- Ах, Lise, как жаль, что ты немка! Тебе не понять , что греки наши братья по православной вере, не помочь им, всё равно, что предать болгар или сербов…
Голова Александра закружилась. Прекраснейшие гурии, похожие на тех хивянок, что прислал в дар прошлый год среднеазиатский эмир, окружили его в помутившемся, завертевшемся каруселью воображении.
Александр пошатнулся. Царица и подбежавший лекарь-китаец подхватили его. Потерявший сознание император Александр не видел, как Елизавета Александровна переглянулась с лекарем.
* * *
Экипаж Николая остановился у парадного подъезда Загородного театра. Камердинер спустил подножку кареты; запахнувшись в доху, Николай пошёл под театральные фонари.
«Великий князь! Великий князь!» - слышалось по коридорам. Товарка Анны проводила Николая в гримёрную.
Анна оторвалась от зеркала. Она была в пышном атласном, бордового цвета платье, открытом на груди и на плечах, перетянутом под грудью широкой зелёной тесьмой. Причёска а-ля Помпадур и мушка справа от верхней губы придавали ей игривость. Анна готовилась к выходу на сцену; гримировалась она самостоятельно, не доверяя никому. Хотя туалет Анны не был в порядке, а на лице таились следы давнишней и тайно скрываемой заботы, сегодня она показалась Николаю ещё более прелестной, чем день назад; большие голубые глаза, белокурые волосы – словно ангелочек с рождественской открытки. Николай щёлкнул каблуками, одёрнув прежде мундир бригадного генерала. Анна протянула великому князю пухлую ручку.
- Сударыня, разрешите выразить своё восхищение вашим выступлением в Зимнем дворце позавчера. Известные печальные обстоятельства помешали сделать мне это в день премьеры.
- Благодарю вас, великий князь, - смутилась Анна.
- Не называйте меня великим князем! – Николай пылко упал на одно колено, схватил руку Анны.- Я хочу быть для вас просто Николаем. Анна, умоляю вас не отталкивайте меня… Я не спал две ночи прежде , чем решился на сегодняшнее объяснение, - Николай горячо зацеловал ладошку Анны. – я люблю вас. Поедемте сегодня после спектакля ко мне в Петергоф.
Анна порывисто встала из-за гримёрного столика. Щёки её дрожали, пятна возмущения покрыли лоб и шею.
- Опомнитесь, великий князь! Уже через четверть часа вы будете жалеть о своей недостойной слабости. Ваше поведение оскорбительно для царствующей фамилии…
В гримёрной послышался слабый детский плач. Анна бросилась за стоявшую разноцветную японскую ширму. Николай, не раздумывая, двинулся следом. За ширмой в аккуратной детской кроватке под розовой пелеринкой лежал очаровательный в золотых кудряшках ребёнок.
- Олечка, крошечка, ну что ты? – бросилась к ребёнку Анна.- Приснилось что-то?
- Мама, спектакль уже закончился? – спросила девочка, хлопая сонными глазками.
- нет, деточка, спектакль поздно закончится. Спи…- Анна поправила розовую пелеринку, извинительно посмотрела на Николая. – Она немного приболела у меня.
- Простите, сударыня ,- покраснев , с улыбкой поклонился Николай, - По незнанию я, кажется, пытался поколебать нравственность молодой матери. Впрочем, неудачно…
* * *
Николай вышел в коридор и чуть не столкнулся с нетрезвой компанией молодых офицеров и Елизаветой Алексеевной, о нет, он не мог ошибиться, это, несомненно, была она! На Елизавете Алексеевне развевался высоко подвязанный голубой хитон, открывавший длинные крепкие ноги, на голове её была диадема из перламутровых ракушек, икры обвивал переплёт кожаных античных сандалий.
Lisе была разгорячена:
- После спектакля я отдамся лучшему из вас…или худшему, смотря по настроению. В уродах есть что-то пикантное…
- Елизавета! – схватил за кисть жену брата Николай.
- Фи! Я вас не знаю! – вздрогнула Lisе, попытавшаяся сразу вырваться.
- зато я вас слишком хорошо знаю! – не отпускал Елизавет Николай.
- Господа! Да помогите же спастись от этого нахала!
Высокий усатый корнет грудью разъединил Елизавету и Николая:
- Слишком высока честь для тебя! – Николай оттолкнул корнета плечом. – Ах, Lisе, Lisе!
- Я вас вызываю!
« Великий князь» шепнул кто-то из офицеров задире. Тот стушевался. Весёлая компания развернулась и двинулась по коридору.
- Господа! Не обращайте внимания на этого дурака. Он принял меня за шлюху, а я ведь честная женщина, не правда ли?! Корнет, вы вели себя мужественно, у вас право первой ночи…- пьяно говорила Lisе.
Офицеры хохотали.
* * *
Тяжело вздохнув, Николай поднялся по лестнице в амфитеатр. Давали «Калигулу и прекрасную сириянку». Вскоре на сцене появилась сама сириянка, пленная царевна, сохранившая честь перед грязными домогательствами императора. Её играла Авдотья, или Анна, как предпочитал называть Николай, Истомина. Как она танцевала!..
Сириянку сменила пьяная и бездарная императрица, исполнявшая Мессалину. Инкогнито Елизавета Алексеевна посещала Загородный театр, отдавалась здесь искусству и офицерам. Нехорошие слухи о её двойной жизни давно уже тянулись по Петербургу, подрывая авторитет императора.
- Воистину Мессалина! – прошептал Николай и стал спускаться по лестнице вниз.
* * *
У кареты Николая догнала в античном хитоне товарка Анны, разбитная подвижная девушка, исполнявшая в спектакле одну из небольших ролей, переодеться она ещё не успела:
- Ваше величество…
- Высочество,- поправил Николай.
- Ваше высочество!.. Несколько лет назад Анну обманул и оставил один негодяй из высшей петербургской знати… Анна очень страдает… Ваше высочество, у вас больше способов разыскать негодяя. Анна очень любила недостойного человека, он отец её дочери…
- Не уверен, смогу ли помочь…
- Вот этот перстень остался от негодяя, он забыл его на туалетном столике… Видя страдания несчастной, я выкрала его. Хотела отдать в полицию, но теперь даю вам.
Между пальцами Николая оказался большой чёрного металла перстень с выгравированными на нём серебром цифрами «71».
Покачав головой, Николай сел в экипаж.
* * *
Александр Павлович полевал цветы в зимней оранжерее. Цветы были его страстью. Согласуясь с инструкциями Лобеля, он выливал два стакана воды под тюльпаны, восемь -под гиацинты, три – под ирисы, - левкоям доставалось по четыре стакана. Садовник держал лейку, царь ёмкую стеклянную мензурку с делениями. По утрам часов до одиннадцати император позволял себе походить в просторном шлафроке и колпаке с кисточкой. Сегодня он не изменил своему обычаю. Следом за царём переходившему от гиацинтов к гладиолусам, двигались Аракчеев, в парадной генеральской форме, и его жена – Настасья Минкина в бело-голубом платье, с материей, натянутой на самый широкий в Империи обруч.
- Пагубны характер и образ жизни Императрицы,- горячо продолжал Аракчеев,- сказываются и на делах государства. Я уверен, что не без влияния Елизаветы Алексеевны вы, государь, настаивали на Государственном совете на посылке наших войск в Германию для содействия немецкому объединению под эгидой Южногерманского союза, учитывая, что мать нынешней императрицы – Амалия, герцогиня Баденская, воздействует на дочь злонамеренными письмами. Высшие же интересы России требую помощи нашим братьям балканским славянам и грекам в их борьбе против оттоманов. Вы прекрасно осведомлены, государь, что на острове Хиос турки вырезали 98 тысяч греков из почти 100—тысячного населения. История не простит нам предательства славян и русских, волею судеб, оказавшихся за пределами государства…
- Что же вы предлагаете, граф? – император Александр подошёл к своей гордости – центральноафриканским орхидеям, и с нежностью отца рассматривал их бледные, словно мёртвые лепестки, окрашенные на краю бутона рыхлыми багровыми пятнами, так напоминавшими кровь:
- « Сладкомедвяного лотоса каждый отведал, мгновенно
Все позабыл я и, утратив желанье назад воротиться,
Вдруг захотел в стране латофагов остаться,
Чтоб вкусный Лотос собирать,
Навсегда от своей отказавшись отчизны…»
- Это орхидеи, а не лотосы, государь…- поправил Аракчеев. Александр приблизил своё лицо к лицу Аракчеева так близко, что тот ощутил его больное невкусное дыхание:
- А я знаю, граф… Вы думаете, я не знаю?. Смотрю на орхидеи, а читаю про лотосы… Так какой вы, граф, предлагаете выход в ваших столь запутанных государственных делах?
- В тех беседах, что ведут между собой мужчина и женщина, наиболее важные, государь ведутся в постели. Со времён Петра Великого русские императоры из поколения в поколение женятся на немках. С каждым браком русской крови в царях всё меньше и меньше. Если Петр был чистокровным русским, то его дочь, Елизавета Петровна – уже наполовину немка, а вы ,государь, - уже на 90 с лишним процентов – нерусский человек. Постельные же нашёптывания немок обходятся России ещё дороже, чем нечистота крови её государей.
- Короче, короче, граф! Вы чересчур увлеклись генетикой…- теперь царь подошёл к искусственному озерцу в центре оранжереи и любовался прекрасными зелёными островами с жёлтой каймой викторий-регий.
- Я предлагаю немедленно выслать из России баварского посла фон Цейтлера, баденского консула фон Шмундта, совместно с царицей занимающихся политическим давление на вас в интересах южногерманских государств...
- А также выслать всех жидов, запретить табак и картофель, приказать жрать репу с постным маслом и залезть на ветку к макакам…- язвительно продолжил Александр.
- Я не шучу, - голос Аракчеева дрогнул, он сознавал, что разговаривает с императором чересчур резко, по-другому не получалось: - Вам следует немедленно, государь, развестись с немкой Елизаветой, позорящей вас своим развратным поведением, и жениться на русской. Я знаю только одну, мою жену – Настасью Минкину, и от чистого сердца предлагаю её вам, государь, вместо императрицы в жёны…
Настасья Минкина конфузливо поклонилась. Государь от неожиданности выронил стеклянную мензуру, она со звоном разбилась о рисованную стеклянную чешскую плитку.
- Так ты что… предлагаешь свою жену вместо моей?..
- Так точно, государь, Настасью Минкину вместо Елизаветы Алексеевны… приношу на жертвенник государства российского. Моя жена чистокровная русская, прекрасная хозяйка, исключительных душевных качеств, способна к деторождению. Вместо порочной Lise … Аракчеев выпрямился, превратившись в камень.
- Вы же знаете, государь, у меня только одна радость – пробормотала Настасья Минкина, потупившись…
- Но она же из крестьянок… твоя морганатическая супруга…- пробормотал ошеломлённый государь.
- Недавно мы обвенчались, по закону… Из неё будет лучшая императри…
- Впрочем, какое это имеет отношение… Да что же это я…Да вы в своём уме?! Пошёл вон! Пошёл вон! Пошли вон!- страшно закричал Александр.
Аракчеев и Минкина с поклонами, зашаркав туфлями, заспешили к выходу. Навстречу им попались, прибежавшие на крик в лёгком игривом сарафанчике Lise и её сын от Александра. Отрок, страдавший тяжёлой идиотией.
- Саша! Саша! Ради Бога, не волнуйся! Тебе нельзя волноваться! – закричала Lise.
- Папа! Папа! – монотонно лепетал идиот.
- Русский граф! Подобрал крепостную, жил невенчанный, обвенчался и смеет ещё предлагать…- Почувствовав слабость, Александр пошатнулся. Lisе подхватила его.
- Lisе , если б ты знала, как меня утомила эта вечная российская дилемма – славянофилы и западники…
- Всем, Саша, мил не будешь…
- Ты меня любишь, Lisе?
- Да, да, да чадо моё…
- Не называй меня чадом. Мне не нравится. Я всё-таки выиграл войну с Бонапартом…
- И освободил Германию! Ах, Германия, там цивилизация, здесь, в России, самое непотребное варварство!
- Lisе, сердечная Lisе, как я устал царствовать! Я хотел бы жить в маленькой уютной хижине где-нибудь на берегу Рейна или Енисея…- Александр положил Глову на плечо Lisе.
- Лучше Рейна…- улыбнувшись, Lisе нежно поцеловала Александра.
Оба они обернулись. Фарфоровая чашка, схваченная со стола мальчиком идиотом, разбилась об пол. Ребёнок, урча как зверь и строя бессмысленные рожи, принялся тут же играть осколками.
- У нас ещё будут дети, Lisе? Наследник престола?
- Будут , Саша! Обязательно будут!
Через приоткрытые двери за Александром и императрицей наблюдали Аракчеев и Минкина.
- Вот, видишь, я же говорила, что он мной побрезгует…- прошептала Минкина красному, как рак, Аракчееву. Но тот смотрел на идиота, копошившегося на полу с осколками фарфоровой чашки:
- Вот оно – будущее России!
* * *
Беззубая старуха в сером шерстяном платке и чёрной кацавейке показала Александру, как пройти. По стертым осыпающимся камням он спустился в мрак склепа. Заскрипела окованная литым железом дверь. Колыхнулась от ветра лампада перед ликом господним.
Здесь в заброшенной гробнице на Васильевском кладбище таился в посту архимандрит Фотий.
- Старец молится… - грозно приложила старуха палец к губам и исчезла во мраке.
Посредине склепа, слабо освещённого лишь мерцающей лампадой да полосами света, падавшими через редкие расселины в потолке, стоял каменный гроб. В гробу с широко открытыми в пространство глазами в простой монашеской рясе лежал Фотий. Слышалось:
- Говорят третьи: то добро, что творит доброе людям. Но есть ли такое? Что добро одному, другому зло: рабу добро – его свобода, господину – рабство раба; богатому – в сохранении благ его, бедному – чтоб погиб богатый; отверженному, чтобы покорить отвергающему, чтобы не покориться; нелюбимому, чтобы полюбила его, счастливому, чтобы отвергла всех, кроме него; живущему, чтобы не умирать, рождающемуся, чтобы умерли и очистили ему место под солнцем; человеку – в гибели зверей, зверям – в гибели человека… Вот принято между людьми, что творить добро и любовь лучше, чем творить зло и ненависть. Но и это скрыто: ибо если есть возмездие, то лучше человеку себя принести в жертву, а если нет его, то лучше взять свою долю на земле… Много придумано знаний, но не придумано жизни и счастья, чтобы наполнить их. Не дольше ли всех жил Мафусаил , но и он умер; не счастливее ли всех был Иов, но его съедала скорбь.
- Странная молитва у тебя, святой отец, очень странная…- прервал царь старца, входя в полосу света и пытаясь получше рассмотреть худое с восковой желтизной лицо Фотия с глубоко посаженными пронзительными глазами под насупленными седеющими бровями. – Сразу и не поймёшь, кому больше молишься Богу или Сатане…
- Ни что не рождается из мрака и пустоты, - спокойно отвечал старец, поднимаясь из гроба, - но имеет одно начало. Если есть Бог, то всё от него, даже богохульство. В молитве – главная вещь – искренность, слова – то найдутся. В гробу живу, готов всегда и к смерти, и к воскресению из мёртвых…- объяснил Фотий, предупреждая вопрос Александра. Он внимательно изучал высокую согбенную фигуру царя в военной шинели. Помолчали.
- Исповедоваться пришёл, - сказал царь.- Показался ты, Фотий, достойный царского исповедания.
- Так ты же - сам глава русской церкви. Со времён Петра вы, цари, патриархов отменили. И церковью и миром правите… У себя и исповедуйся.
- Не юродствую отец, тошно мне.
- Постишься?
- Пощусь.
Нагнув голову царя, Фотий поставил его на колени, накрыл епитрахилью.