– Неплохо, – оценила она мои успехи после того, как я начитала ей последний переведенный текст, – фонетика, крошка, у тебя не в отпаде, но переводишь ты клево. Пару лет упорных репетиций – и Лилеша тебя примет без вопросов.
– Ваша Лилия, случайно, не эмо? В последнее время выглядит расстроенной.
– Настоящие эмо не расстраиваются из-за ерунды, – презрительно сказала Рита, снова закуривая, – а происшествие на кафедре – ерунда. Я, кстати, была в первом гуманитарном в ту ночь.
Я ошарашенно посмотрела на нее. Это что, признание?!
– И что ты там делала?
– Было у нас одно дельце.
В задумчивости она пощелкала зажигалкой. Я еле скрывала нетерпение.
– У кого, у нас?
– Погоди... Только что поняла. А я ведь там и потеряла зажигалку! Упс... надеюсь, они меня в поджигатели не запишут?!
– Так что ты там делала, Рита?
– Кое-что очень важное.
– Для Лилеши?
– Ха! Конечно, нет, крошка. Для культуры эмо. Мы снимали...
Дверь отворилась без стука, и в комнату вошел парень лет двадцати, весь в черно-розовом.
– Макс! – обрадовалась Рита, швырнула сигарету в пепельницу и бросилась к нему на шею, забыв, что она «умирающая».
У парня, как и у Риты, была темная челка, закрывающая один глаз. Он был в куртке, увешанной розово-черными значками, джинсах-дудочках и огромных заношенных кедах с розовыми шнурками. Его рука, украшенная множеством браслетов, придерживала за ремешок объемистую сумку с изображением радиоприемника и надписью: «LOVE MUSIC».
– Привет, моя эмочка, – ласково сказал Рите Макс, доставая что-то из кармашка сумки, – принес плаги для твоих тоннелей.
Рита выхватила у него огромные диски сережек и ловко забила их в дырки на мочках ушей, и в самом деле напоминавшие тоннели.
– Позитивно, – одобрил Макс сережки, – а вот еще и краска. У тебя ведь кончилась.
Он вытащил из сумки баллончик и направился в ванную.
– Ты куда? – завопила Рита, – я хочу тебя чмафкнуть!
– С удовольствием приму твой чмафк, – ответил Макс из ванной, – только, Гвоздик, мы не одни.
– Точно! Крошка, тебе пора!
– Ухожу, – сказала я, но, не в силах сдержаться, тихо спросила: – Так что вы снимали, Рита? И кто – мы...
– Сейчас расскажу, – пообещала Рита, но в дверях ванной появился Макс.
– Что расскажешь? – спросил он.
– О нашем вкладе в эмо-культуру, конечно! Гайка спросила про ту ночь, когда мы...
Макс подошел к своей подружке, поднял руку и, изобразив пальцами пистолет, приставил «дуло» к Ритиному виску.
– Bang-bang! – произнес он, – я убил тебя, эмочка. Ты встретила «любимую смерть».
Он развернулся ко мне и добавил:
– Забери, крошка, свой рюкзак из ванной и топай. Меня ожидает чмафк лучшей эмочки на свете.
«Так, дорогая Ника, и закончилась моя встреча с последней подозреваемой из списка Анны Семеновны, Ритой Гвоздь. Какие выводы я могу сделать...
Если честно, очень запутанные. Такое ощущение, что они втроем украли рукопись.
Рита не отказывается, что была в гуманитарном корпусе в ночь пожара. Более того, призналась, что зажигалка принадлежит ей. И еще, они что-то там снимали, но что – Макс не дал ей рассказать. Что они могли снимать? Значки свои эмовские, которыми обвешаны, как елки, что ли?!
Варе нужны шестьдесят тысяч рублей, а именно столько можно выручить за рукопись.
Анжела, по-моему, не менее сумасшедшая, чем ее папаша, и легко могла пойти на преступление, введя код в сейфе.
Я думаю, мне надо разобраться, что связывает девушек между собой. Варя упомянула в разговоре, что Анжела угостила ее дорогими пирожными. А еще она узнала почерк Анжелы в моей тетрадке. Значит, они дружат?
Рита заявила, что афишу ей обещал оформить брат однокурсницы. Она не назвала имен, но я знаю, что Варин брат хорошо рисует и ему за это платят деньги. А вот что может связывать Риту и Анжелу? Они такие разные... Для меня это сейчас – загадка номер три.
Загадка номер два – почему Макс не дал Рите сказать, с кем они были в первом гуманитарном в ту ночь? Может, потому что «эмо-киды не прикидываются», то есть не врут, а значит, она могла разболтать что-то важное?
А вот загадка номер один, это как ты, при своих стальных нервах и крепкой психике, могла сдаться и перестать хотеть есть?! Прекрати-ка это безобразие, хани, и немедленно съешь огромный гамбургер! Ну или хотя бы пей там через трубочку их протертые супы и коктейли. Без пищи ты не сможешь соображать, а мне очень нужна помощь друзей в разгадке тайны похищенной рукописи.
Чмафкаю тебя,
<~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~><~> твоя Гайка».
Я нажала на кнопку «отправить». В комнату вошла мама.
– Солнышко, что-то я заработалась, – зевнула она, – голова разболелась. Ты не против, я зажгу сандаловую палочку?
– Конечно, мамуль.
– Не знаешь, где зажигалка?
– Не-а... Погоди, у меня есть.
Я сунула руку в карман рюкзака. Зажигалки не было.
Глава 7,
в которой мне недолго удается насладиться любезностью Анжелы Михайловской
– Хочешь еще чаю? – в третий раз предложила Анжела.
– Нет, спасибо, – в третий раз отказалась я.
– Тогда продолжим заниматься. А, вот и ошибка! В слове «fire» ты обвела не дифтонг, а трифтонг!
«Лучше бы я согласилась на чай», – подумала я, придвигая стул поближе к столу и пытаясь разглядеть на листке слово «fire». Текст был отксерокопирован, и мне досталась какая-то неудачная копия с расплывшимися строками.
– Но я не зачту тебе этой ошибки, – объявила Анжела.
– Да? Почему это? То есть в смысле – спасибо.
– Мы же не проходили с тобой трифтонги. Хотя это увлекательная тема.
– Верю, – осторожно ответила я.
Повышенно любезный тон Анжелы пугал меня больше, чем грубость. Госпожа Эбоси тоже была крайне любезна со всеми. А оказалось, что она мечтает «всего лишь» уничтожить весь лес и его обитателей.
– Почему ты себя со мной так странно ведешь? Тихо отвечаешь на вопросы, удивляешься, что я не зачла тебе ошибку? Будто я чокнутая истеричка? – улыбнулась Анжела.
«Вообще-то, я такой тебя и считаю», – подумала я и тоже улыбнулась.
– Сердишься, что я в тот раз выгнала тебя из квартиры? – догадалась Анжела, – но ты сама виновата. Начала говорить о ЧП при папе. Между прочим, после твоего последнего посещения он пролежал весь вечер. Все горевал по поводу неприятностей на любимой кафедре.
– Но ведь с ней все в порядке, – поддержала я разговор, не решаясь спросить, горевала ли сама Анжела.
– Я тоже ему это говорю. Конечно, я и сама расстроилась. Я много работаю с кафедральными документами. И теперь вместе с томами важных бумаг нам приходится ютиться в какой-то клетушке у философов. Особенно тяжко мне было в первый день, когда я обо всем узнала. Я ведь практически не спала всю ночь.
Вопрос «почему?» плясал у меня на кончике языка. Но я сдержалась, решив применить «активное слушанье».
– Вы не спали всю ночь и очень устали...
– Да. У папы случился приступ в тот вечер. Пришлось везти его в Бакулевку. [10]
– Пришлось возвращаться одной... Ночью... Приятного мало.
– Это не слишком далеко. Я пробыла с ним до ночи. Потом поймала такси. Вернулась около часа. Почти не спала. А утром – такое известие. Я поспешила в университет, а затем – снова к папе, у которого опять была часов до двенадцати ночи.
– Вы очень мужественная.
Это я честно сказала. Какое счастье, что в моей жизни не было таких испытаний! Пока мое испытание – это мамина готовка. Ну, будем надеяться, она научится жарить мясо, когда станет доктором наук.
– Ради отца я готова на все. Ладно, давай-ка закончим текст. Скоро к папе приедет мой кузен, завезет книги. Хочу освободиться к этому времени и поболтать с ним. Разговаривать с таким начитанным и умным человеком, как наш Серж, – одно удовольствие.
Я поежилась, представив себе еще одного психа-ученого в компании Анжелы и ее папаши в разных ботинках. И я тоже хотела бы освободиться от занятия ко времени приезда кузена!
– А, вижу еще одну ошибку, – возликовала Анжела, – не трифтонг, а дифтонг отмечен неправильно! Дифтонги мы проходили. Засчитываю!
Я убрала в рюкзак последнюю тетрадь, исчерканную жирными красными линиями и исписанную на полях ядовитыми замечаниями Анжелы, и тут в дверь позвонили.
– Серж! – выдохнула Анжела.
Я закусила губу. Раз-два-три! Я невидимка. Меня стерли волшебным ластиком. Психи не видят меня, психи не видят меня, психи не видят...
– Кого я вижу?! – послышался знакомый голос из коридора.
Я ахнула и бросилась на шею ученому кузену Анжелы. Это был не кто иной, как Ботаник.
Он поставил на подзеркальник шлем, положил рядом стопку книг и тоже обнял меня. Даже слегка приподнял. Анжела кашлянула.
– Прости, Анжела, – засмеялся Ботаник, поставив меня за землю, – это моя старая-старая подруженция. Мы не виделись... Сколько мы не виделись? Да с тех пор, как вы улетели в Америку. Я страшно рад тебя видеть, Гайчонок.
– И я тебя, – призналась я, отметив, как сильно изменился Ботаник.
Он подстригся, снял очки, видимо, сменив их на линзы. Лицо слегка загорело или обветрилось. Ботаник перестал горбиться и даже, кажется, накачался. По крайней мере, его плечи обтягивала черная кожаная куртка. Мафиози, ни дать ни взять.
– Прикольная куртка.
– Рабочая спецодежда.
– И где ты работаешь? – спросила я.
– Фирма «Золотой ключик», – отчеканил Ботаник. – Изготовление ключей и дубликатов, вскрытие сейфов и замков, а еще куча всего, что написано у меня на спине.
Он повернулся. На черной кожаной спине был нарисован золотой ключ и под ним – куча телефонов.
– Ты рекламируешь эту фирму! – догадалась я, – ты просто разгуливаешь повсюду в этой куртке, люди читают рекламу и звонят в «Золотой ключик». Погоди, а как же школа?
– Учусь в экстернате. Получаю задания, сдаю рефераты. Очень удобно.
Я отметила про себя, что и речь у Ботаника изменилась. Стала нормальнее, что ли. Ну, в общем, безо всяких этих оборотов научных, от которых я в последнее время успела уже устать.
– Вы можете пообщаться потом? – раздраженно спросила Анжела, – Серж, ты, кажется, приехал к папе, а не к... м-м-м...
– Да, конечно, – перебил ее Ботаник, – Гайчонок, подожди меня у подъезда. Я быстро. Только отдам книги. Пять минут.
Он отправился по коридору в комнату Генриха Андреевича.
– Пять минут! – гневно повторила Анжела ему вслед, – уделить своему наставнику паршивые пять минут?!
– Уже ухожу! – проговорила я.
Анжела захлопнула за мной дверь, оглушив, наверное, всех соседей.
В следующий раз опять откажусь от чая. Наверняка он будет с мышьяком. Интересно, мне показалось или Ботаник положил на подоконник мотоциклетный шлем?
Ботаник действительно вышел из подъезда через пять минут. И он действительно сжимал в руках мотоциклетный шлем.
– Я тут не один, – смущенно кашлянул Ботаник, – я с другом.
Он указал куда-то мне за спину. Я обернулась и ахнула. При свете уличного фонаря у тротуара сверкал хромированным корпусом роскошный черный «Кавасаки».
– Твой?!
– Он старенький, – пробормотал Ботаник, – но зато у него объем 903, а не 400 кубических сантиметров, как у новичков.
Я качала головой, не в силах поверить своим глазам. Это не мотоцикл, это мечта!
– Моей фирме он обошелся меньше чем в две тысячи долларов, – продолжал оправдываться Ботаник, – сейчас не заметно, но при дневном свете видно, что у него рама поцарапана... И заводится не с первого оборота... Хотя, как говорят специалисты, если мотоцикл не заводится с «одного тычка»...
– Се-ре-га, – выдохнула я, – не превращайся опять в ботаника! Оставайся таким же шикарным мотоциклистом и...
Я подошла к мотоциклу и погладила его лакированный бок.
– И?
– И покатай меня на своей чудо-машине!
Ботаник улыбнулся и нацепил шлем. Когда мы уселись, он вытянул на себя какую-то штуковину, включил зажигание и ткнул пальцем в кнопку «старт».
– Тебе удобно, красотка? – спросил он, перекрикивая шум двигателя.
– Лучше не бывает!
– Тогда я отвезу тебя в одну забегаловку и накормлю жареной курицей!
– Ура! – завопила я и обняла Ботаника за пояс.
Я вопила от радости всю дорогу, пока мы летели по Ленинскому проспекту и мимо нас проносились сверкающие вывески магазинов и ресторанов. Это оказалось невероятным счастьем – вырваться из душной квартиры ученых-психопатов и мчаться, подставив лицо ветру, по центру Москвы.
– Ты хорошо знаешь Анжелу? – спросила я и откусила кусок жареной курицы.
Мы сидели с ним прямо на ступеньках забегаловки. Перед нами по Ленинскому пролетали машины. Огоньки их фар отражались на блестящем капоте Ботаниковой «Кавасаки».
– Конечно. Она же моя двоюродная сестра. Мы часто проводили лето на даче у бабушки, матери Генриха Андреевича. Дядя Генрих приезжал по выходным и занимался с нами языками. А после занятия заставлял меня говорить с Анжелкой по-английски. А ее – отвечать мне по-французски. Чтобы мы практиковали одновременно два языка.
– Жесткий подход.
– Да, но человек он мягкий. А после смерти жены совсем сдал...
– А что с ней случилось?
– Погибла в автокатастрофе. Ехала в маршрутном такси, водитель выехал на встречную полосу.
– Да что ты... Неудивительно, что Анжела такая... строгая.
– Она всегда такой была. И знаешь, когда погибла ее мать, только это их обоих и спасло. Потому что дядя на время стал совсем беспомощным. Ей пришлось его сопровождать повсюду, и в библиотеку, и на прогулки. Готовить, вести хозяйство. А она – совсем подросток, наша с тобой ровесница. Правда, плюсы тоже нашлись. Ей пришлось проводить с отцом много времени, и она больше узнала о его профессии. И сама определилась с тем, чем хочет заниматься.
– А почему она пошла на кафедру в МГУ, а не в институт, где преподает ее отец?
– Он сам отправил. Во-первых, в его институте больше внимания практике уделяется. А он хотел, чтобы Анжела и теорию знала в совершенстве. Так, как ее в МГУ дают.
Ботаник достал из пакета упаковку картофельных долек и баночку с соусом и продолжил:
– А во-вторых, он же учился с Лилией Леонтьевной на одном курсе. Вроде как доверяет ей обучение своей дочери.
– Везет Анжеле, – сказала я со вздохом, – ее выбор совпадает с выбором отца. А мой папа против того, чтобы я рисовала комиксы.
Я отпила «Фанты» и снова принялась за курицу.
– Зато ты фундаментальное образование получишь, – подтвердил Ботаник, дергая в разные стороны краешек упаковки с картофелем, – МГУ – это МГУ.
Он с усилием рванул упаковку, и картофельные дольки рассыпались по ступенькам. М-да, а я уж решила, что Ботаник окончательно изменился! Сразу вспомнила, как в Звенигороде он мешал сахар в кофе сосиской.
– Угощайся из моей пачки, – предложила я, – мою они не стали запечатывать.
Некоторое время мы молча хрустели жареным картофелем, не забывая окунать его в пачку с соусом, который Ботаник умудрился вскрыть аккуратно.
– А к Анжелке тебя Лилия направила? – спросил он неожиданно.
– Нет, – я замялась, – не совсем она. Ее коллега. Анна Семеновна Розенталь-Шпигель.
– Я ее знаю! Она ведет английский на подготовительных курсах филологического факультета, куда я буду поступать. А почему она сама с тобой не занимается? Все-таки поручать подготовку к поступлению в МГУ пятикурснице, пусть даже такой умной, как Анжелка, это как-то... непрофессионально.