Муж повернулся к ней, и она умолкла.
— Что вы знаете? — спросил Веселый Роджер, переступая порог.
— Знать-то я не знаю, — ответила женщина, — а только думаю, что она не спаслась. Ведь старуха, жена Хокинса, попала в огонь, когда бежала к озеру.
Бородач взялся за дверь, явно собираясь ее захлопнуть.
— Ради бога, погодите, — умоляюще сказал Веселый Роджер, упираясь в дверь плечом. — Ведь кто-то же спасся с Гребня Крэгга и из окрестностей?
— Половина, а то и меньше, — ответил бородач. — Я же вам говорю, что там было настоящее пекло. И хуже всего то, что огонь добрался туда в глухую ночь. А двигался он побыстрей курьерского поезда. У нас здесь расчищено двадцать акров и хижина стоит в самой середке, а все-таки мне бороду опалило, а ей волосы. И руки мы себе пообожгли. А свиньи все от жара передохли. Может, хотите заночевать здесь, приятель?
— Нет, я пойду дальше, — сказал Роджер, леденея от ужаса. — А далеко еще до конца гари?
— Миль с десять будет. Пожар там и начался, ветер дул со стороны следующего поселка.
Роджер попятился, дверь затворилась. Когда они поднялись на насыпь, он увидел, что свет уже погас, а вскоре и лай собаки замер далеко позади. Теперь Мак-Кей ощущал невероятную усталость. Надежда больше не поддерживала его, и начинало сказываться утомление двух бессонных ночей: он шел медленно, все чаще спотыкаясь о неровные шпалы. Однако он упорно гнал от себя мысль, что Нейда умерла; он так часто повторял: «Не может быть, не может быть», что эти слова звучали в его ушах, словно припев какой-то песни. А перед его глазами маячило бледное, худое лицо миссионера, который поклялся заботиться о Нейде и заходил в хижину бородатого поселенца один!
Они шли еще два часа и наконец добрались до леса, не пострадавшего от огня. Веселый Роджер расстелил одеяло под густой елью, и там они дождались рассвета. Питер растянулся на земле во всю длину и уснул, но Веселый Роджер долго сидел, прислонясь к стволу, и только когда небо начало бледнеть, ненадолго забылся в беспокойной дремоте. Его разбудило щебетание проснувшихся птиц, и он умылся в холодной воде ручья поблизости. Питер недоумевал: хозяин не развел костра, не покормил его!
Они ночевали неподалеку от поселка и пришли туда на заре. Во всех домах еще спали, и только из одной трубы в ясное утреннее небо подымался дымок. Дверь этой хижины распахнулась, на крыльцо вышел молодой человек, зевнул, потянулся и посмотрел вверх, прикидывая, какой обещает быть погода. Затем он направился в бревенчатую конюшню, и Веселый Роджер пошел за ним туда. В отличие от бородача молодой человек приветствовал его дружеской улыбкой.
— Доброе утро! — сказал он. — Раненько же вы поднялись…
Тут он заметил сажу на одежде и сапогах Веселого Роджера и землистую бледность его лица.
— Вы только что пришли сюда? — спросил он сочувственно. — Оттуда?
— Да, оттуда. Я давно не был в этих местах и пытаюсь узнать, удалось ли спастись моим друзьям. Вы знаете отца Джона, миссионера, который жил у Гребня Крэгга?
Молодой человек кивнул.
— Знаю, — ответил он. — Он хоронил моего брата три года назад. Если вы ищете его, так он жив и здоров. Через неделю после пожара он перебрался в Форт-Уильям — а было это в сентябре, восемь месяцев назад.
— А с ним не было девушки, Нейды Хокинс? — спросил Веселый Роджер, стараясь не выдать волнения, с каким он ожидал ответа.
Молодой человек покачал головой.
— Нет, он был один. Он ночевал у меня по пути в Форт-Уильям и ничего не говорил про девушку, которую звали бы Нейда Хокинс.
— А о других он говорил?
— Он был очень измучен и совсем убит случившимся несчастьем. По-моему, он вообще никого не упоминал.
Тут молодой человек заметил, что лицо Веселого Роджера посерело еще больше, и увидел отчаяние, которое тому не удалось скрыть.
— Но через наш поселок прошло немало девушек, спасшихся от пожара. И с родными и поодиночке, — сказал он ободряюще. — А как выглядела Нейда Хокинс?
— Она была совсем девочка. Я ее так и называл, — ответил Веселый Роджер холодным, мертвым голосом. — Ей восемнадцать лет, она очень красивая. У нее синие глаза и каштановые волосы, которые вьются и всегда падают ей на лоб. Вы бы ее не забыли, если бы увидели хоть один раз.
Молодой человек ласково положил руку на плечо Мак-Кея.
— Здесь она не проходила, — сказал он. — Но, может быть, вы найдете ее где-нибудь еще. Не хотите ли позавтракать со мной? У меня ночует один человек. Он идет как раз в те края, откуда вы сейчас пришли. Он кого-то разыскивает и, может, узнает от вас что-нибудь полезное. Он думает побывать у Гребня Крэгга.
— У Гребня Крэгга? — повторил Веселый Роджер. — А как его зовут?
— Брео, — ответил молодой человек. — Сержант Брео из королевской северо-западной конной полиции.
Веселый Роджер отвернулся и погладил шею лошади, которая терпеливо ждала утренней порции овса. Но когда его ладонь легла на шелковистую шерсть, он ничего не почувствовал. Сердце его налилось свинцом, и он ответил не сразу. Потом он сказал:
— Большое спасибо, но я уже позавтракал, а сейчас я иду в леса на северо-запад, к Рейни-ривер. И лучше не говорите этому Брео про меня, а то он подумает, что я хотел от него что-то утаить. Но… Если вы любили своего умершего брата… вы поймете, что мне сейчас тяжело разговаривать с чужими людьми.
Молодой человек опять дружески положил ему руку на плечо.
— Я все понимаю, — сказал он, — и от души надеюсь, что вам удастся ее отыскать.
Они молча пожали друг другу руки, и Веселый Роджер поспешил уйти подальше от хижины, над трубой которой курился первый дымок.
Три дня спустя в городок Форт-Уильям пришел человек с собакой, который искал спасшихся от пожара миссионера, некоего отца Джона, и молодую красивую девушку по имени Нейда Хокинс. Он зашел сперва в старинную миссию, под защитой крепких стен которой еще в прошлом веке торговцы выменивали меха у индейских охотников. Отец Августин, глубокий старец, беседовавший с неизвестным, после его ухода сказал, что тот, наверное, болен, а может быть, даже и помешан.
И действительно, Веселого Роджера томило такое отчаяние, что оно граничило с безумием. Он уже не верил, что Нейде удалось спастись от огня, хотя и не нашел никаких прямых доказательств ее смерти. Впрочем, последнее не имело большого значения, так как во время сентябрьского пожара многие пропали без вести, и, хотя был уже май, о их судьбе никто ничего не знал. Зато он всюду слышал, что отцу Джону удалось спастись, что его видели здесь, и видели одного.
Отец Августин, кроме того, сказал ему, что в сентябре отец Джон провел несколько дней у них в миссии, намереваясь затем отправиться на север, куда-то к озеру Пошкокаган.
Питеру и его хозяину нельзя было мешкать в Форт-Уильяме. Веселый Роджер Мак-Кей не сомневался, что Брео уже напал на их след и идет по нему с кровожадным упорством хорька — недаром же он получил такую кличку. Поэтому Мак-Кей пополнил свои запасы в маленькой лавчонке, рассчитывая, что Брео не сразу догадается наводить здесь о нем справки, и отправился через лес на север, к Пошкокагану. Он думал, что через пять-шесть дней найдет отца Джона и узнает от него всю правду, какой бы страшной она ни была.
Тягостное отчаяние хозяина сказалось и на Питере. Он не понимал слов, но чувствовал, что случилась непоправимая беда, и теперь в его повадках появилось что-то волчье, и он утратил прежнюю веселость. Его зрение и чутье были постоянно настороже, и он подозрительно прислушивался к малейшему шороху. А по ночам, когда они кончали ужинать возле крохотного костра, разведенного где-нибудь в глухой чаще, Питер дремал лишь вполглаза, готовый при малейшей тревоге вскочить на ноги.
После той ночи, когда они зашли в хижину бородатого поселенца, лицо Веселого Роджера осунулось и посерело. Не раз он обдумывал, как он поступит в ту неизбежную минуту, когда его наконец настигнет Брео, охотник за людьми. После того как он покинул Форт-Уильям, он принимал меры предосторожности больше по привычке, подчиняясь смутному инстинкту самосохранения, и встреча с Брео его теперь почти не пугала. Ему вовсе не хотелось оттягивать конец. Игра была долгой, интересной и захватывающей, но теперь он устал, и без Нейды будущее представлялось ему беспросветно унылым. Если она умерла, то и ему больше незачем жить. Эта мысль несла с собой какое-то странное успокоение, и он крепким узлом завязал ремешки своей кобуры. Когда Брео догонит его, этот узел яснее всяких слов скажет, что он сдается добровольно.
Мак-Кей и Питер шли по глухим дебрям к озеру Пошкокаган, а кругом ликовала и цвела прекрасная весна. От холодного дыхания зимы не осталось и помина, и теплое лето вступило в свои права на месяц раньше срока. Но Веселый Роджер впервые в жизни не замечал красоты обновленной земли. Первые цветы не радовали его, как бывало. Он больше не останавливался, чтобы полной грудью вдохнуть сладостный воздух, напоенный ароматом смолы. Он слушал птичье пение, но прежние струны не отзывались в его душе, и музыка разлившихся речек оставляла его холодным. В крике гагар ему чудился вопль неизбывного одиночества, а вокруг его глаза видели только безжизненную пустыню.
Так он в конце концов добрался до речки Бернтвуд, впадающей в озеро Пошкокаган. И когда день начал клониться к вечеру, они с Питером услышали доносившийся из лесной чащи стук топора.
Они осторожно и бесшумно пошли на этот стук и вскоре у речной излучины посреди небольшой вырубки увидели хижину. Она была построена совсем недавно, и из трубы шел дым. Топор продолжал стучать немного в стороне, за еловой и березовой порослью. Мак-Кей и Питер свернули туда и почти сразу наткнулись на дровосека. Веселый Роджер вскрикнул — перед ним был отец Джон.
Несмотря на пережитую трагедию, седенький старичок словно помолодел с тех пор, как Веселый Роджер видел его в последний раз. Он уронил топор, и удивление на его лице сменилось радостью, когда он увидел, кто перед ним.
— Мак-Кей! — воскликнул он, протягивая руки. — Друг мой!
Он заметил, как переменился Веселый Роджер, заметил печать отчаяния на его лице, и радость в его взгляде сменилась сочувствием и жалостью. Их руки встретились в крепком пожатии, но они молчали — говорили только взгляды. Наконец миссионер сказал:
— Вы знаете? Вам кто-нибудь сказал?
— Нет, — ответил Веселый Роджер, опуская голову. — Мне никто не говорил. — Он думал о Нейде и о ее смерти.
Отец Джон крепче сжал его руку.
— Неисповедимы пути господни, — произнес он тихо. — Роджер, вы не убили Джеда Хокинса.
Веселый Роджер тупо смотрел на него, не зная, что сказать.
— Да, да, вы его не убивали, — повторил отец Джон. — В ту самую ночь, когда вы думали, что бросили его на тропе мертвым, он благополучно вернулся к себе домой. Но несколько дней спустя он, пьяный, отправился в скалы, оступился и разбился насмерть. Бедняжка его жена пожелала, чтобы его похоронили неподалеку от хижины…
Но Веселый Роджер думал не о Брео-Хорьке и не о том, что виселица ему больше не грозит. Голос отца Джона доносился словно откуда-то издалека:
— Мы говорили про это всем, кто отправлялся на Север, надеясь, что в конце концов кто-нибудь найдет вас и вы вернетесь. И она ждала, ждала все дни и ночи…
Кто-то шел к ним от хижины — девичий голос звонко пел песню. Лицо Мак-Кея стало серее, чем пепел костра.
— Господи! — прошептал он хрипло. — Я думал… я думал, она погибла в пожаре.
Только теперь отец Джон понял, почему так изменился Веселый Роджер.
— Да нет же, она жива! — воскликнул он. — На другой день после пожара я отправил ее в эти места с проводником-индейцем напрямик через леса. А позже я оставил для вас письмо в комитете помощи погорельцам в Форт-Уильяме. Я думал, что вы первым долгом зайдете туда.
— И вот только туда-то я и не зашел! — воскликнул Веселый Роджер.
Нейда остановилась на краю вырубки, потому что из чащи на звук ее голоса выскочил какой-то странный зверь: собака, курчавая, как эрдель, с лапами гончей и тощим мускулистым телом лесного волка. Питер прыгнул на нее, как прыгал, когда был щенком, и с губ Нейды сорвался рыдающий крик:
— Питер! Питер! Питер!..
Услышав этот крик, Веселый Роджер выпустил руку отца Джона и бросился к вырубке.
Нейда стояла на коленях, обнимая косматую голову Питера, и растерянно смотрела на березовую поросль: оттуда выбежал человек и вдруг замер, словно ослепленный лучами заходящего солнца. И, ощущая ту же непереносимую слабость, она выпустила Питера и протянула руки к серой фигуре на опушке. Ее душили слезы, она хотела что-то сказать и не могла произнести ни слова. Минуту спустя к вырубке подошел отец Джон и осторожно выглянул из-за куста шиповника; он увидел обнявшуюся пару, вокруг которой бешено прыгал Питер, достал носовой платок, вытер глаза и тихонько побрел за топором, который уронил возле свежей поленницы.
Голова Роджера гудела, и в течение нескольких минут он не слышал даже заливистого лая Питера, потому что весь мир слился в судорожные вздохи Нейды и тепло ее прикосновения. Он ничего не видел, кроме повернутого к нему лица и широко открытых глаз. Да и лицо Нейды он видел словно сквозь серебристый туман и словно во сне чувствовал ее руки на своей шее — сколько раз он видел такие сны у ночных костров далеко на Севере! Вдруг Нейда вскрикнула, и он очнулся.
— Роджер… ты сейчас… меня задушишь, — прошептала она, с трудом переводя дыхание, но сама не разжала рук.
Только тогда он сообразил, что причиняет ей боль, и немножко отодвинулся, не отводя глаз от ее лица.
Если бы в эту минуту он мог увидеть себя таким, каким увидел его отец Джон, когда он вышел из леса, каким видела его сейчас Нейда, то гордость, радость и мужество бесследно улетучились бы из его сердца. С тех пор как они с Питером вышли к Гребню Крэгга, он ни разу не брился, и теперь его щеки покрывала жесткая щетина, давно не стриженные волосы были взлохмачены, глаза налились кровью от долгой бессонницы и вечного гнетущего отчаяния.
Но Нейда ничего этого не замечала. А может быть, эти свидетельства тоски и горя казались ей прекрасными. Теперь перед Веселым Роджером стояла уже не прежняя маленькая девочка. Нейда повзрослела, очень повзрослела, как показалось Мак-Кею. Она выросла, а непослушные кудри были теперь уложены в прическу. Заметив эти перемены, Мак-Кей ощутил что-то вроде благоговейного ужаса. Да, перед ним была не маленькая девочка с Гребня Крэгга, а незнакомая красавица. Это чудо преображения свершилось всего за один год, и Роджер был испуган; наверное, Джед Хокинс не посмел бы ударить эту новую Нейду, и он боялся снова обнять ее.
Но в тот миг, когда его руки медленно разжались, он увидел то, что одно осталось прежним, — сияние ее глаз, смотревших на него с такой же любовью и доверием, как когда-то в хижине индейца Тома, когда пиратка миссис Кидд шуршала и пищала среди газет на полке, а Питер, весь перебинтованный, смотрел на них с нар, освещенных закатным солнцем. И пока он стоял в нерешительности, Нейда первая опять обняла его и положила голову ему на грудь, смеясь и плача, а подошедший отец Джон ласково погладил ее по плечу, улыбнулся Мак-Кею и побрел к хижине. Некоторое время после его ухода Веселый Роджер стоял, прижимая лицо к волосам Нейды, и оба молчали, слушая, как бьются рядом их сердца. Потом Нейда протянула руку и нежно погладила его по щетинистой щеке.
— Больше я не позволю вам убегать от меня, мистер Веселый Роджер, — сказала она, как говорила когда-то маленькая Нейда, но теперь в ее голосе появилась новая решительность и уверенность.
И когда Мак-Кей поднял голову, он увидел вокруг озаренный солнцем мир, который всегда любил.
18
Все следующие дни Питер замечал, что в хижине на берегу Бернтвуда царит какое-то странное волнение. И хотя ничего не происходило, но все равно было такое чувство, словно вот-вот что-то случится. На другой день после того, как они пришли на Бернтвуд, хозяин словно забыл о его существовании. Нейда, правда, замечала его, но и она как-то переменилась, а отец Джон усердно хлопотал по хозяйству вместе с индейцами — мужем и женой, которые жили у него. Бледное худое лицо миссионера освещала загадочная улыбка — она особенно дразнила любопытство Питера и заставляла его быть начеку. Непонятные поступки окружавших его людей приводили беднягу в полное недоумение. На третье утро Нейда не вышла из своей спальни, Веселый Роджер ушел в лес без завтрака, и отец Джон сидел за столом один, с ласковой улыбкой поглядывая на закрытую дверь комнаты Нейды. Даже Усимиска, Молодой Листок, чернокосая индианка, которая убирала дом, была какой-то странной, когда входила к Нейде, а Мистус, ее муж, пыхтя и отдуваясь, натаскал полный дом еловых веток.