– Значит, нет.
– Ну, всякие были, в общем, ситуации, – продолжал Холдейн, – когда допускались очень серьезные ошибки, потому что не было достоверных сведений или были неполные. Ведь даже мы не можем себе позволить везде держать своих людей постоянно.
– Разумеется, – вежливо согласился Лейзер.
Паб заполнялся людьми.
– Может, вы знаете, куда бы мы еще могли пойти поговорить? – спросил Холдейн. – Мы бы поужинали, вспомнили наших ребят. Или у вас вечер занят? – В низших сословиях ужинают рано.
Лейзер взглянул на часы.
– Я свободен до восьми, – ответил он. – Вам надо что-то делать с вашим кашлем, сэр. Такой кашель – штука опасная.
Часы у него были золотые, с циферблатом черного цвета, с табло, показывающим фазы Луны.
* * *Замминистра тоже очень дорожил своим временем и был недоволен, что пришлось задержаться допоздна.
– По-моему, я уже докладывал вам, – говорил Леклерк, – что Форин Офис ужасно неряшливо оформляет паспорта нашим оперативным сотрудникам. Там взяли себе за правило по каждому случаю запрашивать Цирк. Как вы понимаете, у нас нет официального статуса; мне очень неприятно об этом говорить, но ведь у них самое смутное представление о нашей работе. Мне пришло в голову, что для моего Департамента было бы значительно удобней заказывать такие паспорта непосредственно через вашу личную канцелярию. И нам бы не приходилось всякий раз обращаться в Цирк.
– Что значит – неряшливо?
– Как вы помните, мы послали покойного Тэйлора под другим именем. Форин Офис аннулировал его оперативный паспорт за несколько часов до того, как он покинул Лондон. По-моему, это прокол Цирка. Паспорт, сопровождавший тело покойного, по прибытии в Соединенное Королевство был признан недействительным. Из-за этого у нас возникли чудовищные неприятности. Мне пришлось послать одного из моих лучших людей, чтобы все уладить, – соврал он. – Я уверен, что, если Министр настоит на нововведении, Контроль возражать не будет.
Замминистра ткнул карандашом в сторону двери, ведущей в личную канцелярию:
– Поговорите там. И что-нибудь решите. Все выглядит очень глупо. С кем вы имеете дело в Форин Офис?
– С Де Лилем, – с готовностью ответил Леклерк, – в общем отделе. И со Смайли в Цирке.
Замминистра записал имена.
– Никогда не знаешь, с кем там следует иметь дело, – слишком много о себе понимают.
– Возможно, мне придется обратиться в Цирк за технической помощью – нам понадобится передатчик, еще кое-что. Из соображений безопасности я воспользуюсь легендой, расскажу, что намечается учебное мероприятие.
– Легендой? Ну да, что-нибудь соврете.
– Это только предосторожность.
– Поступайте, как считаете нужным.
– Я понял, что Цирк лучше не ставить в известность? Вы сказали: «Не допускать монолита». Так я и старался.
Замминистра снова взглянул на часы, висевшие над дверью.
– Он сегодня не в духе – такой тяжелый день из-за Йемена. И эти дополнительные выборы в Вудбридже: он ужасно огорчается, когда исход решает ничтожное число голосов. Кстати, как продвигается ваше дело? Знаете, оно его тоже очень тревожит. Он думает, что же там в действительности? – Он сделал паузу. – Ах, немцы – боюсь я их… Вы говорили, что найдете подходящего парня.
Они вышли в коридор.
– Уже нашли. И включили в игру. Окончательно будет известно вечером.
Замминистра сморщился и взялся за ручку двери в кабинет Министра. Он регулярно ходил в церковь, и ему претили темные предприятия.
– Что заставляет человека браться за такую работу? Не о вас я говорю – о нем.
Леклерк молчаливо покачал головой, будто они очень хорошо понимали друг друга:
– Одному Богу известно. Мы сами никогда не узнаем.
– Что он за личность? Из какой среды? Расскажите в самых общих чертах.
– Человек толковый, самоучка, по происхождению поляк.
– А-а, понятно. – Ответ как будто успокоил его. – Постараемся преподнести это дело поделикатнее, не сгущая красок, ладно? Он не любит острых сюжетов. Риск и опасность здесь видны любому дураку.
Они вошли в кабинет.
* * *Холдейн и Лейзер сели за столиком в углу кафе, как любовная парочка. В таких местах уют создают пустые бутылки из-под кьянти; больше здесь посетителям ждать нечего. Завтра или послезавтра ресторанчик исчезнет, и никто о нем не вспомнит, ну а пока он сиял новизной, надеждой и был совсем неплох. Лейзер заказал бифштекс – наверно, он всегда брал это блюдо, – за столом сидел торжественно, аккуратно сложив руки.
Холдейн не сразу заговорил о цели своего визита. Вначале он бранил войну, Департамент, военные операции, всплывшие утром в его памяти, когда он проглядывал досье. Говорил он лишь о тех, кто выжил, – вспоминать других было нежелательно.
Он спросил о курсах, на которых когда-то занимался Лейзер, – не пропал ли у него интерес к радио? «Ну, в общем, пропал». – «А рукопашный бой изучали?» – «Нет, не приходилось». «Помнится, во время войны пару раз вам пришлось очень туго, – сказал Холдейн. – Кажется, в Голландии вам не повезло?»
Они опять стали вспоминать прошлые времена, былую удаль.
Лейзер сдержанно кивнул.
– Да, не повезло, – согласился он. – Тогда я был помоложе.
– А что именно произошло?
Минуту Лейзер смотрел на Холдейна помаргивая, будто только что проснулся, потом заговорил. Он рассказал одну из тех историй, которые в разных вариантах появились в начале войны. История эта была так же далека от симпатичного ресторанчика, где они сейчас сидели, как, скажем, сама война. Рассказ он вел с таким спокойствием, будто все это касалось вовсе не его: может, он слышал это по радио. Он попал в плен, бежал, несколько дней ничего не ел, кого-то убил, потом его прятали и тайно переправили обратно в Англию.
И тем не менее рассказывал он хорошо, может быть, потому, что война так много значила для него; может быть, потому, что это была правда, но, как и у той римской вдовы, которая рассказывала о гибели мужа, страстность осталась только в самом повествовании, в сердце огонь потух. Он говорил будто по принуждению, но искусственность речи – в отличие от речи Леклерка, – казалось, не была связана с желанием произвести впечатление, скорее он хотел что-то скрыть. Он выглядел очень замкнутым человеком, боявшимся сказать лишнее о себе, одиноким, отвыкшим от людей. Может быть, он и нашел в жизни какую-то точку опоры, но у него еще не было в ней своего места. Говорил он чисто, но по его выговору сразу было видно, что он иностранец, – он слишком отчетливо произносил слова, не смазывая звуков; впрочем, добиться естественного произношения далеко не так просто. Он говорил как человек, хорошо знакомый с английской жизнью, но все-таки здесь чужой.
Холдейн вежливо слушал. Когда Лейзер кончил, он спросил его:
– Вы не знаете, почему они выбрали именно вас?
Их разделяло слишком большое расстояние.
– Мне никто не говорил, – бесхитростно сказал он, как будто спросить сам он никак не мог.
– В общем, вы как раз тот, кто нам нужен. У вас немецкие корни – надеюсь, вы понимаете, о чем я говорю. Немцев вы знаете; у вас есть опыт работы на немецкой территории.
– Только во время войны, – сказал Лейзер.
Они поговорили о разведывательной школе.
– Как наш толстячок? Джордж – как его по фамилии? Низенький такой, всегда грустный ходил?
– А-а… у него все в порядке, спасибо.
– Он женился на хорошенькой девушке. – Лейзер выразительно ухмыльнулся, согнул руку в локте и сжал кулак – восточный жест, означающий удачу в любви. – Боже мой, – сказал он, снова смеясь. – Когда мы были мальчишками, нас ничто не оставливало.
Это было исключительно неуместное замечание. Но Холдейн как будто этого и ждал.
Он долго не сводил с него ледяного взгляда. Оба молчали. Холдейн неторопливо встал из-за стола – было видно, что он взбешен; что его взбесила идиотская ухмылка Лейзера, взбесили дешевые шутки, недостойные профессионала, и бессмысленные уколы и сальности в адрес достойного человека.
– Лучше бы вы не говорили о нем таких вещей. Джордж Смайли – мой друг.
Подозвав официанта, он расплатился и с гордым видом быстро зашагал из ресторана. Ошеломленный Лейзер остался один за столиком со стаканом «Белой леди», его карие глаза озабоченно глядели на дверь, за которой так неожиданно исчез Холдейн.
В конце концов он тоже вышел из ресторана и неторопливо зашагал обратно в темноте под дождем по пешеходному мостику, пристально глядя вниз на проезжающие автомашины и два ряда уличных фонарей. На противоположной стороне была его авторемонтная мастерская, несколько освещенных колонок, башня, увенчанная неоновым сердцем из лампочек по шестьдесят ватт, которое попеременно становилось то красным, то зеленым. Он вошел в ярко освещенную приемную, что-то сказал мальчику и стал медленно подниматься навстречу доносившейся музыке.
Холдейн дождался, когда он исчезнет из виду, и быстро пошел обратно в ресторан, чтобы вызвать оттуда такси.
* * *Она включила проигрыватель и, расположившись в его кресле с бокалом в руке, слушала танцевальную музыку.
– Боже мой, как ты задержался. – сказала она. – Я умираю от голода.
Он поцеловал ее.
– Ты что-то ел, – сказала она. – От тебя пахнет какой-то едой.
– Только перекусил, Бетти. Так получилось – я встречался с одним человеком, мы зашли в кафе.
– Ты врешь.
Он улыбнулся:
– Кончай, Бетти. Ты не забыла – вечером мы идем на ужин.
– Кто это был?
Квартира была очень чистая, с коврами, нарядными шторами и кружевными салфетками на полированной мебели. Все было защищено: вазы, лампы, пепельница – Лейзер благоговейно берег вещи. Ему нравился дух старины, об этом говорила резная мебель и кованые металлические светильники. Здесь было зеркало в позолоченной раме, панно с лепными украшениями, новые часы с вращающимися под стеклянным колпаком чашечками.
Бар в шкафу был с музыкой; когда он его открыл, прозвучала короткая мелодия. Он долго смешивал «Белую леди» из разных частей – с такой тщательностью замешивают лекарства. Она глядела на него, покачивая бедрами в такт музыке и отведя руку с бокалом в сторону, танцевала, но не с Лейзером, а с кем-то другим, и вместо бокала держала за руку своего партнера.
– Кто это был? – повторила она.
Он стоял у окна, по-военному выпрямив спину. Вспышки неонового сердца с башни отражались на соседних домах, на поручнях мостика, трепетали па влажной мостовой. За домами возвышалась церковь из рифленого кирпича, с оконцами для колоколов, напоминавшая кинотеатр со шпилем. За церковью было небо. Иногда ему представлялось, что церковь – последнее уцелевшее здание, а небо над Лондоном освещено пожирающим город пожаром.
– Боже мой, что-то ты сегодня невеселый.
Колокольный звон был записан на пленку и воспроизводился с многократным усилением, чтобы заглушить уличный шум. По воскресеньям у него покупали особенно много бензина. Дождь хлестал и хлестал, мешая автомобильным фарам, смазывая красно-зеленые блики на асфальте.
– Фред, давай потанцуем.
– Обожди, Бетти.
– Ну что с тобой происходит? Надо еще выпить, и все будет хорошо.
Он слышал шорох ее ног по ковру в такт музыке, позвякивание браслета.
– Потанцуй со мной, пожалуйста.
Она неясно выговаривала слова, лениво растягивая последний слог сверх всякой меры. И отдавалась с какой-то осознанной разочарованностью, мрачно, как будто отдавала деньги, словно все радости получал мужчина, а ей это причиняло только боль.
Она протянула руку и небрежно переставила звукосниматель. Игла со скрежетом царапнула по пластинке.
– Да что с тобой, наконец, такое?
– Говорю тебе – ничего. Просто был тяжелый день, вот и все. Потом зашел один старый знакомый.
– Я уже в который раз спрашиваю, кто? Баба? Какая-нибудь дрянь.
– Нет, Бетти, мужчина.
Она подошла к окну, положила Лейзеру руку на плечо:
– Какую такую красоту ты там разглядываешь? Что ты нашел в этих неприглядных домишках? Сам всегда говорил, что терпеть их не можешь. Ну так кто же все-таки был?
– Он из одной крупной фирмы.
– Ты им зачем-то понадобился?
– Да… они хотят мне кое-что предложить.
– Боже, на что им польская рожа?
Он сдержанно ответил:
– Я им нужен.
– Кто-то приходил в банк, спрашивал о тебе. Потом он торчал в кабинете Донея. У тебя неприятности?
Он взял в руки ее пальто и, галантно отставив локти в сторону, помог ей одеться.
– Только не в это новое заведение с официантами, ладно?
– А что, разве там плохо? Мне казалось, тебе понравилось. Там танцуют, ты ведь любишь танцы… А куда бы тебе хотелось?
– С тобой-то? О Боже! Куда-нибудь, где хоть немного жизни.
Он пристально посмотрел на нее и вдруг улыбнулся:
– Ладно, Бетти. Пусть сегодня у тебя будет праздник. Спускайся вниз и заводи машину, а я закажу столик. – Он дал ей ключи. – Я знаю роскошное местечко.
– А теперь что на тебя нашло, черт возьми?
– Можешь сесть за руль. Сегодня мы гуляем.
Он пошел к телефону.
* * *Холдейн вернулся в Департамент около одиннадцати, Леклерк и Эйвери уже ждали. Кэрол печатала в личном отделе.
– Я думал, вы будете раньше, – сказал Леклерк.
– Ничего не выходит. Он сказал, что не хочет играть в нашу игру. Со следующим кандидатом разговаривайте сами. Мне это не по плечу.
Он сел с невозмутимым видом. Они удивленно смотрели на него.
– А деньги вы предлагали? – наконец спросил Леклерк. – Нам выделено пять тысяч фунтов.
– Естественно, я предлагал деньги. Уверяю вас – ему все безразлично. Крайне неприятная личность. Извините. – За что – он не пояснил.
Было слышно, как Кэрол печатала на машинке.
– Что теперь делать? – спросил Леклерк.
– Понятия не имею, – ответил тот и нервно поглядел на часы.
– Найдется кто-нибудь другой, обязательно.
– Только не в нашей картотеке. И не с квалификацией Лейзера. У нас есть бельгийцы, шведы, французы. Но Лейзер – единственный, кто говорит по-немецки, и у него хорошая техническая подготовка. Судя по бумагам, больше таких людей у нас нет.
– Он еще достаточно молод. Вы это имеете в виду?
– Да, именно это. Нам нужен человек с опытом. И нет ни времени, ни средств, чтобы готовить агента с азов. Может, следует обратиться в Цирк – у них наверняка кто-нибудь найдется.
– Крайне нежелательно, – сказал Эйвери.
– Что он за человек? – все еще на что-то надеясь, спросил Леклерк.
– Типичный славянин. Роста невысокого. Изображает из себя денди. Это производит отталкивающее впечатление. – Он вытащил из кармана счет. – Одевается, как букмекер, видно, они все так ходят. Счет отдать вам или в бухгалтерию?
– Человек он надежный?
– Отчего же нет?
– А вы сказали, как нам это необходимо? Говорили про верность новым идеалам и тому подобном?
– Он предпочитает старые.
Он положил счет на стол.
– А о политике говорили?.. Некоторые иммигранты очень даже…
– Мы говорили о политике. Он не из тех иммигрантов, он считает себя полноценным английским подданным. Что вы от него хотите? Чтобы он присягнул на верность польскому королевскому дому? – Он снова взглянул на часы.
– Вы с самого начала не хотели, чтобы он работал на нас! – закричал Леклерк, взбешенный равнодушием Холдейна. – Вы удовлетворены, Эйдриан? У вас это на лице написано! Боже мой, что будет с Департаментом! Это тоже пустой звук? Вы потеряли веру в Департамент! Вам на все плевать! Вы смеетесь мне в лицо!
– А кто из нас верит в Департамент? – спросил Холдейн с отвращением. – Вы же сами сказали – мы делаем свою работу.
– Я верю, – заявил Эйвери.
Холдейн хотел что-то сказать, но в эту минуту зазвонил зеленый телефон.
– Наверное, из Министерства, – проговорил Леклерк. – Что прикажете им отвечать?
Холдейн внимательно за ним следил. Леклерк снял трубку, приложил к уху, затем протянул ее через стол: