Она взглянула на меня горящими глазами. Губы ее были крепко сжаты, образуя множество складок, а рука, опиравшаяся на палку, дрожала.
— Это мне больше всего нравится! — воскликнула она. — Вы же еще приходите спрашивать о ней? Видит бог, я бы сама желала это знать!
— Так она не здесь? — воскликнул я. Она закинула голову, сделала шаг вперед и так закричала на меня, что я тотчас же отступил.
— Ах вы проклятый лгун! — воскликнула она. — Как, вы еще приходите спрашивать меня? Она в тюрьме, куда вы посадили ее, вот она где! И подумать только, что из всех мужчин, которых я когда-либо видела, это сделали именно вы! Ах вы мерзавец! Если бы в моей семье был хоть один мужчина, он отколотил бы вас хорошенько.
Я подумал, что лучше не оставаться дольше на этом месте, так как возбуждение ее все усиливалось. Когда я повернулся, чтобы подойти к лошади, она последовала за мной. Я не стыжусь признаться, что уехал, держа одну ногу в стремени, тогда как другая еще искала его.
Я не имел возможности продолжать поиски Катрионы, и мне не оставалось ничего другого, как вернуться к адвокату. Меня очень любезно приняли все четыре леди, которые теперь собрались вместе. Они потребовали, чтобы я им подробно рассказал о Престонгрэндже и о том, что творилось в западных провинциях, в то время как молодая леди, с которой я желал остаться наедине, насмешливо глядела на меня и, казалось, находила удовольствие в моем нетерпении. Наконец, когда я позавтракал с ними и уже готов был в присутствии тетки умолять ее дать мне объяснение, она подошла к клавикордам и, наигрывая мотив, пропела на высоких нотах:
Но она сменила гнев на милость и под каким-то предлогом увела меня в библиотеку своего отца. Не могу не сказать, что мисс Грант была очень нарядно одета и выглядела чрезвычайно красивой.
— А теперь, мистер Давид, садитесь и поговорим наедине, — сказала она. — У меня есть многое, о чем рассказать вам, и, кроме того, кажется, мое суждение о вашем вкусе было очень несправедливо.
— Каким образом, мисс Грант? — спросил я. — Надеюсь, что я всегда относился к вам с должным уважением.
— Будьте спокойны, мистер Давид, ваше уважение как к себе самому, так и к вашим бедным ближним, к счастью, неподражаемо. Но это к делу не идет. Вы получили от меня записку? — спросила она.
— Я имел смелость предполагать, что эта записка от вас, — сказал я, — и был вам очень, благодарен.
— Она, вероятно, удивила вас, — сказала она. — Но начнем с самого начала. Вы, может быть, не забыли тот день, когда вы так любезно сопровождали трех скучных барышень в Гоп-Парк? У меня еще менее основания забыть его, так как вы соблаговолили познакомить меня с некоторыми правилами латинской грамматики, за чго я вам глубоко благодарна.
— Боюсь, что я был слишком педантичен, — сказал я, придя в замешательство при этом воспоминании. — Но примите во внимание, что я совсем не привык к дамскому обществу.
— В таком случае я не буду говорить более о латинской грамматике, — отвечала она. — Но как могли вы покинуть оставленных на вашем попечении молодых леди? «Он швырнул ее за борт, он бросил ее, свою милую, добрую Анни», — пропела она, — и его милой Аннн, и двум её сестрам пришлось тащиться домой одним, как стаду гусят! Оказывается, что вы вернулись к моему папаше, где выказали необыкновенную воинственность, а оттуда поспешили в неведомые страны, направляясь, как оказывается, к утесу Басс. Молодые бакланы вам, вероятно, больше нравятся, чем красивые девушки.
Несмотря на ее насмешливый тон, в глазах молодой леди можно было прочесть доброту, и я стал надеяться, что дальше будет лучше.
— Вам нравится мучить меня, — сказал я, — и вы обращаетесь со мной как с игрушкой. Позвольте, однако, просить вас быть более милостивой. Сейчас мне важно узнать только одно: где Катриона?
— Вы называете ее так в глаза, мистер Бальфур? — спросила она.
— Уверяю вас, что я и сам не знаю, — запинаясь, проговорил я.
— Ни в коем случае я не стала бы так называть посторонних мне лиц, — сказала мисс Грант. — А почему вас так тревожат дела этой молодой леди?
— Я слыхал, что она в тюрьме, — объяснил я.
— Ну, а теперь вы слышите, что она вышла из тюрьмы, — отвечала она, — что вам нужно еще? Она больше не нуждается в защитнике.
— Но я могу нуждаться в ней, — сказал я.
— Вот так-то лучше! — сказала мисс Грант. — Взгляните мне хорошенько в лицо: разве я не красивее ее?
— Я никогда не стану отрицать это, — отвечал я. — Во всей Шотландии нет красивее вас.
— Ну вот, а теперь, когда перед вами лучшая из двух, вы беспрестанно говорите о другой! — заметила она. — Вы таким образом никогда не будете иметь успеха у дам, мистер Бальфур.
— Но, мисс, — сказал я, — кроме красоты, есть ведь еще и другое.
— Вы хотите дать мне понять, что я самая красивая, но не самая милая? — спросила она.
— Я хочу дать вам понять, что я похож на петуха из басни, — сказал я. — Я вижу драгоценность, мне очень нравится смотреть на нее, но я более нуждаюсь в пшеничном зерне.
— Брависсимо! — воскликнула она. — Это вы хорошо сказали, и я вознагражу вас своим рассказом. В день вашего исчезновения я поздно вечером вернулась от знакомых, где мною очень восхищались — каково бы ни было ваше мнение, — как вдруг мне сказали, что меня желает видеть девушка в тартановой шапочке. Она ждала уже более часа, сказала мне служанка, и все время потихоньку плакала. Я сейчас же вышла к ней. Она встала, и я сразу узнала ее. «Сероглазка», — подумала я, но была настолько умна, что не подала виду, будто знаю ее. «Это вы, наконец, мисс Грант? — спросила она, глядя на меня строго и вместе с тем жалобно. — Да, он говорил правду, вы очень красивы». — «Такова, как создал меня бог, моя милая, — отвечала я. — Однако я была бы очень рада и обязана вам, если бы вы объяснили, что вас привело сюда в ночную пору». — «Миледи, — сказала она, — мы родственницы: в наших жилах течет кровь сынов Альпина». — «Милая моя, — отвечала я, — я столько же думаю об Альпине и его сынах, как о прошлогоднем снеге. Слезы на вашем красивом лице меня трогают гораздо больше». Тут я оказалась настолько неосторожной, что поцеловала ее. Вы бы сами чрезвычайно желали это сделать, но, держу пари, никогда не решитесь. Я говорю, что это было неосторожно, потому что я знала ее только по наружности, но оказалось, что я не могла бы придумать ничего умнее. Она очень смелая и гордая девушка, но, я думаю, не привыкла к нежностям, и при этой ласке, хотя, признаюсь, она была оказана довольно легкомысленно, сердце ее сразу расположилось ко мне. Я не буду открывать вам женские тайны, никогда не скажу, каким образом она обворожила меня, потому что она воспользуется теми же средствами, чтобы покорить и вас. Да, это славная девушка! Она чиста, как вода горных ключей…
— О да! — воскликнул я.
— Ну, затем она рассказала мне о своем беспокойстве, — продолжала мисс Грант, — о том, в какой тревоге она относительно отца, в каком страхе за вас — без всякой серьезной причины — и как затруднительно оказалось ее положение, когда вы ушли. «И тогда я наконец вспомнила, — сказала она, — что мы родственницы и что мистер Давид назвал вас красавицей из красавиц, и подумала: «Если она так красива, то будет, вероятно, и добра», собралась с духом и пришла сюда. Вот тут-то я и простила вас, мистер Дэви. Когда вы были в моем обществе, вы точно сидели на горящих угольях. Если я когда-либо видела молодого человека, который хотел сбежать, то, по всем признакам, это были вы, а я и мои две сестры были теми леди, от которых вы желали уйти. И вдруг оказалось, что вы мимоходом обратили на меня внимание и были так добры, что рассказали о моей красоте! С этого часа можете считать меня другом. Я даже начинаю с нежностью вспоминать о латинской грамматике.
— У вас будет достаточно времени насмехаться надо мной, — сказал я. — Думаю только, что вы несправедливы к себе и что это Катриона расположила вас в мою пользу. Она слишком проста, чтобы замечать подобно вам неловкость своего друга.
— Я не поручилась бы за это, мистер Давид, — заметила она, — у девушек зоркие глаза. Но, как я это вскоре увидела, она вам настоящий друг. Я отвела ее к моему папаше, а так как кларет привел его высокопревосходительство в благодушное настроение он принял нас. «Вот Сероглазка, о которой вы столько слышали последние дни, — сказала я, — она пришла доказать, что мы говорили правду, и я повергаю к стопам вашим самую красивую девушку в Шотландии, делая по-иезуитски мысленное ограничение в свою пользу». Она стала перед ним на колени, и я не решаюсь поклясться, что он не увидел двух Катрион, отчего ее обращение несомненно показалось ему еще более неотразимым, так как все мужчины настоящие магометане. Она рассказала ему, что случилось в этот вечер, как она задержала слугу своего отца, чтобы он не мог следовать за вами, и в какой она тревоге за отца и за вас. Со слезами просила она спасти жизнь вам обоим, из которых ни одному не грозило ни малейшей опасности. Уверяю вас, я стала наконец гордиться своим полом, так все у нее выходило красиво, и жалела только о ничтожности данного случая. Она не успела много сказать. Уверяю вас: адвокат быстро протрезвел и понял, что вся его тонкая политика распутана молодой девушкой и открыта самой непокорной его дочерью. Но мы вдвоем забрали его в руки и уладили дело. Если только умело обращаться с моим папочкой, как умею я, то с ним никто не справится.
— Он был очень добр ко мне, — сказал я.
— Он был так же добр к Кэтрин, я сама была свидетельницей, — возразила она.
— И она просила за меня! — сказал я.
— Да, и очень трогательно, — отвечала мисс Грант. — Я не хочу сказать вам, что она говорила. Я считаю, что у вас и так достаточно самомнения.
— Награди ее бог за это! — воскликнул я.
— Вместе с мистером Давидом Бальфуром, я думаю? — сказала она.
— Вы слишком несправедливы ко мне! — воскликнул я. — Вы думаете, что я возомнил о себе, узнав, что она молила о моей жизни? Да она сделала бы это для новорожденного щенка! Если бы вы только знали — у меня было еще больше причин возгордиться: она поцеловала мне руку! Да, поцеловала! А почему? Она думала, что я храбро стою за правое дело и, может быть, иду на смерть. Не для меня она это делала… Впрочем, мне не следовало бы говорить это вам: ведь вы не можете глядеть на меня без смеха. Это было из любви к тому, что она считает подвигом. Я думаю, никто, кроме меня и бедного принца Чарли, не удостоился бы этой чести. Разве это не значило приравнять меня к божеству? Вы думаете, сердце мое не трепещет, когда я думаю об этом?
— Я смеюсь над вами больше, чем допускается вежливостью, — сказала она, — но скажу вам одно: если вы с ней говорите так же, то у вас есть некоторая надежда на успех.
— С ней?! — воскликнул я. — Да я никогда не посмел бы! Я могу говорить так с вами, мисс Грант, потому что мне безразлично, что вы думаете обо мне! Но с ней…
— Мне кажется, что у вас самые большие ноги в Шотландии, — сказала она.
— Действительно, они не малы, — отвечал я, глядя вниз.
— Бедная Катриона! — воскликнула мисс Грант.
Я с недоумением взглянул на нее. Хотя я теперь отлично вижу, что она хотела сказать, но всегда был не слишком находчив в таких легких разговорах.
— Ну, мистер Давид, — сказала она, — хотя это и против моей совести, но я вцжу, что мне придется быть вашим адвокатом. Она узнает, что вы приехали к ней, как только услышали о том, что она попала в тюрьму; узнает также, что вы не захотели даже остаться поесть; из нашего разговора она узнает ровно столько, сколько я найду подходящим для неопытной девушки ее лет. Поверьте, что это сослужит вам лучшую службу, чем если бы вы говорили за себя сами, потому что я умолчу о «больших ногах».
— Так вы, значит, знаете, где она?! — воскликнул я.
— Знаю, мистер Давид, и никогда не скажу, — сказала она.
— Почему же? — спросил я.
— Я верный друг, — сказала она, — вы скоро в этом убедитесь. Но главный мой друг — мой отец. Уверяю вас, вам не удастся ничем ни соблазнить, ни разжалобить меня, чтобы я позабыла об этом. И потому избавьте меня от ваших телячьих глаз. И до свиданья пока, мистер Давид Бальфур.
— Но остается еще одно, — воскликнул я, — еще одно, чему следует помешать, потому что это принесет бесчестье как ей, так и мне!
— Будьте кратки, — сказала она, — я и так уже потратила на вас половину дня.
— Леди Аллардейс думает, — начал я, — она предполагает, что я похитил ее.
Краска бросилась в лицо мисс Грант, так что я сначала пришел в замешательство, пока не понял, что она борется со смехом. В этом я окончательно убедился но дрожи в ее голосе, когда она ответила мне.
— Я беру на себя защиту вашей репутации, — сказала она. — Можете оставить ее в моих руках.
С этими словами она ушла из библиотеки.
XX. Я продолжаю вращаться в лучшем обществе
Около двух месяцев я прожил гостем в семье Престонгрэнджа и за это время познакомился с судьями, адвокатами и всем цветом эдинбургского общества. Вы не должны предполагать, что я пренебрегал своим воспитанием; напротив, я был чрезвычайно занят. Я изучал французский язык, готовясь к поездке в Лейден, принялся за фехтование и занимался им очень много, иногда часа три в день, значительно подвигаясь вперед. По совету моего родственника Пильрига, хорошего музыканта, меня стали обучать пению, а по настоянию мисс Грант, также и танцам, в которых я, признаться, далеко не блистал. Тем не менее все были так добры, что находили, будто я приобрел какой-то лоск и стал немножко изящнее; без сомнения, я научился обращаться более ловко с фалдами моего кафтана и шпагой и держаться в гостиной так, словно находился у себя дома. Моя одежда была теперь в порядке, и самые мельчайшие подробности моего туалета — например, как мне связать волосы или какого цвета выбрать ленту, — долго обсуждались тремя барышнями, словно это было очень важное дело. Благодаря всему этому я выглядел значительно лучше и приобрел модный вид, который очень удивил бы добрых иссендинских жителей. Две младшие мисс охотно занялись моим костюмом, потому что все их мысли обыкновенно были направлены на наряды. Не могу сказать, чтобы они как-нибудь иначе показывали, что замечают мое присутствие. И хотя они были всегда весьма внимательны и как-то равнодушно-приветливы, обе сестры не могли скрыть того, что я надоел им. Что же касается тетки, то эта удивительно тихая женщина, я думаю, относилась ко мне с таким же вниманием, как и к остальным членам семьи, что было немного. Таким образом, самыми близкими моими друзьями были адвокат и его старшая дочь, и наши дружеские отношения еще более окрепли благодаря нашим совместным развлечениям.
До открытия заседаний суда мы провели один или два дня за городом, где жили по-аристократически и втроем совершали прогулки верхом, что потом и продолжали в Эдинбурге, насколько это допускали постоянные дела адвоката. Когда мы мчались по трудным дорогам, не обращая внимания на дурную погоду, мы приходили в хорошее настроение, и моя застенчивость совершенно пропадала. Мы забывали, что мы чужие друг другу, и, так как разговор не был обязателен, он лился совершенно естественно. Тогда-то адвокат и его дочь услышали отрывками мою историю, начиная с того времени, как я ушел из Иссендина, как я отправился в плавание, сражался на «Конвенте», скитался по горам и прочее. Они заинтересовались моими приключениями и однажды, когда в суде не было заседания, мы совершили прогулку, о которой я расскажу немного подробнее.
Мы выехали рано и сперва проехали мимо Шоос-гауза. Трубы не дымились, дом, точно необитаемый, стоял среди обширного, покрытого инеем поля. Престонгрэндж слез с лошади, поручил ее мне и отправился навестить моего дядю. Помню, что при виде этого оголенного дома и при мысли о старом скряге, который дрожал в холодной кухне, в сердце моем пробудилось горькое чувство.
— Вот мой дом и моя семья, — сказал я.
— Бедный Давид Бальфур! — заметила мисс Грант.