Помолчав с минуту, чтобы дать учителю возможность запечатлеть в памяти этот способ лечения болезней, мистер Мак-Снэгли перешел к расспросам о «сестре Морфер».
– Она – украшение христианства, и потомство у нее растет такое же, – прибавил Мак-Снэгли, – дочка у нее такая воспитанная, эта самая мисс Клити, так прекрасно себя ведет.
Он так восхищался совершенствами мисс Клити, что разглагольствовал о ней битых четверть часа. Учитель совсем растерялся. Во-первых, в похвалах по адресу Клити он усматривал недоброжелательство к бедной Млисс. Во-вторых, в тоне, каким Мак-Снэгли говорил о миссис Морфер, чувствовалась неприятная фамильярность. И учитель после нескольких бесплодных попыток сказать что-нибудь подходящее счел за лучшее вспомнить, что у него какое-то дело, и ушел, так и не попросив совета. Впоследствии он не совсем справедливо обвинял преподобного Мак-Снэгли в том, что он отказался дать этот совет.
Быть может, именно эта неудача снова сблизила учителя с ученицей. Казалось, девочка заметила, что за последнее время учитель стал держаться с ней иначе, более принужденно, и во время одной из долгих послеобеденных прогулок она неожиданно остановилась, влезла на пень и посмотрела ему прямо в лицо своими большими, пытливыми глазами.
– Вы не сердитесь? – спросила она, отбросив за спину свои черные косы.
– Нет.
– И не расстроены?
– Нет.
– И не голодны? (Голод, по мнению Млисс, был такой болезнью, которая могла поразить человека в любое время.)
– Нет.
– И о ней не думаете?
– О ком, Лисси?
– Об этой белобрысой! (Последний эпитет Млисс, очень смуглая брюнетка, изобрела для обозначения Клитемнестры.)
– Нет.
– Честное слово? (Замена «помереть на этом месте», предложенная учителем.)
– Да.
– Честное-пречестное?
– Да.
Млисс стремительно поцеловала учителя и, спрыгнув на землю, бросилась бежать. Дня на два, на три она снизошла до того, что вела себя почти так же, как другие дети, – «исправилась», по ее выражению.
Прошло два года с тех пор, как учитель приехал в поселок, и он уже подумывал о перемене места, так как жалованье его было невелико, а рассчитывать на то, что Смитов Карман станет в скором времени столицей штата, не приходилось. Он намекнул школьному совету о своих намерениях, но в то время нелегко было найти образованного молодого человека с незапятнанной репутацией, и он согласился остаться до конца учебного года. Никто не знал планов учителя, кроме его единственного друга, доктора Дюшена, молодого врача-креола, которого жители Уингдэма звали Дюшени. Он не говорил о своих планах ни миссис Морфер, ни Клити, ни кому-либо из учеников. Его молчание объяснялось отчасти природной сдержанностью, отчасти желанием избежать расспросов и назойливого любопытства, отчасти же тем, что он привык не доверять самому себе, пока не выполнит задуманного.
Он старался не думать о Млисс. Повинуясь, быть может, эгоистическому инстинкту, он считал свое чувство к девочке глупым, романтическим и безрассудным. Ему казалось даже, что она будет лучше учиться под началом более пожилого и более строгого учителя. К тому же ей было около одиннадцати лет, и, по законам Красной горы, через три-четыре года она уже могла считаться взрослой женщиной. Свой долг он исполнил. После кончины Смита он написал его родственникам и получил одно письмо от тетки Млисс. Выражая благодарность учителю, она писала, что через несколько месяцев собирается переехать с мужем из восточных штатов в Калифорнию. Это несколько меняло архитектуру воздушного замка, возведенного учителем для Млисс, но все же нетрудно было себе представить, что сердечная и любящая женщина, к тому же родственница, скорее сумеет взять в руки эту своевольную натуру. Однако, когда учитель читал ей это письмо, девочка слушала равнодушно и не стала спорить, а потом вырезала из него несколько фигурок, изображавших Клитемнестру, и, подписав во избежание ошибки: «белобрысая», налепила их снаружи на стене школы.
Лето было на исходе, в долинах уже собрали последнюю жатву, и учитель вспомнил, что пора и ему пожинать плоды и устраивать праздник урожая, иначе говоря – экзамены. И вот ученые джентльмены и многоопытные дельцы Смитова Кармана собрались созерцать, как в силу освященного веками обычая робких детей будут запугивать, точно свидетелей на суде. Как всегда в таких случаях, почести достались тем, кто был смелее и меньше робел. Читателю нетрудно будет представить себе, что на этот раз Млисс и Клити были впереди других и привлекали внимание зрителей: Млисс – ясным и практическим умом, Клити – безмятежной самоуверенностью и благочестивой скромностью манер. Остальные дети робели и путались. Разумеется, живость и блестящие способности Млисс покорили большинство зрителей и вызвали шумное одобрение. История Млисс невольно будила живейшее сочувствие среди тех слушателей, которые жались к стенам, подпирая их могучими плечами, и среди тех, чьи мужественные бородатые лица заглядывали с улицы в окна. Но популярность Млисс была подорвана одним непредвиденным обстоятельством.
Мак-Снэгли сам напросился на экзамены и испытывал немалое удовольствие, пугая робких школьников непонятными и двусмысленными вопросами, которые задавал устрашающим загробным голосом. Млисс отвечала по астрономии и парила за облаками под музыку сфер, рассказывая о пути земного шара в пространстве и о движении планет по орбитам, когда Мак-Снэгли внушительно поднялся с места.
– Мелисса! Ты говорила о вращении нашей земли и движении солнца, и, кажется, ты сказала, что оно не останавливалось ни разу с сотворения мира?
Млисс презрительно кивнула головой.
– Так ли это? – спросил Мак-Снэгли, скрестив руки на груди.
– Да! – ответила Млисс и крепко сжала свои красные губы.
Великолепные бородачи в окнах подались вперед, и один из них, с рафаэлевски благообразным лицом, белокурой бородой и кроткими синими глазами, первый бездельник на приисках, повернулся к девочке и шепнул:
– Стой на своем, Мелисса!
Почтенный Мак-Снэгли испустил глубокий вздох, сострадательно взглянул на учителя, потом на детей и наконец остановил свой взгляд на Клити. Молодая особа не спеша подняла полную белую руку. Обольстительная полнота ее ручки оттенялась массивным браслетом из самородного золота – подарком одного из самых смиренных поклонников, надетым по случаю экзамена. На минуту все стихло. Круглые щечки Клити рдели таким нежным румянцем. Большие голубые глаза Клити так ярко блестели. Открытое муслиновое платье Клити так мягко облегало пышные белые плечики. Клити посмотрела на учителя, и он кивнул. Тогда Клити сказала нежным голосом:
– Иисус Навин велел солнцу остановиться, и оно повиновалось ему!
В классе послышался тихий гул одобрения, лицо Мак-Снэгли выразило торжество, лицо учителя омрачилось, а во взглядах зрителей самым забавным образом выразилось разочарование. Млисс быстро перелистала учебник астрономии и громко захлопнула книгу. Мак-Снэгли застонал, в классе изумленно ахнули, и за окном раздался вопль, когда Млисс стукнула красным кулачком по парте и торжественно объявила:
– Враки! Я этому не верю.
Глава 4
Долгий сезон дождей подходил к концу. Приближение весны было заметно по набухшим почкам и бурлящим потокам. Из сосновых лесов тянуло свежей хвоей. На азалиях уже наливались почки, и джерсейский чай готовил к весне свою лиловую ливрею. На зеленом ковре, прикрывавшем южные склоны Красной горы, снова поднялись среди лапчатых листьев высокие стрелы борца и снова распустили свои темно-синие колокольчики. Над могилой Смита снова заколыхались мягкие зеленые волны, и гребни их подернулись пеной маргариток и лютиков. На маленьком кладбище за этот год появились новые жильцы, и могильные холмики попарно жались к низенькой ограде, доходя почти до могилы Смита, которая была в стороне от других. Все по какому-то суеверному чувству избегали этой могилы, и место рядом с нею оставалось незанятым.
По городу были расклеены афиши, извещавшие о том, что в скором времени известной драматической труппой представлено будет несколько «уморительно веселых фарсов», а сверх того, для разнообразия, дана будет мелодрама и большой дивертисмент с пением, танцами и пр. Эти афиши вызвали волнение среди малышей, о них много говорили и возбужденно спорили в школе. Учитель обещал Млисс, для которой такие зрелища были в диковинку, взять ее в театр, и оба они присутствовали на спектакле.
Игра была скучная и посредственная: мелодрама была не так плоха, чтобы вызвать смех, и не так хороша, чтобы ее можно было смотреть с увлечением. Однако скучающий учитель, взглянув на девочку, был изумлен и даже почувствовал себя в чем-то виноватым, заметив, как действует представление на ее впечатлительную натуру. Горячая краска заливала ее щеки с каждым биением сердца. Губы слегка раскрылись, и сквозь них вырывалось учащенное дыхание. Черные брови изумленно поднялись над широко раскрытыми глазами. Она не смеялась унылым шуткам комика; Млисс вообще редко смеялась. Она не прикладывала украдкой к глазам уголок белого платочка, как чувствительная Клити, которая, беседуя со своим кавалером, в то же время нежно поглядывала на учителя. Но когда спектакль кончился и зеленый занавес опустился над маленькой сценой, Млисс вздохнула глубоким, долгим вздохом, устало потянулась и с виноватой улыбкой обратила к учителю свое серьезное лицо.
– А теперь проводите меня домой! – сказала она, закрыв черные глаза, словно для того, чтобы пережить еще раз все, что она видела на сцене.
По дороге к дому миссис Морфер учитель счел нужным высмеять представление. Неужели Млисс думает, что молодая леди, которая так прекрасно играла, в самом деле любит этого нарядного джентльмена? Если она его любит, это – сущее несчастье.
– Почему? – спросила Млисс, поднимая глаза.
– Как же, ведь он не сможет на свое теперешнее жалованье содержать жену и нарядно одеваться, да и платить ему станут меньше, если они поженятся. Впрочем, – прибавил учитель, – он, может быть, женат на ком-нибудь другом. По-моему, муж молодой графини проверяет билеты у входа, поднимает занавес, снимает нагар со свечей или делает еще что-нибудь столь же утонченное и изящное. Что же касается молодого человека в таком нарядном костюме – а костюм этот и в самом деле очень наряден и стоит доллара два с половиной, а то и все три, не говоря уж о плаще из красного плиса, я такую материю покупал на занавески и знаю, сколько она стоит, – что до него, Лисси, так он действительно хороший малый, и если запивает иной раз, то нельзя же, пользуясь этим, толкать его в грязь или наставлять ему синяки. Как ты думаешь? Если бы он был мне должен два с половиною доллара, я не стал бы попрекать его этим при всех, как сделал один человек в Уингдэме.
Девочка схватила учителя за руку и пыталась заглянуть ему в лицо, но он упорно отворачивался. Млисс имела некоторое представление об иронии, она и сама не лишена была едкого юмора, который и сказывался в ее словах и в поступках. Но учитель продолжал разговор в том же духе, пока они не дошли до дома Морферов, а там поручил Млисс материнским заботам миссис Морфер. Отклонив приглашение миссис Морфер отдохнуть и закусить и заслонясь рукой от взглядов голубоглазой сирены Клити, он извинился и ушел домой.
В течение двух или трех дней после приезда драматической труппы Млисс опаздывала в школу, а в пятницу учитель, оставшись без своего опытного проводника, не смог пойти на прогулку. Складывая книги и собираясь уходить из школы, он услышал рядом с собой тоненький голосок:
– Извините, сэр!
Учитель обернулся и увидел Аристида Морфера.
– Ну, в чем дело, малыш? – сказал нетерпеливо учитель. – Говори скорей!
– Извините, сэр, мы с Кэргом думаем, что Млисс опять навострила лыжи!
– Что такое, сэр? – сказал учитель с тем несправедливым раздражением, какое у нас всегда вызывает неприятное известие.
– Да, сэр, она совсем не бывает дома, и мы видели, как она разговаривала с одним актером. Она и сейчас там, а вчера, сэр, она хвастала, будто умеет декламировать не хуже мисс Селестины Монморесси, и жарила стихи прямо наизусть.
Тут малыш замолчал, разинув рот.
– С каким актером? – спросил учитель.
– А у которого блестящая шляпа. И волосы. И золотая булавка. И золотая цепочка для часов, – отвечал правдивый Аристид, ставя точки вместо запятых, чтобы перевести дыхание.
Учитель надел шляпу и перчатки и с неприятным чувством удушья в груди вышел из школы. Аристид, стараясь не отставать, семенил за ним короткими ножками. Вдруг учитель остановился, и Аристид наскочил на него.
– Где они разговаривали? – спросил учитель, словно продолжая разговор.
– В «Аркадии»! – ответил Аристид.
Когда они вышли на главную улицу, учитель остановился.
– Беги домой, – сказал он мальчику. – Если Млисс там, ты придешь в «Аркадию» и скажешь мне. Если ее там нет, оставайся дома. Ну, беги!
Аристид рысью пустился домой на своих коротеньких ножках.
«Аркадия» была как раз через дорогу – длинное строение, в котором помещались бар, ресторан и бильярдная. Переходя через площадь, молодой человек заметил, что двое или трое прохожих обернулись и посмотрели ему вслед. Он оглядел свой костюм и, прежде чем войти в бар, достал платок и вытер лицо. Как обычно, в баре было несколько завсегдатаев, которые уставились на него, как только он вошел. Один из них смотрел так пристально и с таким странным выражением, что учитель остановился, взглянул на него еще раз, и только тогда заметил, что это его собственное отражение в большом зеркале. Учитель подумал, что он взволнован, и, захватив со стола «Знамя Красной горы», пробежал столбец объявлений, чтобы дать себе успокоиться.
Потом он прошел через бар и ресторан в бильярдную. Девочки там не было. В бильярдной возле одного из столов стоял человек в блестящем цилиндре с широкими полями. Учитель узнал в нем антрепренера драматической труппы, которого невзлюбил с первой встречи за манеру как-то особенно подстригать волосы и бороду. Убедившись, что той, которую он ищет, здесь нет, учитель подошел к человеку в цилиндре. Тот заметил учителя, но попытался сделать вид, будто не замечает, что редко удается людям невоспитанным. Поигрывая кием, он притворялся, что целится в шар посередине бильярда. Учитель стал против него и, когда актер поднял глаза и они встретились взглядами, подошел ближе. Он не хотел начинать сцену или ссору, но, как только заговорил, что-то клубком подкатилось у него к горлу, и он испугался собственного голоса – так глухо и отчужденно он прозвучал.
– Насколько мне известно, – начал он, – Мелисса Смит, сирота и одна из моих учениц, говорила вам, что хочет стать актрисой. Это правда?
Человек в цилиндре оперся на стол и сделал такой фантастический выпад кием, что шар завертелся и помчался вдоль борта бильярда. Обойдя кругом стола, игрок поймал шар и водворил его на место. Покончив с этим и снова нацелившись, он спросил:
– Ну так что же из этого?
Учитель снова почувствовал удушье, но сдержался и, сжимая борт бильярда рукой в перчатке, продолжал: