… Бог весть, от чего орала сия шляхетская дама, однако, едва испустив свой вопль, она развернулась – и ринулась прочь из кухни, напоминая своим развевающимся пеньюарчиком корабль, несущийся на одном рваном парусе.
– Теперь я понимаю, почему она носит чрезмерно длинные платья! – послышался ленивый голос. – Ножки-то у нее bancal! [53] И весьма!
Юлия недоверчиво покосилась в сторону. Ржевусский стоял, как и она, на коленях, так что над водой поднималась лишь голова его, и задумчиво глядел вслед громокипящей хозяйке.
– А-а, поня-а-тно, – протянула Юлия, которой и впрямь открылась истина. – Пани Жалекачская оттого так разозлилась, что намеревалась сама присоединиться к вам в этой ванне!
– Думаю, не без этого! – хмыкнул Ржевусский. – Но, поверьте, я очень признателен вам за то, что вы ее спугнули.
– Да у меня и в мыслях не было! – вспыхнула Юлия. – Ей-богу, вот крест святой! Я пошла на кухню за горячей водой, увидела это великолепие и…
– И у вас даже в мыслях не было, что это великолепие могло быть приготовлено для кого-то другого! – укоризненно молвил Ржевусский.
Юлия виновато взглянула на него… Да он же смеется! Он же над ней подшучивает. И она тоже тихонько засмеялась в ответ.
Вся неловкость этой безумной ситуации словно бы растворилась бесследно в теплой воде, в которой они сидели бок о бок, погрузившись по шейку, причем сейчас Юлия понять не могла, отчего Ржевусский вчера казался ей таким пугающим и даже отталкивающим. Он был красив: смуглое точеное лицо, смуглые мощные плечи, короткие, черные, круто вьющиеся волосы, на которых сверкают капельки воды… и, по непонятному сцеплению видений памяти, Юлия вдруг вспомнила его и даже хлопнула себя по лбу:
– Господи Боже! Так ведь это вас я видела в окно? Это вы бегали утром по саду? По снегу? В такой мороз?
– Почему-то люди думают, что в пустыне только жара, – усмехнулся Ржевусский. – Однако ночью там царит лютый холод! Я люблю бег, движение, стремительную скачку – днем не больно-то разбежишься по раскаленному, огнедышащему песку, поэтому я осуществляю свои пристрастия ночью – и, воротясь в Европу, не смог с ними расстаться.
– Какая пустыня? – непонимающе спросила Юлия.
Ржевусский, в свою очередь, воззрился на нее с недоумением:
– Что значит – какая? Какие? Пустыни Аравии, пустыни Иранского нагорья – да мало ли тех мест, где я провожу свои дни? – И, поняв по ее глазам, что она ничегошеньки не понимает, усмехнулся с некоторою долей обиды, словно знаменитость, которой не оказали должного внимания: – Да вы, я вижу, ничего обо мне не знаете! Меня прозвали парижским бедуином, хотя я никогда не жил в племени бедуинов. Но и впрямь красивое слово, красиво звучит! Правда лишь то, что моя мать, польская аристократка, всю жизнь жила во Франции – там я и родился, там получил образование. Меня всегда влекла военная карьера – я определился на службу в Австрию и даже дослужился до чина ротмистра кавалерийского полка! – Ржевусский так горделиво задрал подбородок, что концы его черных волос погрузились в воду. – Там, в полку, увлекся я конезаводством и по делу этому съездил в Аравию для закупки арабских кобыл. Ничего не скажу, кроме того, что эта страна меня очаровала, околдовала…
Он умолк, лицо его стало мечтательным, голос – вдохновенным:
– Или песок – всюду песок, золотой, курящийся дымкою под белым выжженным небом… Или черные камни, покрывающие землю в невероятном изобилии, словно были извергнуты ею в минуты безумия или сброшены с небес щедрой на зло, всесильной рукою. Над ними дрожит, слоится зной, порождая немыслимые, непредставимые, сказочные миражи, за красоту каждого из которых можно и жизнь отдать. Да вот беда! Их не удержать, не уловить в сети взора: они тают в одно мгновение ока…
Ржевусский медленно улыбнулся, глядя на Юлию:
– Может быть, когда-нибудь я расскажу вам о пустыне подробнее, может быть, и ваше сердце заноет от любви к ней!
Юлия вздрогнула, отгоняя опасные чары:
– Но вы все-таки уехали оттуда?
– Да, я ведь поляк, и когда друг написал мне о том, что здесь творится, я не мог не вернуться в Европу. В июле был в Париже [54], в ноябре приехал в Варшаву. И вот неведомые силы занесли меня в сей мрачный замок, где прекрасная дама избавила меня от притязаний дракона в женском обличье!
Юлия невольно усмехнулась, сколь одинаково определили они оба, не сговариваясь, натуру пани Жалекачской. И тут же испуг от содеянного, от неминуемой расплаты навалился на нее всей тяжестью.
– Да, – с ужасом пролепетала Юлия, – она теперь меня просто прикончит. Или вернется сейчас – и утопит нас в этой ванне.
– Да ну, вот еще! – расхохотался Ржевусский. – Пани Жалекачская, как истая полька (а ведь польки и еврейки очень властолюбивы), не перенесет урона своему самодержавному званию и немедленно восстановит свой престиж. Я знаю этот тип женщин! Можете не сомневаться: высокородная пани Катажина распустила очкур [55] на первых же попавшихся мужских штанах и сейчас вовсю канителит какого-нибудь панка, коему с перепою кажется, что все это – лишь только сон.
Юлия расхохоталась и не скоро смогла угомониться. Разговор с этим странным и весьма приятным «арабом» приобрел необычайно завлекательный характер!
– А какой же это тип женщин? – спросила она, с интересом обернувшись к Ржевусскому и устраиваясь поудобнее в начавшей остывать воде.
– Арабы и персы называют их хастани. Это женщины скандального нрава, и от них неприятно пахнет. В них мужчина не находит наслаждения, и сами они не получают удовольствия от соития. Они склонны к вину, а лица их не ведают стыда.
– Ох ты! – восхищенно воскликнула Юлия. – Это ее, совершенно ее портрет! Ужасное создание, верно?
– Да уж чего хорошего! – согласился Ржевусский. – Но знайте, существует еще более страшный образ женщины. Зовется она сангхани. Она скандального нрава, хитра и коварна, безжалостна и мстительна. Она бездушна и безрассудна, нечистоплотна и грязна. Она не насыщается совокуплением, склонна к дурному и извечно пребывает в дурных мыслях.
– Тоже одно лицо с пани Катажиной!
– На самом деле разница очевидна. Хитрости хастани направлены лишь к ее удовольствиям. Коварство же сангхани призвано калечить судьбы других людей. Бойся сангхани, когда встретишь ее! Вот я виделся с одной такой сангхани лишь вчера. И бесконечно счастлив, что встреча сия уже позади, ибо всякая сангхани – ведьма.
Он ощутимо вздрогнул, но Юлии было не до его переживаний: она умирала от любопытства.
– А я? Я – какова? – решилась-таки спросить она – и тут же пожалела о своей несдержанности: он сейчас ка-ак скажет что-нибудь несусветное!
А Ржевусский и не взглянул на нее: сидел, уставясь поверх легких струек пара, словно видел что-то свое, никому более не зримое, и ленивая улыбка блуждала на его устах, когда он медленно, протяжно говорил, словно напевал, волнующие слова, от которых сердце Юлии забилось неровно, тревожно:
– Многие женщины любят приятности совокупления! Женщины из областей Гужарат, Рум, Хирос, Дабурки любят обниматься и целоваться, но не ценят покусывания губ и поцарапывания ногтями.
Женщины из областей Танисоб, Синд, Еда любят, чтобы мужчины как можно крепче сжимали им груди.
Женщины с берегов Суэца любят царапаться и обниматься.
Аравийские женщины весьма пристрастны к соитию и не прочь полюбоваться оным на изображениях и рисунках.
Все они милы и прекрасны, однако среди турчанок, индианок, арабок, итальянок, евреек, француженок есть наилучшие женщины – они зовутся чатрани. Такие женщины быстро сердятся, но быстро отходят, они могут быть печальны, но чаще смеются, кокетничают и танцуют. Их речь приятна и нежна, они постоянно жаждут удовольствия и подчиняют себе мужчин своим сладострастием.
Ржевусский внезапно прервал свой монолог и резко повернулся к Юлии, которая глядела на него как зачарованная.
Она испуганно моргнула и сделала попытку отодвинуться подальше от него, как-то вдруг, внезапно осознав, что сидит совершенно голая, бедро к бедру с таким же голым мужчиной! Не иначе, бог помутил ее разум, если допустил такое!
Но не тут-то было. Ей просто некуда оказалось отодвигаться: Ржевусский накрепко прижимал ее к краю ванны.
– Тебе тесно? – спросил он. – Да, конечно, рядом сидеть не больно-то удобно!
И, схватив Юлию двумя руками, он приподнял ее над собой, медленно-медленно опуская на себя верхом, и придержал на весу, а она с ужасом, подобным восторгу, ощутила нечто твердое, неодолимо твердое, упершееся в преддверие ее женской сути. Она хотела отпрянуть – но он держал ее слишком крепко. Она хотела вскрикнуть протестующе – но с пересохших губ не сорвалось ни звука. Она забила бедрами, но…
– Пришпорь же меня, всадница, – прошептал Ржевусский хрипло, чуть касаясь ее губ своими губами. – Сожми колени, ну!
И одним движением он прижал ее к себе – так резко, что Юлия испустила невольный стон, выгнулась дугой… но Ржевусский могучим рывком поднялся из ванны, отстранив распаленное, жаждущее наслаждения женское тело и впившись властным взором в испуганные глаза.
– Не здесь! – бросил Ржевусский и, перекинув Юлию через плечо, мокрую, сам мокрый, босой, нагой, ринулся из кухни по коридорам и лестницам замка, причем иногда хватал губами и зубами ягодицы Юлии, лежавшей у него на плече, а она с болезненным стоном впивалась ногтями в его спину.
12. Книга о прелести женщин
Но он вконец измучил ее, прежде чем позволил получить желаемое.
Вихрем вожделения пролетев по коридорам замка и даже не заметив, попался ли кто-то на пути, Ржевусский вбежал наконец в одну из комнат и перехватил Юлию на руки – так, что она увидела, где они очутились, и, несмотря на пытку желанием, не смогла сдержать изумленного, восторженного восклицания.
Посреди просторной, полупустой комнаты, более напоминавшей танцевальную залу средних размеров, стоял шатер. Большой, белоснежный, прошитый по углам красными стежками, с пучком алых нитей на вершине, он напоминал снежный дворец, тронутый первым лучом зари, и Юлию пробрала невольная дрожь, когда Ржевусский откинул полог и внес ее под белые своды. Но в шатре было тепло, даже жарко, и Юлия блаженно раскинулась на ложе из мягких ягнячьих шкур, нетерпеливо глядя на обнаженного мужчину, который постоял над ней, любуясь, а потом принялся доставать что-то из своего походного мешка.
Юлия не отрывала от него глаз. Да, он был красив и строен – правда, может, слишком уж худощав. И какое у него чудесное имя – Вацлав! Сладко губам от звука этого имени… не то что жестокое, беспощадное, словно свист клинка: Зигмунд! Зигмунд! Зигмунд!
Юлия невольно вздрогнула, и Ржевусский повернулся:
– Тебе холодно? Погоди, я сейчас согрею тебя так, что… Но сначала съешь вот это.
Он подал ей какой-то сухой листок, свернутый трубочкой.
– Что это? – спросила она, вдыхая приятный, пряный аромат и нащупывая два орешка, завернутых в листок.
– Здесь горький лунд с листьями бетеля. Мне дал его один индиец, чтобы слова, которые я сейчас произнесу восемь раз, нашли путь к сердцу женщины, которую я вожделею. Ну, съешь это, прошу тебя.
Юлия послушалась, и когда она медленно катала во рту орешки, Ржевусский так же медленно шептал:
– Ад эле лах нахо дев сувохора. Ад эле лах нахо дев сувохора. Ад эле…
Может быть, слова были и не те, может быть, Юлия чего-то и не расслышала, однако по мере того, как рот ее наполнялся терпким, горьковатым вкусом, лоно наполнялось горячей влагой ожидания. Она нетерпеливо задвигалась на своем ложе.
Лицо Ржевусского склонилось к ней, а влажные губы его прошептали:
– У арабов и персов есть дивная книга «Китап-у лаззат ун-нисса» – «Книга о прелести женщин». Это уроки любви, искусства наслаждения. Если двое следуют на ложе страсти урокам этой книги, они взойдут на вершины блаженства. Я зову тебя пойти со мною, от ступеньки к ступеньке. Ты готова?
Юлия медленно опустила ресницы. Больше всего на свете ей хотелось предаться любви. Ей не нужны были сейчас никакие ступени, только одно прикосновение – и она изольется в восторге! Но, верно, не зря «парижский бедуин» дал ей сие снадобье, вяжущее рот и обрекающее женщин на немоту и согласие со всем, что приготовил для них мужчина, – пусть даже существо их кричит от желания. Итак, она кивнула в знак согласия, и пытка страстью началась.