Канарис кивнул.
— Я бы хотел сообщить вам еще кое-что, — проговорил Абст. — Видите ли, препарат — это только одно направление исследований, точнее, лишь один из путей к достижению цели.
— А их несколько?
— По-видимому, есть и второй путь.
— Какой же?
— Хирургическое вмешательство в деятельность человеческого мозга. Было бы слишком долго объяснять подробности, да вас они и не заинтересуют. А идея такова: если инструмент хирурга в состоянии влиять на больной мозг, то, в принципе, он же способен решить задачу и прямо противоположную.
— То есть воздействовать на какие-то центры здорового мозга?
— Да, именно так. — Абст понизил голос. — Могу сказать: эксперименты уже начаты, и они обнадеживают. Но я ограничен в материале. Присылают мало и не всегда то, что нужно. Мне необходимы здоровые люди, полные энергии, сил. А я получаю лагерников, которые едва волочат ноги.
— Теперь понятно, почему на озере ты завел разговор о чешских водолазах.
Абст согласно наклонил голову.
— Могут сказать: это не очень гуманно… — Канарис покрутил рукой. — Однако не будем изображать святош. Потерпи, Артур, скоро у тебя будет сколько угодно материала: война не за горами. Еще немного терпения — и все устроится.
— Я очень надеюсь на пленных.
Канарис помолчал, потом сделал знак Абсту.
— Ну-ка, — сказал он, — покажи мне еще разок папку Бретмюллера. Дьявольский грот не дает мне покоя. Где-то там, глубоко под водой, покоится “Випера”. А в ней портфель с американского самолета!
Абст снова достал из сейфа желтую папку.
Часть вторая. КОНИЧЕСКАЯ СКАЛА
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Холод привел Карцова в сознание. Тяжесть сдавливала грудь. Острая боль вонзалась в уши. Задыхаясь, он приоткрыл рот, и в горло хлынула соленая вода.
Он бешено заработал руками. Скорее, скорее!.. Чувствуя, что легкие готовы лопнуть от напряжения, уже охваченный конвульсиями удушья, он из последних сил рвался наверх.
Вокруг светлело. Вот уже совсем рядом ослепительно белая колышущаяся пленка — поверхность воды. Еще миг, и, оглушенный свежим воздухом, ветром, шумом моря, Карцов завертелся в волнах, отплевываясь и с трудом превозмогая тошноту.
Придя в себя, он оглядел изрытое ветром море. Корабля не было. Только вдали, на гребне высоко взметнувшейся волны, мелькнула разбитая шлюпка. Мелькнула и скрылась.
Что-то заставило его обернуться. Он увидел: расплескивая волны, всплывает немецкая подводная лодка. Да, немецкая — он это сразу определил по характерному силуэту рубки.
Не сводя с нее глаз, он сделал несколько глубоких вдохов, погрузился и под водой поплыл в сторону.
Намокшая одежда сковывала движения. Вынырнув и глотнув воздуха, он вновь ушел под воду и сбросил сперва китель, затем ботинки и брюки.
Когда он появился на поверхности третий раз, до вражеской лодки было метров сто. Она разворачивалась в его сторону.
Лодка закончила маневр, и под ее штевнем[31] вскипел бурун. Тогда Карцов нырнул и поплыл навстречу, рассчитывая, что лодка пройдет сверху, он окажется у нее за кормой, затеряется среди волн. Берег был недалеко, милях в пяти. Он не сомневался, что доберется до суши.
Только бы не заметили!
Случилось иначе. Всплыв, он увидел: лодка с застопоренными двигателями покачивается невдалеке, и с нее спускают надувную шлюпку.
Он хотел было вновь уйти под воду, но вдруг понял: это напрасно, ему не спастись — что бы он ни предпринял, его настигнут.
Вот в мечущуюся на волнах шлюпку тяжело прыгнул матрос. Другой, наклонившись с палубы корабля, подал ему автомат, а затем и сам перебрался к товарищу. Шлюпка отвалила.
Карцов ждал, глядя на немцев, не двигаясь, только чуть шевелил ладонями, чтобы держаться на плаву.
Несколько минут назад произошел бой, короткий и ожесточенный. Из тумана, который с рассвета закрыл и небо и море, неожиданно выскочил вражеский тральщик. Немцы растерялись, моряки советского сторожевика тоже. После секундной заминки мимо Карцова промчался комендор. Развернув носовое орудие, он всадил снаряд во врага. Попадание, видимо, пришлось в боезапас — ослепительная вспышка скрыла германский тральщик, а взрывная волна так швырнула советский корабль, что тот лег бортом.
Последний, кого видел Карцов на палубе своего сторожевика, был боцман: перекошенный в крике рот, рука с растопыренными пальцами, указывающая в море. Боцман раньше других заметил торпеду, но все-таки слишком поздно…
А шлюпка между тем приближалась. Матрос, сидевший на веслах, поминутно оглядывался. Другой готовил бросательный конец. Оба были в желтых клеенчатых куртках и спасательных жилетах, оба в темных пилотках.
В последний раз взглянул Карцов на крутые белесые волны, лохмотья тумана под сизым небом, коротким усилием вытолкнул воздух из легких и — погрузился…
Над головой Карцова механизмы и стянутые в пучки трубы. Переборки подрагивают. Койка, в которой лежит Карцов, тоже. Он в утробе германской подводной лодки, которая плывет неизвестно куда.
Сторожит его тот самый матрос, что сидел на веслах в резиновой шлюпке. Это ширококостный худой человек, на длинном лице которого вечная озабоченность. От него Карцов узнал подробности своего пленения. На лодке думали, что он с германского тральщика, поэтому старались. Длиннолицый прыгнул за ним, настиг на глубине, уже потерявшего сознание.
Откачивали Карцова долго. Каково же было разочарование подводников, когда он назвал себя! Не хотели верить. Ведь он отлично говорит по-немецки. К тому же у него на руке, ближе к плечу, выколото “Ханс”. Так звали школьного друга Карцова. В пятом, кажется, классе, начитавшись Густава Эмара, они решили стать побратимами. Придумали специальный ритуал. Иглы и тушь нашлись у знакомого лодочника в порту. И вот Карцов выколол Хансу “Кирилл”, а тот ему — свое имя по-немецки.
Вероятно, он допустил оплошность, не попытавшись сыграть на заблуждении фашистов. Очнувшись, он хотел расшвырять тех, кто его держал, бился, кричал. Будто можно спастись из стальной коробки, со всех сторон окруженной водой!..
Впрочем, все это позади.
А что предстоит?
Лодка придет на базу, и его сдадут в морскую разведку. Потом — лагерь, если он выдержит и доживет до лагеря.
Карцов откидывается в койке, закрывает глаза. Итак, тринадцатый день плена. Кормят пленника сносно, не бьют. Более того, его отконвоировали к командиру лодки, и тот пытался завязать разговор, на все лады варьируя тему “Мы честные немцы”.
Разговор не получился.
Это произошло дней десять назад. С тех пор пленника не тревожили.
А вчера лодка атаковала корабль. Торпеды нашли цель. Как сообщил длиннолицый, жертвой пиратов был транспорт союзников, пытавшийся в одиночку проскочить опасный район.
Как же рассчитаться с фашистами? Карцов думает об этом день и ночь, изобретает все новые проекты уничтожения лодки и тут же отвергает: их нельзя выполнить. Он часами лежит неподвижно, закрыв глаза. Только бы не видеть тех, кто рядом. Ему все кажется — это кто-нибудь из них убил Глеба.
Глеб — старший брат. Он один поднял на ноги Кирилла. Один, потому что много лет назад отец бросил семью и куда-то уехал, а вскоре умерла мать. Глеб ушел из института, стал чертежником — это позволяло работать дома. Соседи советовали разыскать отца, потребовать помощи. Глеб отмалчивался, хмурился.
Кирилл вспоминает: на плите кипит бак с бельем, Глеб чертит здесь лее, на кухонном столе, уголком глаза следя за братом, который зубрит урок. Глеб все успевал: и хозяйничать, и чертить, и легонько щелкнуть по лбу Кирилла, задремавшего над учебником…
А потом они одновременно поступили в институты: Глеб — доучиваться на инженера-мостовика, Кирилл — в медицинский. Последние годы они жили в разлуке: старший брат служил в одном из городов Украины, младший — на флоте. Уговорились встретиться летом сорок первого, вместе провести отпуск. Глеб погиб в первый же месяц войны…
Медленно тянется время. Корпус лодки подрагивает от работы моторов. Воздух застоявшийся, затхлый.
В отсеке шаги. Карцов узнает шаркающую походку своего стража. Подойдя, длиннолицый толкает в бок пленника:
— Поднимайся!
Вскоре Карцов в крохотной каюте, близ центрального поста, наедине с командиром подводной лодки.
— Я доложил о вас моему командованию. Мне приказано…
Подводник не успевает закончить. В переговорной трубе голос:
— Командира корабля прошу в центральный пост.
Немец поспешно выходит.
Включен сигнал тревоги. По настилу отсеков стучат матросские ботинки. Взвыв, на тонкой ноте гудят электродвигатели.
Затаившаяся в океанских недрах лодка устремляется в атаку.
Каков же объект нападения нацистов?
В каюту, где сидит Карцов, доносятся лишь обрывки команд да голос акустика, пост которого где-то рядом.
А перед дверью в каюту все так же стоит длиннолицый страж.
Уши, привыкшие к шуму моторов, отфильтровывают его. И Карцову кажется — в лодке тихо. Голос матроса, монотонно считывающего показания прибора, усугубляет напряжение.
И вот толчок в носовой части лодки. Ушла торпеда — выброшенный сжатым воздухом длинный стальной снаряд мчится к цели, неся в себе сотни килограммов взрывчатки.
Карцов мысленно считает секунды. На счете “десять” новый толчок: выстрел второй торпедой.
Вновь секунды томительного ожидания. Затем — отдаленный удар большой силы.
Лодка с дифферентом[32] на нос уходит в глубину.
Вскоре доносится второй взрыв.
На лодке сыгран отбой тревоги. Отдраивают тяжелые двери отсеков. Корабль наполняется шумом.
Дверь каюты распахнута. Слышны приближающиеся шаги. Беседуя, проходят два офицера. До Карцова доносится:
— Красный крест на борту…
Вот, оказывается, кто жертва фашистов — корабль с красными крестами, плавучий госпиталь, по всем законам войны неприкосновенный для любого противника!.. Карцову видится растерзанное торпедами госпитальное судно. Повсюду трупы погибших при взрыве. Уцелевшие — калеки, раненые и больные — облепили трапы, карабкаются на палубу, скатываются оттуда в воду, в окровавленных повязках, беспомощные, беззащитные…
Вскочив с раскладного стула, он стискивает руками голову.
Конвоир кладет палец на спусковой крючок автомата.
— Эй, ты! — предупреждает он пленника. — Веди себя спокойнее!
Еще минута ожидания — и возвращается командир лодки.
— Вот и все, — говорит он, подсаживаясь к столику. — Это был транспорт. Тип “Либерти”. Семь тысяч тонн. Один из тех, что сейчас во множестве лепят на верфях Америки. Наглец, он шел без охранения!
— У него были красные кресты на бортах!
Командир лодки будто и не удивился тому, что пленному известно о крестах. Бледное лицо немца, обрамленное бородкой, неподвижно. В глазах равнодушие, усталость.
— Госпитальное судно? Ну и что? Какая разница? Когда русские бомбят немецкие города, они не разбирают, где завод, а где дом или госпиталь!
— Неправда!
— Ну, не русские, так американцы или англичане. Не все ли равно? И они правы, черт бы их всех побрал: больные выздоравливают, у раненых срастаются кости, затем те и другие садятся за штурвалы бомбардировщиков, становятся к пушкам и минометам!.. Вот так, господин гуманист.
Иронически оглядев пленного, подводник склоняется к переговорной трубе:
— Акустик!
— Слушаю, командир.
— Обстановку!
— Чист горизонт, командир.
— Мы подвсплываем под перископ. К тонущему может спешить помощь. Берегись, если прозеваешь фрегат!
К переборке приколота карта. До сих пор ее закрывал висевший рядом клеенчатый плащ командира. Сейчас, обернувшись к переговорной трубе, хозяин каюты задел плащ, и тот соскользнул на пол. На карте извилистая карандашная линия. Видимо, путь, пройденный лодкой. А вот и точка, где она сейчас находится.
В первую секунду Карцов не верит: это очень далеко от места, где погиб его корабль. Впрочем, он уже две недели в плену, и все время лодка движется, причем ночью — в надводном положении; значит, с большой скоростью… Да, за тринадцать дней она могла пройти огромное расстояние.
Куда же она направляется? В этом южном море с крохотными экзотическими островами не должно быть военных объектов гитлеровцев.
Снова взгляд на карту, и Карцов вспоминает: неподалеку, менее чем в двух десятках миль к югу, расположен остров, и на нем база флота союзников. Вот оно что! Теперь понятно, откуда шло госпитальное судно.
Память продолжает подсказывать. Пять суток назад, в ночное время, когда лодка всплыла, на ее палубе долго слышались топот, возгласы, какая-то возня. Будто она пришла в порт и стала под погрузку. Сейчас он не сомневается: да, лодка принимала груз. Где-нибудь в укромной бухте одного из островков, а то и просто в открытом море она встретилась со своим танкером, получила соляр для дизелей, торпеды, продовольствие, пресную воду. Теперь, полностью снабженная и укомплектованная, она займет позицию в районе базы противника и будет топить его корабли.
Подводник отводит в сторону переговорную трубу.
— Продолжим нашу беседу. Э, да вы, я вижу, распустили нервы. Из-за каких-то там союзников? Стоит ли? При случае они с удовольствием выстрелят вам в спину. Выстрелят, не сомневайтесь!.. Итак, я доложил о вас и получил распоряжение. Мое командование пришло к выводу, что может предоставить вам свободу…
Сделав паузу, он ждет. Собеседник молчит.
Тогда подводник продолжает. Русский офицер может не сомневаться, что с ним говорят серьезно. Кстати, его не просто отпустят, но и сделают так, чтобы он благополучно добрался до своих. Конечно, он должен подписать обязательство…
— Какое?
— О, пустяковое! Кроме того, вам будут хорошо платить. В короткое время вы станете обеспеченным человеком.
— А вдруг я обману вас? — тихо говорит Карцов. — Сперва соглашусь для вида, а потом надую? Вернусь к своим и расскажу все, как было? Что тогда?
— Заключая сделку, всегда рискуешь. — Командир лодки пожимает плечами. — К сожалению, это неизбежно. Но вы должны знать: у меня нет ощущения, что риск чрезмерен. Короче, я убежден, что имею дело с порядочным человеком.
— Порядочный человек не сможет умолчать о потоплении госпитального судна.
— Это порядочность глупца! Вы, конечно, шутили?
— Нет! Немец встает.
— Нет?.. И вы отказываетесь от спасения? Даже не попытаетесь обмануть меня?
— Я ненавижу вас! Всех ненавижу и презираю — до последнего вашего солдата!
Трах!.. Получив сильный удар в лицо, Карцов отлетает к двери. Здесь его хватают, вытаскивают из каюты. А он кричит, отбивается, рвется.
Каюта командира в носовой части лодки. Отсек, где содержат Карцова, расположен в корме. Пленного тащат через центральный пост.
И вдруг грохот сотрясает лодку. Взрыв, второй взрыв. Гаснет свет.
Взрывы, взрывы!
Будто гигантские молоты бьют в корпус подводного корабля. Его кренит, и в отсек врывается вода.
Конвоиры исчезли. Карцов ошеломленно прижался к переборке. Темнота, топот, крики. Резкий голос командира требует, чтобы было включено аварийное освещение. Лампочки вспыхивают и тотчас гаснут. Снова удар, и отсек наполняется пронзительным свистом — в нем тонут вопли ужаса, боли.
Карцов плотнее прижимается к стене: беда, если угодишь под струю сжатого воздуха, вырвавшегося из перебитой магистрали!..
А вода прибывает. Она уже по пояс, по грудь…
Впереди, откуда хлещет вода, слабый проблеск. Надо решаться! Несколько глубоких вдохов — и Карцов ныряет в поток. Бешено работая руками и ногами, он пробивается вперед. Вот она, пробоина — большая дыра с вдавленными внутрь краями. За ней пенистый зеленый свет. Это значит: лодка у самой поверхности.
Карцов протискивается в пробоину, извиваясь всем телом, чтобы не коснуться острых лохмотьев разорванной стали.
И вот уже он в вольной воде, а мимо медленно скользит в бездну умирающий корабль. И слышны в нем приглушенные крики, и удары стали о сталь, и резкие пистолетные выстрелы…