А.А.А.Е.
(Роман приключений. Том I) - Иркутов Андрей Дмитриевич

ГЛАВА ПЕРВАЯ,

в которой завязывается первый узел

— Ура!

— Еще раз.

— Ура!

— Еще раз.

— Ура!

— Качать Виктора!

— Тише, черти! Ребра сломаете.

— Ура! Ура! Ура!

Ух! Чуть не до самого потолка. Руки молодые, сильные. Подбросят, так держись. Знал комсомол, кого дать во флот. Таких молодцов отобрал, что любо. Один к одному. Здоровые! Крепкие! Стройные!

Взлетает Виктор кверху. Смеется.

— А ну, повыше!

И повыше неплохо. Фу ты! Даже сердце замирает. Привыкай, Виктор. А если на мачте, да в бурю?

Крепко комсомольское сердце. Руки качавших устали. А сердце не устало.

— Ну, будет с тебя!

Опустили на землю. Тесным кольцом обступили. Радостно смеются, улыбаются молодые задорные лица.

— Так через неделю, говоришь?

— Через неделю.

И опять:

— Ура!

Читатели народ нетерпеливый. Им нужно знать: а что, а почему, а зачем? Вот и сейчас. Наверно, уже не терпится.

— А почему ура кричат?

— А зачем качают?

— А кого?

Надо объяснить, ничего не поделаешь.

Ура кричат потому, что судно «Товарищ» через неделю уходит в кругосветное плавание.

Качают, конечно, не затем, чтобы печенки вытрясти, а затем, чтобы выразить свое удовольствие тому, кто эту новость сообщил.

Качают товарища Виктора, молодого штурмана.

Удовлетворены? Ну, так отправимся дальше…

…самое лучшее, по Неве, пароходом.

Когда крикнут:

— Морской канал.

Тогда вылезать надо.

Сразу удивитесь. На Неве судов много, а здесь еще больше. На Неве суда большие, а здесь огромные. Все, что не может влезть в Неву, влезает в морской канал.

Грязные закопченные купцы глотают ненасытными глотками тысячи тонн груза. Чистые, еще мокрые от недавнего мытья пассажирские пароходы любезно подставляют ладони своих сходней под ноги людей иностранного вида. Угрюмо смотрят куда-то вдаль, покрытые чехлами, орудия военных судов.

На берегу суетня и крики. Скрип гигантских подъемных Кранов. Говор сотен людей на сотнях наречий.

Достаточно грязно. С непривычки и грязь, и груды тюков и ящиков мешают найти дорогу. Да и различить нужное вам судно среди массы похожих друг на друга кораблей не так-то легко.

Но сегодня ведь вы ищете совсем особое судно. Вы ищете судно «Товарищ», на котором юные моряки отправляются в свое первое кругосветное плавание.

Его вы найдете сразу. Вон там, где собралась толпа. Где реют красные флаги. Где гремит музыка.

Вам покажется, что здесь собрался весь Ленинград. И вы не ошибетесь.

Кроме Ленинграда, есть тут и представители других городов. В проводах судна «Товарищ» принимают участие многие районы республики.

Виктор волнуется.

Виктор должен произнести ответную речь. Он внимательно вслушивается в слова ораторов. Сколько теплоты, сколько любви! Вот этот старый рабочий. У него есть сын на этом судне. Но он думает не только о своем сыне. Он думает о всех. Он всех называет:

— Сынки наши! Молодцы наши!

Молодцы волнуются не меньше Виктора. Сердца, как птицы, бьются под матросскими фуфайками.

Шутка сказать. На судне, идущем под красным флагом, объехать вокруг света. Промелькнуть красной птицей мимо твердынь злейших врагов России. Заронить надежду в сердца миллионов колониальных рабов. Почувствовать братское пожатие пролетариев всего мира.

И, кроме того, увидеть невиданные страны. Подставить молодое тело палящим лучам тропического солнца. Перекинуться шуткой с зубастой акулой. Сорвать спелые бананы в садах Индии. Подразнить обезьян в лесах Борнео. Улыбнуться священному крокодилу в бассейнах храма Вишну.

Мало этого?

Как тут не волноваться?

Отзвучали последние слова. Виктор, готовивший часовую речь, едва выдавил:

— Прощайте, товарищи… обещаем… мы… одним словом… мы, комсомольцы.

И не надо больше: все поняли то, что осталось недоговоренным; каких еще слов надо, когда все вот в этих двух, простых и ярких:

— Мы, комсомольцы!

Давай, капитан, команду! Отчаливай, судно! Уплывай, родной берег! Мы, комсомольцы, всегда найдем дорогу назад.

— Ура!

— Ребята! Никак Фоксик!

— Да что ты?

— Ей-ей. Смотри, смотри!

— Так и есть, Фоксик!

Под ногами столпившихся на берегу провожатых заметался песик. Маленький, черно-белый, с обрубленным хвостиком и настороженными ушами. Присел на минуту. Покрутил мордочкой. Потянул носом. И… решительно прыгнул в воду.

Его забыли! Маленькое собачье сердце не могло снести этой обиды. Его забыли.

Разве он не был любимцем всех? Разве он не научился танцевать на задних лапах? Разве не умел он прямо с земли прыгать на плечо Виктора? Разве не делал он свое собачье дело со всем пылом своей собачьей юности?

И вот, его забыли!

Лучше утопиться, чем снести такую обиду. А какая холодная вода!

— Товарищ капитан!

— Ну?

— Прикажите спустить шлюпку.

— В чем дело?

— Там, за бортом.

— Человек?

— Фоксик, товарищ капитан!

Шлюпка через секунду была на воде. Гребли на славу, хвастая своим искусством перед наблюдавшими с берега провожатыми.

Раз-два! Раз-два!

Четко опускались весла на тихую поверхность канала и белыми чайками взмывали кверху.

— Де-ержись, Фоо-оксик.

Фоксик держался. Он яростно работал лапами, фыркал, крутил головой, но плыл, плыл вперед. Расстояние между ним и шлюпкой все уменьшалось.

— Ребята! Доплывет или нет?

— Доплывет.

— Он словно уставать стал?

— И то, устает.

— Навались-ка дружней!

И в ту самую минуту, когда бедный пес, выбившись из сил, приготовился раз навсегда нырнуть под воду, чья-то рука схватила его за шиворот, подняла на воздух и опустила на теплые сухие колени. На берегу прогремело «ура» в честь этого первого подвига моряков.

К вечеру миновали Кронштадт. Проделали весь полагающийся отходящему судну ритуал и, рассекая волны Финского залива, двинулись вперед, твердо зная, что там, впереди — море.

Правда, море — Балтийское, серое, тяжело-свинцовое, мало сулящее радости и удовольствий тому, кто доверятся его хмурым волнам.

Но, все-таки, море!

Свободный от работы Виктор стоял, держась руками за перила борта. Слегка покачивало и набегавший ветер обещал свежую ночь. На горизонте медленно садился на волны огромный огненный шар. Залюбовавшись картиной заката, Виктор не заметил, как бегавший по незнакомой ему палубе Фокс вспрыгнул па плечо своего друга.

— Это ты, Фоксик? — улыбнулся Виктор.

Фокс, как бы отвечая, махнул куцым хвостом и лизнул Виктора теплым шершавым языком.

Если читатель хочет узнать, как выглядит Виктор, то сейчас самый подходящий для этого момент.

Первый и последний раз Виктор стоит спокойно, ничего но делая. В дальнейшем, волею авторов, он на всем протяжении романа будет двигаться, суетиться, лазать, бегать, плавать, прыгать и т. д. В этом непрерывном движении вы не сумеете определить, какого он роста, не сможете уловить цвета его глаз. Делайте это сейчас, пока не поздно.

Рост — 6 футов, 2 с половиной дюйма.

Вес — 3 пуда 15 фунтов.

Волосы — каштановые.

Глаза — карие.

Черты лица правильные.

Чуть заметная родинка на левой щеке.

Имя — Виктор. Фамилия… а, впрочем, так мы до вечера не кончим. Какое вам дело до его фамилии? Просто:

Товарищ Виктор.

Несколько минут Виктор стоял, глядя назад, туда, где едва заметной полоской маячили очертания Кронштадта. Потом поправил матросскую бескозырку, глубоко вдохнул соленый влажный воздух и, повернувшись на носках, впился глазами в беспредельный горизонт.

Здравствуй, море!

— Пора, Женя!

— Ах, Верка, да отстань ты!

— Говорю, пора! Все давно ушли. Скоро последний пароход.

— Ах, да не лезь!

Девушка в красном платочке, из-под которого выбивались пряди золотистых волос, отмахнулась от назойливой подруги.

— Хоть куртку-то застегни, — не отставала та. — Холодно!

С моря тянуло пронизывающей сыростью.

— Ладно, застегнула уже.

И Женя сердито запахнула кожаную куртку. На левой стороне груди сверкнул в лучах заходящего солнца портрет Ильича. Лучи солнца окрасили его красным.

— И что сидеть? — не унималась другая. — И знакомых-то никого у тебя нет на «Товарище». А ты…

— Не понимаешь ты ничего, Верка.

Девушка с портретом Ильича на груди встала.

— Не понимаешь! Уехали они! У-е-ха-ли. Что это значит?

— Значит, что уехали.

— Это значит, что они увидят новые земли, новые моря, новые страны, солнце новое. Весь мир увидят! Эх, счастливые: завидую я им. Вот как завидую!

— А все-таки холодно. Дождь будет.

— Ну идем, идем! Ладно.

И две подруги, пробираясь меж грудами ящиков и тюков, пошли по направлению к городу.

Жене двадцать два года.

Ее прошлое? В обязанности романиста двадцатого века не входит подробное описание прошлого героев. Но на прошлом Жени нам придется немного остановиться.

Детство в знойных туркестанских степях на афганской границе. Отец — американский рабочий, социалист. Из Америки вынужден был бежать. Последней станцией его бегства оказались оросительные работы в Туркестане. На этой последней станции встретилась ему женщина со смуглым лицом и черными глазами. От него и этой женщины родилась Женя.

Мать передала ей знание местного наречия и местного быта. Отец подарил ей безукоризненный английский язык и реальные представления об Америке.

Плюс к этому: глубокая любовь к угнетенным народам востока от матери, и ненависть к жирным буржуа — от отца.

Девушка с такими данными не могла остаться в стороне от великого ноябрьского шквала, не могла не принять участи я в борьбе, не могла не пойти под знаменем КИМ’а, не могла не поступить в ВУЗ, когда гром боев сменился тишиной передышки.

Что эта передышка временная, Женя, конечно, знала. Но что конец этой передышки для нее пройдет так внезапно, она не думала.

Заполняя свою анкету и вписывая в графу:

«На каких языках, кроме русского, вы говорите?»

Ответ:

«На английском и на фарсидских наречиях».

Женя не предполагала, что этот ответ решает ее судьбу.

Товарищ Арахан получил новое назначение. Сегодня, с поездом 10.40, он должен выехать по месту своей службы.

Быть полпредом в Афганистане — это далеко не синекура. Отдыхать там вряд ли придется. Афганистан — больная мозоль на пальцах многих лордов. Каждый шаг Советской России в Афганистане берется этими господами на учет.

Промахиваться здесь не рекомендуется.

Вот почему в штате полпреда работники должны быть отборные. И самым отборным среди всех должен быть секретарь.

Товарищ Арахан мечется по комнате. Он путается между двумя чемоданами и никак не может вспомнить, положил ли он проклятые крахмальные воротнички, столь необходимые каждому полпреду, или не положил?

Товарищ Арахан волнуется.

Дело в том, что старый, опытный секретарь афганского полпредства захворал. Захворал совершенно неожиданно и очень тяжело.

Врачи но сказали ничего определенного. Может быть, он поправится и через несколько дней сможет последовать за Араханом.

Может быть…

Во всяком случае, сегодня вечером ожидают кризиса.

Арахан то и дело поглядывает на часы. Еще не поздно. Поезд отходит через два часа. За два. часа человек может и умереть, и поправиться. Надо позвонить в больницу.

Товарищ Арахан подходит к телефону. Нервным движением снимает трубку, нетерпеливо стучит рычажком.

— Алло! Алло! Центральная?

— 17–28, — тянет голос с другой стороны проволоки.

— Дайте 42–75!

— Позвонила.

Товарищ Павлов открыл глаза. У его постели стояли двое мужчин и одна женщина — все в белом.

Товарищ Павлов силился что-то вспомнить. Сдвинул тонкие брови. Пожевал губами. Попробовал пошевельнуть рукой.

Нет! Вспомнить он ничего не может. Позади какая-то пустота… Какой-то черный провал, без конца, без начала. Впрочем… постойте!

— Какое сегодня число?

— Пятое! Вам нельзя говорить.

Пятое. Пятое. Брови сжимаются сильней. От страшного напряжения на лбу выступает пот. Крупными каплями скатывается по щекам.

Пятое — сегодня.

— Я должен ехать… я…

— Вы никуда не поедете, дорогой. Вам еще нельзя вставать. Вы никуда не поедете.

Товарищ Павлов удивлен. Ему нужно ехать. Он коммунист и ему дали наряд. В таких случаях не существует слово «нельзя». Какое право имеет этот человек в белом вмешиваться в его партийные дела?

Товарищ Павлов сейчас встанет, оденется и выйдет из комнаты.

Еще крупнее капли проступившего пота. Еще напряженнее излом бровей. Нет! Товарищ Павлов не может встать. Он даже пошевелиться не может. Он…

Опять темнота! Бездонная. Бесконечная.

Человек в белом наклоняется и щупает пульс товарища Павлова.

— Ну? — спрашивает другой.

— Плохо! Без камфары не обойтись.

В коридоре тревожно заболтал что-то звонок телефона.

— Сестра, подойдите, — сказал один из врачей.

Телефонная проволока протянулась через весь город.

С одной стороны взволнованное лицо Арахана, с другой — спокойное лицо ко всему привыкшей сестры.

— Алло! Больница слушает.

— Говорит Арахан. Как больной?

— Боюсь, что безнадежно.

— Он не сможет поехать?

— Он вряд ли вообще встанет, товарищ.

— Послушайте, может быть?

— Надо рассчитывать на худшее.

— Может быть, через неделю?

— Даже в случае выздоровления нужен длительный отдых. И…

Арахан уже не слушает дальше. Арахан дал отбой. Арахан снова снимает трубку. Снова нервно стучит в рычажок.

— Алло! Алло! Центральная?

— 17–45.

— Дайте ЦК РКП.

— ЦК Партии?

— Да, да!

Слышно, как пробуют один за другим провода. Неужели сейчас стереотипное:

— Заняты все провода.

— Нет!

— Позвонила.

— Спасибо! Это коммутатор ЦК?

— Да.

— Дайте Учраспред, Учраспред!

Товарищу Арахану обещали ждать его звонка до десяти часов.

— Учраспред слушает.

— Говорит Арахан. Товарищ Павлов…

Учраспред с полслова понимает, в чем дело.

— Хорошо, все будет сделано!

Человек говоривший с товарищем Араханом из Учраспреда, повесил трубку и быстро подошел к большому шкафу. Там в картонных ящиках лежали учетные карточки членов партии.

Привычным жестом он выдвинул нужный ящик, быстро вынул одну из карточек и почти мгновенно, но внимательно пробежал ее.

Да, да!

«— С какими местностями вы лучше всего знакомы?

— С Туркестаном и Афганистаном.

— На каких языках, кроме русского, вы говорите?

— На английском и фарсидских наречиях».

На звонок из соседней комнаты вышел человек.

— Вот этому товарищу выпишете командировку, вместо Павлова.

— Хорошо!

— И срочно сами отправитесь к товарищу на дом.

— Да!

— Если застанете дома, то сейчас же отвезете на квартиру к Арахану.