Ай! Ужас! Мама, мамочка! – Уф, к счастью, это – не крыса.
«Тогда – кошка, что ли? Шапка!» – На полу валялась чёрная цигейковая шапка. С подвязанными кверху ушами и с якорьком на овальной золотой кокарде.
Луша подняла ушанку, отряхнула и порывисто прижала к себе… Какие ещё нужны доказательства? Он был здесь! Только, похоже, недолго…
За стенами собора были по-прежнему слышны отдалённый плач, и крики – чужие, высокие, злые. Лукерья мотнула головой, отгоняя тревожные звуки «басурманской» речи.
Домой! Одной здесь вообще не стоит задерживаться…
Шапку она поспешно сунула за пазуху. Перед отбытием оглянулась – так, на всякий случай, не оставила ли чего. Машинально хлопнула рукой по карманам. Там глухо брякнула мелочь – о пластиковую бирку. Ту, с номером. Из музейного гардероба.Она улыбнулась, закрыла глаза и отчётливо представила себе покинутый полчаса назад Михайловский замок, раздевалку для посетителей, банкетку у стены, окно с видом на Садовую, зеркало, и – висящую на алюминиевом гардеробном крючке под номером 1410, чёрную с золотыми пуговицами, такую знакомую, такую родную шинель…
Вор поневоле
Порывистый ноябрьский ветер свистел в ушах, нахимовский гюйс задирался и бил в озябший, коротко остриженный затылок. Он сидел у на верхней ступеньке высокой каменной лестницы, у самого входа в музей. Тот самый, в котором они все вместе с утра уже были.
Обеими руками он держал икону, написанную на большой деревянной доске.
Без шинели, в одной фланке было зябко… Ух! Ну и погодка здесь. Зубы выбивали барабанную дробь. То ли от холода, то ли… Он содрогнулся всем телом. Нет, это вспоминать не хотелось.
* * *
– Глеб?! Нашёлся… Наконец-то! – в знакомом девчоночьем голосе слышались усталость и облегчение.
Лушка! Она стояла над ним с его шинелью под мышкой и шапкой в руке.
– Что это у тебя?
– Икона…
– Ого!!! С ума сойти! – Луша наклонилась, всматриваясь в изображение на массивной прямоугольной доске. – Может, конечно, у меня глюки, но по-моему я это где-то видела, и совсем недавно… И куда ты её потащил?
Глеб пожал плечами. Его била дрожь.
– Не знаю. Никуда… Она же не моя. Я взялся и раз… Это случайно вышло, сам не знаю как. – Глеб машинально провёл дрогнувшими пальцами по деревянному торцу, вскинул на Лушу свои длинные ресницы… – Что делать-то? – понизив голос, немного неуверенно спросил он. – Отдать ведь, наверное, надо? – И он – уже решительно – поднялся.
Луша схватила его за плечо:
– Стой. Отдать может и надо, но точно не в музей.
– Куда же? В милицию, что ли?
– Ещё чего! Они в этом вообще не понимают. Наверное надо просто вернуть туда, где взял…
В глазах Глеба мелькнул испуг. Лицо его, и без того какое-то измученное, совсем посерело. Он приоткрыл рот, но ничего не сказал, только посторонился, пропуская подтянувшуюся ко входу большую группу туристов.
– Давай лучше поставим её к стенке лицом… – тихо проговорила Лукерья. – Ой, так она двусторонняя??? – на другой стороне иконы было тоже что-то изображено. – Идём-ка скорее отсюда, а то влипнем в… историю… – мрачно заметила она.
Впрочем, приходилось признать, что в историю они уже влипли… во всех смыслах…
* * *
– Возьми у меня наконец свою одежду… – Луша сунула шинель Глебу в руки, а шапку довольно бесцеремонно нахлобучила ему прямо на голову. Потом девочка стянула платок, в несколько слоёв обмотанный вокруг шеи, накинула на икону – прикрыла её, как смогла.
– Давай, застёгивайся скорее! И линяем, пока нас в милицию не забрали. Вы и так там переполох устроили. Весь музей на ушах… Ты чего?
Глеб, разинув рот, дотронулся до надетой на голову шапки и снова принялся шарить в рукаве, потому что в нём явно лежала… ещё одна шапка. Или нет?
– Что за ерунда, только что в руках держал и нет ничего… Упс-с! Рукав какой горячий! У батареи что-ли она висела, шинель-то?
Девочка изумлённо вскинула брови.
– Так значит ты её не в этот раз потерял? – Услышав про странности с шапкой, Лукерья заговорила загадками. – О, ну точно, – хлопнула она себя по лбу, – ты ж раздетый был, шинель и шапка в гардеробе висели. Ну-ну… Давно я догадывалась, что тебе – не впервой, – как бы между прочим проговорила она.
– Что – не впервой? – невольно насторожился Рублёв.
– По прошлому скакать не впервой.
– Откуда ты?.. Как это?..
– Ой, думаешь я нырка не отличу?
– Какого ещё нырка? – Глеб озадаченно потёр свой коротко остриженный затылок ладонью. Выходило, что он не одинок в своих странных блужданиях по времени?..
– Ну ладно, хронодайвера, если хочешь! Какой уж ты нырок, если сам всплывать умеешь.
– Хроно… э-э-э. кого?! – вылупился Глеб. – Как это – «всплывать»?!
– Ну ты ж вернулся из какого-то там века, или я с привидением разговариваю? Или… ты вообще, где нынче был-то? Шапку-то ты когда там оставил?
– Да не оставлял я шапку-то, без шапки я там… – Тут он слегка запнулся, прокашлялся и постарался как можно закончить увереннее: – Я без шапки был!
– Ой, так не твоя что-ли? – настала Лушина очередь удивляться.
Глеб сделал непонимающую гримасу, двумя руками снял с головы шапку, перевернул подкладом кверху.
– Моя! Подписана вон, Тоня мне подписала. – Он озадаченно уставился на Лушу. – Вот чудеса!
– Ого! – покачала головой Луша и опять произнесла непонятное: – Закольцевалась шапка!
Она насмешливо прищурилась, и забормотала что-то вроде: «Поноси, поноси пока, всё равно когда-нибудь потеряешь…»
– Чего? – Вконец растерявшийся Глеб схватился рукой за голову, качнулся, обалдело завёл глаза куда-то в небо…
Луша, не отвечая, пристально всмотрелась его в лицо. Выглядел Рублёв довольно бледно.
– Так, об этом потом, – махнула она рукой. – Давно не ел-то?
Вопрос был не праздный, хотя Луша, разумеется, твёрдо помнила, что утром они все вместе позавтракали.
Просто немалый опыт хронодайвинга говорил ей – трудно сказать, сколько времени провёл Глеб там – может в другом времени для него прошли сутки, а то и двое.
«Ну не полгода – точно», – усмехнулась Луша: шинель Глебу была по-прежнему впору… Хотя, может он растёт медленно, кто его знает, этого Рублёва…
– С утра…
– М-да? – Луша с сомнением вгляделась в его помятое серое лицо. – Обычно ты выглядишь гораздо …хм… лучше… Ладно, в любом случае пора бы нам уже пообедать, а потом все разговоры. А то они у нас длинные намечаются. Давай подальше отсюда отойдём, и я сразу Тоне позвоню, что ты нашёлся. И как там Руська ещё узнаем.
Они ринулись через сквер, мимо рогатого памятника Петру, хрустя утрамбованной гранитной крошкой под ногами – с каждым шагом уходя всё дальше, дальше от замка.
В самом конце аллеи Луша сочла возможным остановиться.
– А где они? Где Тоня с Русей? – спросил запыхавшийся Глеб, прижимая к себе наполовину обёрнутую в платок тяжеленную икону.
Луша выудила из кармана телефон.
– На скорой уехали… – не отрываясь от мобильника, процедила она. – Руськину руку зашивать.
– Чего?! Чем вы тут занимались-то без меня?!!
– Мы занимались?! Это ты чем занимался?! – Луша аж задохнулась от возмущения. – Ладно, позже расскажешь. А мы… Короче, из-за твоего малопрофессионального нырка Руся теперь однорукий бандит… хм, временно. Или времени… Точно – временно однорукий бандит времени, – глядя в телефон и набирая номер указательным пальцем, бормотала Луша.
Донеслись громкие гудки, затем ответил взволнованный женский голос.
Луша отрубила громкую связь, и поднесла трубку к уху.
– Тонь, у нас всё в порядке. Мы нашлись. Как Руська? О-ох…У-у-у… Ну его домой-то отпустят? Да? Когда? Ждёшь? Ну ладно. Да, сами пообедаем. Ой, а можно не дома? Не, мы суп не хотим… Ну можно? Да второй-то ключ всё равно у Руси в кармане остался. Да, есть у меня с собой деньги. Да, хватит, хватит. Ну, если он не собирается съесть десяток порций, конечно, – и Луша строго покосилась на Глеба. – Больше чем на две пусть не рассчитывает. Руське привет… – Окинув с ног до головы Глеба, который всячески сигналил, что и от него тоже «привет», Луша сунула телефон в карман и воскликнула с большим воодушевлением:
– Идём в кафе! Сегодня обедаем по-взрослому!
Серьёзный разговор
– Где ж ты был-то тогда?
Глеб молча пожал плечами.
Они зашли в кафе, набрали блинов с разными начинками, греческий салат, и пару булочек, чай в чайничке, и ещё огромный стакан сока для Глеба, и пирожное буше для Луши, и…
– Ой, наверное, хватит, – сказала Луша, критически оглядывая свой поднос.
Устроились у самого окна. Окна здесь были от пола до потолка, как Глебу и нравилось. Там, за окном уже близились ранние осенние сумерки. Струились по проспекту потоки машин, сновали пешеходы. Глеб любил наблюдать это движение со стороны, никуда не торопясь, сидя в тепле за столиком.
Тоня знала это, и поэтому водила его в кафе иногда, по выходным, и они вместе ели мороженое. Странное дело, в кафе Глеб почему-то всегда чувствовал себя героем какого-нибудь кино. В кино, особенно в иностранном, все разговоры в кафе происходят. Ещё там часто ограбления случаются. Ну или любовь какая-нибудь, что менее интересно, конечно, хотя…
Глеб искоса посмотрел на Лушу. Она уверенно уничтожала блин с помощью ножа и вилки, словно всю жизнь так и обедала, совершенно не замечая заинтересованных взглядов с соседнего столика. Один из спортивного вида парней-старшеклассников, разглядев Глебову морскую форму, уважительно кивнул, опустил глаза в тарелку.
Глеб невольно выпрямился. Он пригубил апельсиновый сок из высокого узкого стакана, одобрительно улыбнулся своей спутнице, и тоже взялся за блины.
– Осень… – отодвинув тарелку и прижав сложенную салфетку к губам, Луша уставилась в заоконные сумерки, обрызганные мелким холодным дождём.
Прохожие поднимали воротники, надевали капюшоны, выстреливали автоматами ярких складных зонтов. Тротуар намок и потемнел. Витрины и окна покрылось тонким блестящим пунктиром. Огни светофора, что высился напротив, задрожали, потекли ручьями по мокрому стеклу – зелёный, красный, снова – зелёный…
Отложив в сторону салфетку, Луша зябко поёжилась, накинула на плечи куртку.
– А там – жарища была…
* * *
Там… Глеб, только что довольно бодро оторвавший зубами кусок треугольником свёрнутого блина, так и не дожевав, застыл над тарелкой…
Янтарная лужица меда, блестящая на кружевном блинном крае, спортсмены в олимпийках за соседним столиком, плывущие за окном троллейбусы и мельтешащие пешеходы, яркий пластик столешницы – всё отодвинулось.
* * *
…Застучали копыта, зазвенели сбруи. Всхрапывали, вставали на дыбы кони. Взлетали под самый купол собора, к скорбному тонкому лику Спаса Вседержителя высокие, резкие выкрики ордынцев.
В нос шибанул исходящий от чужаков тяжёлый звериный запах немытого тела.
Сверху застучало, загрохотало. Глеб знал – это кривоногие, будто хромые на обе ноги всадники, спешившись, уже заползли на кровлю, прожорливыми чёрными муравьями облепили соборные башни и, отчаянно переругиваясь, полуослепшие от полуденного сияния, жадно обдирают золото с полыхающих под июльским солнцем высоких куполов.
Несло гарью.
Снаружи, где-то вдалеке, всё бился, бился на одной ноте бесконечный, пронзительный, исступлённый женский плач…
* * *
– Эй! Бога ради, не стекленей!
Рублёв очнулся, чувствуя, что кто-то бесцеремонно схватил его за нос. Луша? Глеб какое-то время ошалело смотрел на неё, не совсем понимая, где он.
Меж тем вид у Лукерьи был донельзя возмущённый.
– Мы в XXI веке, – нагнувшись через столик, сердито шипела она прямо в лицо Рублёву, – ясно тебе? И я намереваюсь в ближайшее время здесь и задержаться! Да-да! А не рыскать по прошлому в поисках одного нахимовца, который не умеет держать себя в руках…
В висках стучало. Глеб поморщился, крепко потёр лицо руками, словно желая как следует проснуться.
– Нырять прямо из кафе – неприлично! Что люди скажут! – всё не унималась Лукерья.
Рублёв молчал. Он сидел, уставившись в тарелку, обхватив голову руками. Наконец, взглянул на неё исподлобья, выдохнул кратко:
– Рассказывай.
Пожалуй, это прозвучало как приказ. Луша запнулась и смолкла. Она плюхнулась на место, поёрзала, поправила чёлку, вздохнула глубоко.
Глеб ждал.
Луша, покашливая, рассеянно водила пальцем по ободку пустой чайной чашки. Подобрать нужные слова было не так-то просто.
Наконец, решительно накрыв чашку ладонью, она начала свой рассказ.
* * *
Сначала – про музей рассказала. Про переполох, про разбитую витрину и сработавшую сигнализацию. Про Руськину руку. Про то, как волновалась Тоня. Про то, что его, Глеба, искали и не нашли…
Потом… Потом нужно было окончательно раскрыть карты. В смысле, уже про хронодайверов рассказать – всё как есть, без утайки. Что есть такие люди – ныряльщики во времени, и что они с Русей из их числа. Наверное, сумбурно получилось. Но он слушал, не перебивал.
– Руська сегодня утром в музее сразу понял, что происходит. Что ты вот-вот нырнёшь, – объясняла она. – Он, наверно, тебя удержать хотел, да не получилось. И следом нырнуть не успел – поранился… Когда больно, попробуй сконцентрируйся. А он… Короче, он и так весь паркет в музее кровью залил.
Луша невесело усмехнулась. Провела рукой по лицу, помолчала немного.
– И вот что. Нельзя же на глазах у всех исчезать! Хотя, если потом точно в нужный момент вернуться, чтоб секунда в секунду, мало кто поймёт, что случилось. Но это – большое искусство. Мы так пока не умеем… – вздохнула она с сожалением.
Луша нацедила из остывшего чайничка остатки полупрозрачного зелёного чая, сделала глоток, задумчиво отставила в сторону чашку.
– Я тебя искала в прошлом, и вроде куда нужно угодила. Только вместо Глеба Рублёва нашла его шапку… Наверное мы разминулись на какие-то мгновения… – Лукерья задумчиво накрутила прядку на палец. – Скажи-ка, давно с тобой такое происходит?
Глеб не сразу ответил.
– Не очень. – Он прижал ладонь к виску, поморщился – сильно болела голова. – Сначала я думал, мне такие сны снятся… Потому что под утро я просыпался в своей постели…
– Ничего себе! Удивительный ты человек, Рублёв! – Луша смотрела на него с нескрываемым изумлением – первый раз ей встречался нырок, который так легко умел возвращаться.
Глеб смутился, пожал плечами.
– Знаешь… Две недели назад, если по нашему времени считать, я там надолго задержался, – признался он наконец.
– Почему? Ведь ты же умеешь возвращаться?
Глеб молчал, машинально сгибая и разгибая красную бумажную салфетку. Салфетка незаметно превращалась в бумажный самолётик.
– Раньше у меня это само собой получалось. А тут… Может, оттого, что думал – возвращаться особо не зачем. Теперь-то понял, что дурак был. – Глеб посмотрел Луше прямо в глаза, устало улыбнулся. – И рад, что вернулся…
– Ты больше не делай, как сегодня. Никто из хронодайверов не исчезает открыто, у всех на виду… Это производит на людей не слишком благоприятное впечатление.
– Да я никуда и не собирался. Я просто вдруг подумал… Ладно, неважно. Если честно, я вообще не знаю, как это у меня выходит. Я не умею, вот как ты – захотела и – раз!
Глеб прицелился бумажным самолётиком в сахарницу. Самолётик ткнулся в её выпуклый белый фаянсовый бок и вяло шмякнулся на стол, распластав мягкие салфеточные крылья.
– Ну-ну, – хмыкнула Луша, вспомнив, как влепилась сегодня в церковный столб и сосредоточенно потёрла надо лбом ладонью, ощущая, что там, под волосами, образовался никому не видный, однако нехилый синяк. – Не думай, я не сразу научилась. И у меня был хороший учитель. Но скажи, зачем тебе туда понадобилось?
– Само как-то получилось… – уклончиво ответил он сначала, но потом всё-таки признался: – Я не ожидал её здесь увидеть… Понимаешь – смотрю, та самая икона… Я её ни с какой другой не перепутаю. Андрей её писал, понимаешь?…