— Фигня, правда?
— Правда.
На самом деле Юленьке было интересно поехать: ее прежде не возили в музей, точнее возили, но она тогда была маленькая и ничегошеньки не запомнила. А теперь она большая, но родителям некогда.
Работают они. А работа — это важнее каких-то там музеев. И Юленьке тоже пора делом заняться, например, подумать о будущем. Юленька честно пыталась думать, но выходила какая-то ерунда.
Да и какой в этом смысл, когда мама все уже решила?
Конечно, ничего такого Юленька Алексу не сказала. А он вдруг взял и предложил:
— Тогда вместе давай. Я скажу шоферу, чтоб с утреца за тобой завернул.
Не дожидаясь согласия, он развернулся и ушел. А Юленька стояла в школьном коридоре, не слыша звонка, и думала, что впервые в жизни ей повезло! По-настоящему повезло.
Но везение быстро закончилось. За Юленькой, конечно, заехали. И мама — мама-ах-как-я-вам-благодарна — передала ее шоферу, а тот усадил в машину, где, лежа на сиденье, спал Алекс. Он и в автобусе спал, сунув под голову рюкзак. Юленька же сидела, не смея шелохнуться, слушала хихиканье Ленки Лялькиной и думала, что надо потерпеть. Вот проснется Алекс и…
Воображение рисовала всякое, но не то, что на самом деле получилось. Проснувшись, Алекс спросил:
— Мы где, Крышкина-Покрышкина?
А когда Юленька ответила, он и благодарить не стал, сунул в уши наушники и айпод из рюкзака вытащил. Так весь день и проходил, даже в музее… и теперь вот домой.
Зачем он позвал, если ему все равно, с кем ехать? Мог бы и один… мог бы и вообще… если не интересно… ему бы, небось, и словечка никто не сказал бы, реши Алекс дома остаться.
— Домашку скатать дашь? — опять поинтересовался он.
Юленька хотела ответить, что не даст и вообще знаться с ним не желает, когда случилось это.
Первым был звук, громкий, скрежещущий, как будто кто-то когтями по стеклу провел. А стекло не выдержало и разлетелось брызгами, прямо Юленьке в лицо. Передняя часть автобуса вдруг прогнулась внутрь и разломилась пополам, впуская что-то огромное и страшное.
Оно смяло водителя, подбросило сонную тетку-экскурсоводшу, розовый костюм которой стал бурым, а бабочка и вовсе сломалась.
— Падай! — крикнул Алекс, и Юленька его услышала, хотя не слышала по-прежнему ничего, кроме оглушительного звона.
Вот только шелохнуться не смогла. Оцепенев, она смотрела на бабочку, крылья которой стремительно краснели. На рвущийся металл и железный штырь, что двигался навстречу.
— На пол!
Алекс столкнул ее и сам рухнул сверху. Потеряв управление, автобус закружился в скрежещущем вальсе. Юленька зажмурилась. Ей было страшно. И больно… очень больно.
— Не вставай… — шепнул Алекс на ухо.
И Юленька подумала, что это из-за нее все. Она ведь ужас, до чего невезучая.
Когда Юленька открыла глаза, то увидела, что ничего нету: ни автобуса, ни классухи, ни экскурсоводши, ни Алекса. Она лежала на плоском сером камне и смотрела в небо, такое же плоское и серое, как будто бы вытесанное из еще одного камня. Черными жилками на нем проступали облака, а солнца так и вовсе не было.
— Крышкина-Покрышкина, просыпайся, — сказал кто-то знакомый. И Юленька села.
Алекс. Точно. Его зовут Алекс, и они вместе ехали. Куда? Домой. Откуда? С экскурсии. Перед самой линейкой. Экскурсия. Кижи. И еще куда-то. Потом автобус вдруг начал кувыркаться и…
— Мы умерли? — спросила Юленька и потрогала себя за ухо. Она ощущала и пальцы, и ухо, и еще твердый холодный камень под собой, и соленый запах моря, совсем как в Евпатории, куда ездили в позапрошлом году.
Мама, правда, в Турцию хотела. Но Турция — это дорого.
— Алекс, мы умерли?
Она все-таки села, и руки ее двигались, и ноги тоже. А в груди привычно колотилось сердце. Разве у мертвецов или призраков, которыми становятся мертвецы, сердце стучит?
Алекс стоял рядом и тоже ничуть не походил на призрака. Джинсы у него грязные. И кроссовки тоже. А мама — мама-которая-знает-про-всех — говорит, что Алекс — зажравшийся мажор. И его изолировать надо, чтобы не влиял плохо. А Юленьке было не понятно, как и на кого он влияет, если держится в стороне ото всех?
— Может, и умерли, — ответил Алекс. — Техника точно сдохла.
Подбросив на ладони айпод, он сунул его в рюкзак, а потом руку протянул.
— Вставай, Крышкина-Покрышкина, пойдем.
— Куда?
— Куда-нибудь. А поездочка-то зачетная вышла… мой папашка от злости скопытится. Рвет и мечет… ну и фигли ему.
Серый камень простирался во все стороны. Иногда он был чуточку более темным, иногда — более светлым, словно бы поседевшим. На проплешинах прорастали деревья. Снежно-белые, они походили на торчащие из-под земли руки, и невидимый ветер шевелил ветви-пальцы. Тогда казалось, будто они скребутся в небо.
Юленьке это место жуть как не понравилось. Она вообще недолюбливала странные места, тем паче такие мрачные. Алекс же, оглядевшись, бодро зашагал прочь, и Юленьке не осталось ничего, кроме как идти следом.
— Ты… ты знаешь, куда идешь?
— Не знаю.
— Тогда почему идешь?
— Потому что иду, — он перепрыгнул через упавшее дерево, которое больше не походило на руку, скорее на огромного червя. Гладкая кора просвечивала, позволяя разглядеть тонкие трубки, похожие на провода. Только это провода еще и дергались, точно живые.
Прыгать Юленька не решилась — обошла дерево. И бегом бросилась догонять Алекса.
— Ты… ты постой! Может, нам лучше на месте? Подождать.
— Чего? — он остановился и глянул на нее. А смотрел Алекс всегда с насмешечкой, будто знал, что все-все в этом мире будет в точности так, как ему захочется.
— Ну… — Юленька растерялась. — Спасателей. Ведь придет кто-нибудь! Придет. А если мы уйдем, то… то никто нас не отыщет.
— Крышкина-Покрышкина, нас никто не будет искать.
Будут! Папа! Мама! Спасатели! Полиция! Кто-нибудь… это ведь не бывает, чтобы живой человек и пропал. Или бывает?
— Мы здесь, — пояснил Алекс, поправляя лямку рюкзака. — Я не знаю, где это, но точно не на Земле.
Тогда Юленька заплакала. Она плакала горько и самозабвенно, размазывая слезы по лицу и всхрюкивая от огорчения. Врет! Алексу нравится ее мучить, вот он и придумал способ… кто-нибудь появится… кто-нибудь обязательно появится… нужно лишь подождать.
— Ну? — крикнул Алекс. — Ты идешь?
Глава 3. Кошка-которая-гуляет-между-мирами
Кошка сидела на валуне и вылизывалась. И пусть была она не черной, а белой, яркой, Воробей сразу понял, что кошка та самая, с парапета.
— Эй ты! — крикнул Воробей. Сначала он думал подобраться и схватить тварь, но после сообразил — не выйдет. Кошки чуткие и быстрые, куда быстрее человека. — Слышишь? Ты еще разговариваешь?
Левое кошачье ухо повернулось и отвернулось.
— Если есть о чем.
— Где я?
— В Ниффльхейме, — ответила кошка, и хвост ее скользнул вправо, сметая снежинки. — Добро пожаловать, Джек. И будь добр, выбрось камень. Здесь от него больше вреда, чем пользы.
Воробей мотнул головой и спрятал камень в карман. Уж больно удобным тот был: круглым, гладким и увесистым. А в этом месте, про которое Воробей понял одно — оно не похоже на свалку — лучше быть с камнем, чем без.
В любом месте лучше быть с камнем.
— И больше ты ничего спросить не хочешь? — поинтересовалась кошка, потягиваясь. Серебристые коготки скользнули по граниту, оставляя глубокие царапины. Пожалуй, ловить ее и вправду было глупой затеей. — Совсем ничего?
Она ловко спрыгнула, оказавшись вдруг рядом с Воробьем. Кошачий хвост больно ударил по ноге, а круглая голова коснулась ладони, напрашиваясь на ласку.
— Неужели, ты такой нелюбопытный, Джек?
— Я не Джек! — Воробей оттолкнул кошку, точнее попытался, но та увернулась и снова оказалась рядом, только с другой стороны.
— Ты Джек… имя — хороший подарок. Не стоит отказываться от подарков. Особенно, от таких.
— Почему?
— Просто поверь мне.
Кошка одним прыжком взлетела на плечо, когти ее пробили куртку, но до плеча не добрались. Хвост петлей обвил шею.
— Еще чего.
— Недоверчивый детеныш. Ты потерялся. Тебе страшно. Но я тебе помогу… — она рокотала, была теплой и легкой. Кончик хвоста гладил щеку, а мокрый нос упирался в самое ухо, и когда кошка говорила, Воробью становилось щекотно.
Внутри разливалась ленивая теплота, хотелось закрыть глаза и слушать, слушать этот голос.
Также Воробей слушал и песни матушки Валы. И чем все закончилось?
— Кто ты? — он затряс головой, как если бы пытался вытряхнуть воду из ушей.
— Я — Кошка-которая-гуляет-между-мирами, — сказала Кошка. — Ты можешь называть меня Снот. Или Советница. А можешь никак не называть и оставить тут, если мои советы тебе не нужны. Но они нужны, потому что без моей помощи ты, глупый детеныш, не протянешь и дня. Или ночи… хотя здесь не бывает ночей. И дней тоже не бывает. Зато есть отливы. И приливы.
Она тихонько засмеялась и, выпустив когти, царапнула плечо. Легонько. Нежно. Куда нежнее, чем камень.
— Ниффльхейм — страна туманов и сумеречных тварей. Мир, где нет настоящего огня. Ни искорки… ни уголька… Ты же хочешь вернуться домой, Джек, который отказывается от подаренного имени? А я тебе помогу.
— И чего взамен?
Хвост тронул затылок, скользнул по жестким волосам, которые больше не пахли шампунем, да и вообще, кажется, ничем не пахли.
— Не «чего», а «что», детеныш, — поправила Снот. — Взамен ты станешь со мной разговаривать. В этом мире совершенно не с кем поговорить.
Она лгала — в этом Воробей не сомневался. И думал, стараясь отрешится от мурлыканья и подаренного тепла, пытаясь понять, в чем же подвох, но все равно не понимал.
Согласиться?
Отказаться?
Монету бы бросить, но где ее возьмешь?
— Решай скорей, глупый детеныш. Скоро прилив. Посмотри-ка вверх.
Воробей посмотрел.
Небо, и до того серое, стало еще более серым, плотным. Черные линии проступили на нем жилками, на которых то тут, то там вспухали смоляные капли. Они разрастались прямо на глазах, грозя вот-вот лопнуть. А некоторые и лопались, осыпаясь не то пылью, не то снегом. Крупицы повисали в воздухе, и Воробей подумал, что это даже хорошо: прикасаться к ним у него не было желания.
— Так что ты решил, глупый медлительный детеныш? — спросила Снот. — Ты примешь мою помощь?
Ее голос привел крупицы в движение. Они опускались медленно, сплетаясь в причудливые фигуры, и шелестели. Воробью казалось, что еще немного, и он услышит голоса.
— Я согласен.
— Согласен принять мою помощь? Слушать мои советы? И делать так, как говорю я?
— Ну да.
Пока он не разберется, в чем тут дело. А дальше видно будет.
— Вот и хорошо, — Снот спрыгнула на землю. — Тогда беги за мной, Джек. Беги со всех ног… и возможно, мы успеем.
Угрожающе шелестели снежинки.
Неслись к Воробью, кружили и окружали. Он побежал, пытаясь уйти из-под снежной сети, которая опускалась на землю, неторопливо, точно зная — добыча не ускользнет.
— Быстрей, Джек! Быстрей! — звала Снот, перетекая с камня на камень. — Торопись… волна идет!
Волна не шла — догоняла. Она летела, грохоча, стеная на тысячу голосов, грозя смять Воробья, разодрать на клочки и смешать с гнилой крупой тумана. И когда он потерял было надежду спастись, земля вдруг закончилась. Она просто исчезла, и Воробей снова упал, но на сей раз в нечто мягкое и вязкое, вроде той жижицы, что стекалась со всей свалки в стакан-болотце. Только та жижица пахла железом и гнилью, а эта — талым снегом.
Она залепила рот, забила нос, и Воробей вяло подумал, что теперь он точно умрет. Сверху же загудело, и болото, прозрачное, как стекло, покачнулось. Оно дрожало, мелко, испуганно, и дрожь подталкивала Воробья глубже и глубже, хотя он отчаянно молотил руками, пытаясь выбраться наверх. Редкие пузырьки воздуха вырывались изо рта и носа и вязли, не добравшись до поверхности.
И кошка исчезла.
Кажется, Кошкам, как и людям, нельзя верить…
В тот миг, когда воздуха в легких не осталось, ноги Воробья коснулись камня — у болота все ж имелось дно. И дно это вдруг раскрылось, чтобы тут же сомкнуться над головой.
— Аммм… — сказало оно и срыгнуло воду в болото. — Уммм…
— Теперь можешь дышать, — промурлыкала темнота. — Но аккуратно. В Ниффльхейме все нужно делать крайне аккуратно. В том числе дышать и думать.
Воздух был горячим, а место, в котором очутился Воробей, — странным. Он сидел внутри огромного шара, в стенках которого были просверлено множество крохотных дырочек. И через них с легким свистом проникал воздух.
На дне шара скопилась влага, но и она бурлила, выпуская воздушные пузырьки.
— Кошка, ты где? — спросил Воробей тихо-тихо, и перед самым его носом возникли два светящихся пятна. Одно ярко-желтое, как колечко матушки Валы, другое — синее.
— Могла бы и предупредить.
— Зачем? — желтый глаз мигнул. А следом мигнул и синий.
— Я едва не погиб! — кричать шепотом было неудобно.
— Если бы ты погиб от такой малости, как туман, с тобой определенно не стоило бы иметь дела. И уж конечно, ты не дошел бы до Хельхейма. А про трон я и не упоминаю даже. Совсем даже не упоминаю.
Воробью очень захотелось дернуть кошку за хвост. Или за усы. Или сделать еще что-нибудь, чтобы отомстить за пережитый страх. Ну и за грязные штаны, которые покрылись белой слизью болота.
Однако он ничего такого не сделал, а лишь спросил:
— Что это за место?
— Троллья голова.
— И она пустая?
Снот вновь забралась на плечо и, обняв лапами, мурлыкнула:
— Запомни, Джек. Полные головы встречаются гораздо, гораздо реже, чем пустые. Это невыгодно — иметь полную голову.
— Почему?
— Потому что полную голову носить тяжелей. И в мяч ею не больно-то поиграешь. А каменные тролли любят играть в мяч.
Воробей хотел спросить, кто такие тролли и как они будут играть в мяч головой, если в этой голове сидит сам Воробей и еще Снот, но тут камень затрясся, захрустел, как орех, на который сапогом наступили.
— Держись! — велела Снот.
— За что? Здесь же пусто!
Воробей прижался к стене и прилип, радуясь, что на одежде и волосах все еще есть болотная слизь. Она, конечно, не клей, но хоть что-то. А троллью голову подбросило вверх.
— Ррру! — закричал кто-то снаружи, и судя по голосу, был он огромен.
— Ррра! — отозвались на крик.
— Твою ж мать… — Воробья швырнуло на пол. Плечо пронзило болью, и колени тоже. А шар вновь подбросило, и новый удар был сильнее старого. — Твою ж мать!
— Рррых!
Мощнейший удар сотряс голову.
— Они должны были выбрать другую! — взвизгнула Снот, когтями впиваясь в стену. — Должны были…
А Воробей подумал, что, когда все закончится, он даст кошке хорошего пинка. Если выживет, конечно.
Глава 4. Троллий мяч
Юленька устала быстро, Алекс же все шел и шел. Шел и шел. И на нее не оглядывался, как будто бы ему все равно: идет Юленька или нет. Хоть бы слово сказал! Одно-единственное словечко! Чтобы не так тихо… не так жутко…
Серость сгущалась. Камень становился мягче, пока не превратился в болото. Желтовато-бурое, комковатое, оно напоминало кисель, два дня простоявший на солнцепеке. Желатиновая жижа мягкими губами обхватывала ноги, а выпускала нехотя, со всхлипом. И нити-сопли тянулись следом.
Мерзость какая!
Сделав десяток шагов, Юленька решительно сказала:
— Я дальше не пойду!
И села на круглый гладкий валун.
Мама постоянно повторяла, что свою позицию следует обозначать четко.
Алекс остановился, но поворачиваться к Юленьке не стал. Он разглядывал болото и думал о чем-то, хотя мама была уверена, что думать Алекс не умеет, потому как ему незачем, у него родители богатые. А у Юленьки, значит, не такие богатые и получается, что ей-то думать надо.