Ночной привал прибавил сил, пожалуй, лишь одним оленям, которые и отдохнули и хорошо выспались.
Про Таас Баса этого нельзя было сказать. Пес, с того момента, как покинули перекресток, еще не притрагивался к еде, которую ему давали, а ночью несколько раз начинал жалобно скулить и выть.
И если Петренко и Эверстова, тяжело воспринявшие смерть человека, ставшего им близким за несколько суток знакомства, еще могли делиться друг с другом своими переживаниями, то майор Шелестов стал еще менее разговорчив. Он говорил лишь о самом необходимом.
Когда в просвет хвойного моря, колышущегося над головами едущих, показалось солнце, Шелестов посмотрел на часы: было уже начало десятого.
Тайга как бы очнулась от дремы и стала преображаться на глазах. В лучах утреннего солнца она меняла свою окраску из мрачной, хаотической, какой она казалась ночью, превращалась в спокойно-суровую и величавую. К небу тянули свои шатровые кроны могучие сосны-великаны, приветливыми и нарядными казались пушистые ели. Неповторимая игра красок чаровала глаз.
Шелестов, долго общавшийся с тайгой и любивший ее, был неспособен воспринимать сейчас всю ее красоту. Он запечатлевал все лишь зрительно, механически, а не душой.
После гибели старого друга все окружающее казалось ему незначительным. Он был в том тягостном душевном оцепенении, от которого нет лекарств. Привычка, выработанная годами, не раскрывать своих внутренних переживаний еще более усиливала и осложняла их.
Да и как он, связанный прочной мужской многолетней любовью с Василием Назаровичем, мог так, вдруг, легко освободиться от воспоминаний о нем. Нет, это не просто. Совсем не просто. Воспоминания шли чередой, ярко оживляли давно, казалось, уже забытые встречи с Быканыровым, задушевные беседы с ним, его высказывания, поступки.
Шелестова все время мучила неотвязная мысль: в какой мере он лично повинен в смерти Быканырова. И не потому мучила его эта мысль, что он боялся ответственности или наказания за случившееся, а потому, что он сильно любил старика и воспринял его гибель, как чуть ли не самую большую утрату в своей жизни.
"Да, моя ошибка, – рассуждал с горечью он, – состоит в том, что в засаде я оставил тебя, отец, а не себя и не Петренко. Но я в глубине души мало верил в то, что преступники вновь появятся на перекрестке. Я почти исключил такую возможность, а потому и решил оставить тебя. А ты, Василий Назарович, не послушал меня, видимо, погорячился и не успел продумать последствий своей инициативы. Вот как бывает в жизни. Разные бывают ошибки…"
Олени, неожиданно для майора, провалились в пустое пространство, и Шелестов не сразу понял, что упряжка и нарты угодили в большую яму, занесенную снегом. Олени вытягивались в струнку, лезли из кожи, пытаясь выкарабкаться наверх, но нарты не трогались с места. Оказалось, что левая нога майора, попавшая между пнем и стойкой, на которой держались полозья перевернутых нарт, тормозит движение.
Когда подбежали Петренко и Эверстова, майор не без усилий выпростал ногу, и олени легко вынесли нарты на крутой край ямы.
Петренко подал руку майору. Шелестов крепко схватил ее, легко поднялся наверх, но тут, ступив левой ногой на утоптанное место, присел и скривился.
– Ушиблись, товарищ майор? – озабоченно спросил Петренко.
– Да, видно так, – ответил Шелестов. Прихрамывая, он сделал несколько шагов к нартам и сел на них.
– Нужно же… – с досадой произнесла Эверстова. – Что это за яма?
– Кто же ее знает, что это за яма, – сказал майор, ощупывая ступню левой ноги. – Мало ли их в тайге…
– А ведь они тоже в этой яме побывали, – заметил Петренко, имея в виду Белолюбского и его сообщника.
– Да, – согласился Шелестов, – поскольку здесь проходит след.
– Больно? – спросил участливо Петренко.
– Немного. Видно, ушиб.
– А ну дайте я пощупаю, а вы говорите, где больно, – предложил лейтенант.
Шелестов не возражал и вытянул вперед ногу.
Петренко опустился на колени, прощупал ногу в голени, а когда дошел до ступни, Шелестов дернулся и едва не вскрикнул.
Петренко посмотрел на майора, на лице которого отразилась боль, и сказал не совсем уверенно:
– Возможно, вывих, вам надо разуться.
Майор закивал головой.
И уже более уверенно Петренко распорядился:
– Надюша! Давайте сюда санитарную сумку, я быстренько разведу огонь.
Пока Эверстова отвязывала с нарт сумку, а Петренко подбирал сухие сучья и поленья, майор еще раз попытался стать на левую ногу и опять, ощутив боль, сел на нарты.
"Черт бы побрал эту яму, – в сердцах подумал он. – Этого сейчас только и не хватало. Хорошо еще, что Грицько и Надюша не навалились на меня со своими оленями и нартами. Совсем была бы каша".
Несколько минут спустя вблизи огня костра Петренко уже осторожно держал в обеих руках разутую ногу майора.
– Да, вывих… Определенно вывих. Видите, уже опухоль, – говорил он, ощупывая больное место. – Вывих в щиколотке. Неприятно, но не страшная вещь. Со мной это не раз приключалось, когда прыгал на лыжах с трамплина. Я уже имею кое-какой опыт в этом отношении. Дайте-ка, Надюша, вазелин, – и тут Петренко без предупреждения сильно дернул на себя ногу майора, заставив его вскрикнуть, вновь ощупал, намазал вазелином и стал делать массаж. – Ну, как теперь? – спросил он майора немного погодя.
– Лучше, товарищ Грицько, – ответил Шелестов и облегченно вздохнул. Определенно лучше. Я никак не ожидал, что вы мастер на все руки.
– Уж прямо и мастер, – возразил лейтенант, смущенный похвалой. Хороший физкультурник все должен уметь.
– А вы считаете себя хорошим? – с улыбкой спросила Эверстова, довольная тем, что молодой лейтенант оказался таким энергичным и расторопным.
– А разве я так сказал? – еще больше смутился Петренко.
Шелестов и Эверстова впервые после памятной ночи рассмеялись.
– Но учтите, Роман Лукич, – продолжал лейтенант. – Опухоль увеличится и, пожалуй, продержится два-три дня.
– Чувствую, чувствую, – согласился Шелестов. – Она, эта опухоль, нужна мне сейчас, как трамвайный билет.
Теперь рассмеялся Петренко.
Ступать на левую ногу майор теперь не мог, а поэтому прыгал на правой. На больную ногу Петренко наложил компресс, а так как с компрессом нога не входила в торбаз, то последний пришлось разрезать в подъеме. Когда торбаз водворили на ногу, Петренко обмотал его своей обмоткой.
Майору неудобно было сидеть на нартах в прежней позе, он не мог упираться обеими ногами, а упирался только правой. Поврежденную ногу он положил сверху, вытянув вперед.
– Не нога стала, а какая-то колода, – возмущался майор, пристраиваясь на нарты лейтенанта Петренко. – Теперь вы, Грицько, поедете головным и постарайтесь быть внимательнее меня. Если и вы еще свернетесь в какую-нибудь яму, то нам не догнать Белолюбского.
– Догоним, куда они от нас денутся, – уверенно сказал Петренко, осматривая упряжку оленей и нарты, на которых ехал ранее майор.
Молодой лейтенант был очень доволен тем, что Шелестов поручил ему идти головным.
"Действительно, надо глядеть в оба", – рассуждал он, проверяя, как закреплен груз на нартах и не вывалится ли что по пути после такой встряски.
– Трогайте, трогайте. Зимний день короток, – поторапливал его Шелестов.
– Сейчас, товарищ майор, – отозвался Петренко, оседлал нарты и, подражая майору, гикнул на оленей.
Те взяли с места крупной рысью.
А примерно через час передняя упряжка, управляемая Петренко, внезапно встала. Олени майора не смогли сдержать бега и вскочили передними ногами на задок нарт лейтенанта.
– Что случилось? В чем дело?
Петренко легко соскочил с нарт и взял винтовку на изготовку.
– Ночевали они здесь. Видите? – показал он на виднеющиеся на снегу остатки костра, хвойный настил и отпечатки человеческих ног.
Майор внимательно осмотрел местность. Она была здесь дикой, угрюмой.
– А ну-ка, Таас Бас, ищи… ищи чужого… – отдал он команду собаке.
Таас Бас забегал, принюхиваясь к запахам, оставленным чужими людьми. Эти запахи ему уже были знакомы – и вызывали у него приступы озлобления. Шерсть на загривке Таас Баса приподнялась. Он остановился на мгновение у перегоревшего костра, потянул носом и решительно бросился на запад, по следу, оставленному нартами.
– Я пробегусь за ним, посмотрю… – сказал Петренко, снимая с нарт лыжи.
– Давайте, – согласился Шелестов. – Только недалеко.
– Есть недалеко, – и лейтенант побежал за собакой по накатанному следу.
Эверстова тоже сошла с нарт и начала осматривать место привала преступников. Она обошла вокруг костра и вдруг увидела новый след.
– Товарищ майор! – вскрикнула она,
– Да, Надюша!
– Лыжный след.
– Лыжный?
– Да.
– Куда идет?
– А вот, смотрите, – и она попыталась пробежать по свежему следу, но вскоре провалилась по колени в снег. – След ведет в противоположную сторону.
– Вижу, вижу. Пока он идет на северо-восток.
– Придется встать на лыжи и проверить, – предложила Эверстова.
– Проверить надо, но не вам. Вот лейтенант возвратится, мы ему и поручим это дело.
– Да я ведь, Роман Лукич, не хуже его бегаю.
– Не в этом дело, Надюша. Вы же теперь еще лучше должны понимать, кого мы преследуем.
– Я понимаю, но…
– А если понимаете, значит хорошо. Да вот и лейтенант.
Действительно, возвращался Петренко. Впереди его бежал Таас Бас. Пес, достигнув делянки, огляделся, опустил голову, принюхался и сразу же обнаружил лыжный след, замеченный Эверстовой. Таас Бас взвизгнул и бросился по следу.
– Что это такое? – спросил озадаченный Петренко.
– Новый след. Лыжный. Один из них пошел на лыжах. Я сразу увидела, горячо выпалила Эверстова.
Петренко присвистнул и сказал:
– А нартовый след пошел на запад, а точнее, даже на северо-запад. Я пробежал метров двести, а Таас Бас дальше. Так что же? Выходит, что и этот след надо проверить.
– Обязательно, – сказал майор. – Пройдите, проверьте, а тогда будем решать, что предпринять.
– Есть, – ответил Петренко и встал на готовую лыжню.
– Но далеко не уходите, – опять предупредил майор.
– Понимаю…
Петренко возвратился, примерно, через полчаса. Шелестов и Эверстова в ожидании его грелись у разведенного костра.
– Ну как? – поинтересовался майор.
Петренко сбросил лыжи, вытер рукавом лицо, по которому пот проложил тоненькие кривые бороздки, и доложил:
– Лыжный след ведет на северо-восток. Я пробежался основательно, но след не виляет, а идет прямо. Значит, они решили разойтись. Опять что-то затеяли. Наверно, хотят выиграть время.
Эверстова спросила:
– Не пойму, каким образом они могут его выиграть?
– Время здесь ни при чем, – ответил за лейтенанта майор. – Тут что-то другое. Они, видно, хотят распылить наши силы. Если так, то это неудачный ход. На лыжах от оленя далеко не уйдешь.
– А так не могло быть, – заговорил Петренко, – что на лыжах кто-то специально пошел для того, чтобы отвлечь на себя наше внимание?
Эверстова перевела глаза на майора. Тот помолчал некоторое время и сказал:
– Сомневаюсь, едва ли. Маловероятно. Что значит отвлечь на себя внимание? Это значит пожертвовать собой. Это вы имеете в виду?
– Получается так, – ответил Петренко.
Шелестов усмехнулся.
– Не думаю. Ни на какие жертвы эта публика неспособна. Знаю из личного опыта, что, когда на них надвигается опасность или реальный намек на нее, они скорее перегрызут друг другу горло, нежели пожертвуют собой ради сообщника. Это же не люди, а отребье рода человеческого. Перегоревший шлак, накипь…
– Да, вы правы, – согласился Петренко.
– А теперь надо установить, кто из них пошел на лыжах, а кто воспользовался нартами? – сказал Шелестов.
– Я это установил точно, – спохватываясь, что не сказал этого ранее, доложил Петренко.
– Я тоже знаю, – ответила Эверстова, прервав лейтенанта.
– Что вы знаете? – обернулся Шелестов к радистке.
– Знаю, кто пошел на лыжах. Русский. Комендант Белолюбский.
Шелестов докурил папиросу и бросил окурок.
– Совершенно верно, – подтвердил Петренко.
– А почему вы оба решили так? – спросил майор.
– Якуты так же редко ходят с палками, как русские без палок. А этот пошел с палками.
– Точно, – добавил Петренко. – И еще одна деталь: лыжный след более свежий. Это, конечно, мое предположение. Мне думается, что давность его не превышает трех-четырех часов. С натяжкой можно согласиться на пять часов; но ни в коем случае не более. За это головой могу поручиться.
Петренко умолк. Майор посмотрел на него и спросил:
– Допустим, что это так. К какому же выводу вы приходите?
– Я так считаю, – сказал Петренко и сел рядом с Шелестовым. Допустим, что Белолюбский покинул это место четыре часа назад, и идет он, в среднем, без всякого отдыха, по семь километров в час. Тогда получается, что он удалился от нас на двадцать восемь – тридцать километров. Не более. Я в этом уверен, как лыжник, и сбрасываю со счета то обстоятельство, что он идет не по готовой лыжне, а по цельному снегу. Это не так просто. Так?
– Ну, ну, продолжайте, – заметил майор.
– Значит, если, не теряя времени, последовать за ним на оленях, то его можно нагнать через два, самое большее, через три часа.
Шелестов молчал и кивал головой, думая про себя:
"Да, часа через три, не меньше. Без отдыха идти очень трудно".
– И я хочу предложить, – сказал Петренко, но его прервал Шелестов:
– Знаю, что вы хотите предложить. Заранее знаю. Я вот тоже думаю: сесть на запасные нарты, кстати олени в них еще не так устали, и пока эти три упряжки будут отдыхать, попробовать нагнать Белолюбского.
– Правильно, товарищ майор, – все более возбуждаясь, продолжал Петренко. – Только разрешите сделать это мне.
Шелестов неторопливо закурил новую папиросу. Выпустив облачко сизо-голубого дыма, он прищурился. Ему понятно было состояние энергичного, нетерпеливого и неискушенного в боевых делах лейтенанта. Он сам был когда-то таким и хорошо помнит, как ему впервые начальник пограничной заставы поручил нагнать и задержать нарушителя советской границы, проникшего на нашу территорию. С каким рвением и энтузиазмом он пошел на боевое задание. Это было давно, очень давно, но память отлично сохранила все детали боевого крещения.
Петренко сидел, как на иголках, но не решился заговорить.
Молчание затянулось, и его нарушил сам майор:
– А кроме вас и некому это сделать, – сказал он с улыбкой. – Я-то ведь инвалид.
– Правильно, товарищ майор. Ногу надо поберечь, она еще пригодится.
– Возможно, – заметил майор. – Поезжайте вместе с Надюшей.
Петренко перевел глаза на Эверстову.
– Да, только вместе. Два глаза хорошо, – а четыре лучше. Поедете на запасных оленях, а эти пока будут отдыхать и кормиться. И Таас Баса прихватите с собой.
– Ну, уж нет, – возразил вдруг Петренко. – Одного мы вас не оставим.
Шелестов внимательно посмотрел на лейтенанта, а тот, выдержав взгляд майора, продолжал:
– Да вы сами согласитесь: остаться в таком положении, – он показал на ногу, – совершенно одному, отлично зная, с кем мы имеем дело…
– Правильно говорит лейтенант, – вмешалась Эверстова. – Таас Бас должен остаться с вами, Роман Лукич. Да иначе и нельзя. Это будет преступлением…
– Даже? – усмехнулся майор. – Ну ладно, уговорили. Пусть Таас Бас остается. Собирайтесь. Вы, Надюша, снимите с нарт весь груз, а вы, Грицько, притащите мне дровец, иначе я замерзну. На одной ноге не напрыгаешься.
Когда дрова были принесены и нарты готовы к отъезду, Петренко разложил по карманам обоймы с патронами, повесил поверх кухлянки бинокль.
– Кажется, я готов, – сказал он.
– Если кажется, то проверьте еще раз, – предложил майор.