— Брось! — сказал европеец своему кучеру, видя, что тот намеревался продолжать спор. — Брось, я пойду пешком.
Но раньше, чем он успел поставить ногу на подножку экипажа, из-за поворота улицы вынырнул автомобиль, сразу положивший конец недоразумению. И лошадь, и верблюд, оба в одинаковой степени, испугались чудовища с огненными глазами и метнулись в сторону. Кабриолет покачнулся, вылезавший из него европеец нырнул под брюхо верблюда и сочно выругался…
IIСъезд на раут полпреда СССР был в полном разгаре.
У полпреда много неприятных и скучных обязанностей. Но из них — самая неприятная, это — обязанность принимать важных и нужных людей. Во время такого приема приходится все время быть начеку, следить за каждым своим словом и детально взвешивать и оценивать все качества собеседника. При этом, ни на одну минуту не надо забывать об обязанностях хозяина и старательно угощать гостей, нарочно с пустыми желудками приезжающих на такого рода вечера. Особенно трудна последняя обязанность на Востоке, где люди до крайности щепетильны в вопросах гостеприимства.
Арахан проделывал все полагающиеся церемонии. Он встречал гостей в дверях парадного зала — зала, выходящего в сад широкой тенистой верандой; отвешивал глубокие поклоны восточным гостям, крепко жал руки европейцев и с тоской подсчитывал, сколько еще приглашенных должны пройти мимо него.
Наконец, входная дверь в последний раз захлопнулась за каким-то жирным стариком в чалме, и Арахан направился на веранду. Здесь предстояла еще более трудная задача. На веранде стояло около дюжины маленьких столиков, сервированных к легкой закуске. Надо было обойти все столы, посидеть около каждого, точно учитывая, какому столику можно уделить десять минут, а какому за глаза довольно и пяти. В разговоре то и дело приходилось переходить с английского на немецкий язык, с немецкого перескакивать на французский, а между тем и другим вести короткие беседы на местном наречии. Слова путались в голове и минутами казалось, что на плечах не голова, а огромный арбуз, а вместо косточек — в арбузе разные слова почти всех языков мира.
Разговаривая, Арахан то и дело бросал взгляды на дверь внутренних комнат, откуда должна была появиться Женя и освободить его от половины работы.
У Жени в этот вечер было не меньше забот, чем у ее начальства. Это был первый раут, на котором она показывалась посетителям полпредства не как деловой секретарь полпреда, а как женщина и, волей-неволей, как хозяйка. Счастливые мужчины! У них для таких случаев форма одежды предписана законами хорошего тона. Идет или не идет к ним фрак — они его одевают, потому что так установлено. В отношении к женщине буржуазные обычаи поступили крайне жестоко. Они коротко обмолвились, — в таких-то случаях надевается вечерний туалет.
Вечерний туалет. Хорошее дело! В обычное время, вечерний туалет Жени состоял в том, что она, сбросив жавшие ноги ботинки, одевала старые стоптанные туфли. Теперь — дело иное. Так просто не выкрутишься.
На диване перед ней были разбросаны легкие полувоздушные тряпки и Женя, стоя посреди этого газового, шелкового и батистового хаоса, вела себя совсем странно…
Она не перебирала ткани руками, не ласкала ими свое лицо, словом, не проделывала всего того, что проделывают девушки из французских романов и героини Вербицкой, а просто сосредоточенно и довольно крепко ругалась, путаясь ногами в шлейфе какого-то дикого сооружения из кружев и атласа. Нет, эту дрянь она ни за что не наденет. Вот, эта, может быть, нырнула она в другую шелковую ловушку. О, черт! Оказалось, что это не платье, а одно декольте. На кой дьявол прислали ей эту дрянь? Что она будет делать со всем этим? К черту! к черту! к черту! Платье за платьем летели в угол комнаты, пока, наконец, одно, наиболее скромное не снискало благоволения. Женя быстро оделась, взглянула на себя в зеркало и осталась довольна. Затем достала из вазы несколько роз и быстрыми движениями приколола их к платью. Хорошо!
Теперь поправить прическу и… Удивительное дело! Обычно, Женя справлялась с прической в два счета. Но сегодня! Зеркало говорило ей слишком приятные вещи, чтобы она смогла так скоро расстаться с ним. Еще один локон. Еще один!..
Арахан в нетерпении не сводит глаз с двери, ведущей в Женину комнату. Ему обязательно нужно, чтобы кто-нибудь занял вон того толстого болвана в чалме. Женя могла бы сделать это. Почему она так долго? Что за чертовщина!
Арахан знал своего секретаря, товарища Женю, энергичную, умную и толковую девушку; довольно миловидную, всегда просто и со вкусом одетую. Но Арахан совсем не знал, что есть Женя-женщина, способная на одну лишнюю минуту задержаться перед зеркалом и продлить эту минуту за пределы часа.
И когда, наконец, она появилась в дверях и остановилась на пороге, разглядывая гостей, приподнявшихся ей навстречу, Арахан несколько мгновений не мог произнести ни слова; и когда, наконец, справившись с собой, сказал, обращаясь к присутствующим: — Господа, рекомендую. Мой секретарь! — то слова его звучали скорей вопросом, чем утверждением.
IIIЧандер Рао Налинакша еще не стар. Ему недавно минуло сорок два года и он вступил в ту пору жизни, когда мужчина становится настоящим мужчиной.
У Чандера — большая, спадающая вниз черная борода, огромные, как ночь, глубокие глаза с темно-синим оттенком. Чандер Рао красив, но красота у него какая-то страшная, отталкивающая, и долго смотреть на него не то что невозможно, а неприятно. Неприятно также чувствовать на себе его пристальный и какой-то всегда оценивающий, всегда взвешивающий взгляд.
Это последнее испытала в сегодняшний вечер Женя.
Она уже полчаса беседовала со стариком, оказавшимся каким-то крупным хлопководом, вразумительно разъясняющим ей различные сорта хлопка. В эти полчаса глаза Налинакши не отрывались от нее.
Первое время она думала, что это простое любопытство восточного человека, — качество, которым на Востоке обладают поголовно все, — но мало-помалу убедилась, что следящие за нею глаза как-то слишком внимательно скользят по ее лицу и по складкам ее платья. Она пробовала поворачиваться спиной, боком, пробовала, наконец, сделать рассерженное лицо. Ничего не помогало. Чандер Рао Налинакша следил за каждым ее жестом, следил упорно и настойчиво…
Когда Арахан проходил мимо столика, за которым сидели старик и Женя, она остановила его и спросила, нарушая все правила хорошего тона, по-русски:
— Слушайте, что это за черномазая фигура, вон там, в углу?
Арахан удовлетворил ее любопытство, а Чандер Рао, заметивший, что разговор шел про него, отвел свои глаза в сторону. Через несколько минут Чандер Рао был в другом конце веранды и разговаривал там с каким-то низеньким толстым афганцем, одетым в уродливо сидевший на нем европейский костюм.
— Ты понял меня, Мустафа? — говорил толстенькому человеку Чандер.
— Понял, Рао!
— Все должно быть сделано быстро, ловко и тихо. Ни криков, ни сохрани Аллах, крови быть не должно!
— Я не маленький, Рао, можешь не беспокоиться.
— Иди!
Маленький толстый человек вышел из дома полпредства. Едва он показался у выхода, как к подъезду подкатил щегольский автомобиль. Человек сел в автомобиль, шепотом отдал какое-то распоряжение шоферу, и машина тронулась.
Проехав несколько улиц, автомобиль остановился. Толстый человек выскочил и свернул в один из переулков, а шофер продолжал свой путь.
В переулке было темно, так что в двух шагах можно было принять стену за человека, а человека за дерево. К темноте примешивалось несметное количество ям, камней и каких-то канавок. Среди всего этого хаоса свернуть шею было очень простым делом. Однако человек, выскочивший из автомобиля, шел совершенно уверенно, словно глаза его были глазами кошки, способной видеть в темноте: он ни разу не споткнулся, не налетел на камень и совершенно уверенно подошел к маленькому домику, ничем не отличавшемуся от любого соседнего. У дверей этого домика он постучал три раза, потом, через некоторый промежуток времени, еще три и, наконец, при третьем троекратном ударе, дверь отворилась и какая-то фигура осветила лицо стучавшего фонарем, поднятым дрожащей старческой рукой.
— Войди, Мустафа! Аллах да благословит твой приход!
Мустафа не замедлил последовать любезному приглашению и, сделав несколько шагов по коридору, очутился в комнате, наполненной такими ужасающими запахами, что даже привычный к ним человек должен был в первую минуту зажать нос.
Представьте себе небольшое помещение без окон, с одной-единственной дверью, занавешенной старым, рваным ковром. Представьте себе, что в этом помещении несколько десятков людей, лежа на полу, подложив под головы деревянные тумбочки, тянут из нескольких десятков трубок отвратительное снадобье, наполняющее комнату приторно сладким запахом. Представьте себе, что все эти люди невероятно грязны, что их лохмотья кишмя кишат насекомыми, что они по двое и более суток на шаг не выходят из комнаты, что от жары по их телам струятся потоки грязного и вонючего пота, что перекурившиеся извергают на пол потоки желтой жидкости, что плевки, наполненные страшным ядом, испаряются на черном полу, что сквозь дым, чад и полумрак лица людей кажутся совершенно желтыми, что одна-единственная лампа-коптилка освещает только фигуру худого, как скелет, грязного, как комната и страшного, как семь смертных грехов, человека, сидящего у двери и следящего за курильщиками. Представьте себе все это и вы представите курильню опиума.
Что тянет людей в этот ад, в этот притон? Что заставляет их отдавать все заработанные за день крохи за несколько трубок одурманивающего зелья? Что?
Для того, чтобы ответить на этот вопрос, надо взглянуть на тех, кто лежит на полу и отдается действию яда. Надо всмотреться в их истомленные голодом и работой лица, надо прощупать на их телах шрамы, нанесенные ударами войск и полиции, надо взглянуть на мозоли их загрубелых пальцев.
В курильни опиума людей гонит вековечное рабство, беспросветное угнетение и полная безнадежность. В сладком сне они забываются от горькой жизни, а очнувшись от этого сна, превращаются в обезволенных маньяков, бессильных бороться, неспособных восстать. Вот почему европейцы так усердно поддерживают распространение этой отравы в покоренных ими частях Азии.
Мустафа недаром пришел в эту страшную дыру. Мустафа отлично знал, что здесь он найдет нужных ему людей. Достаточно обратиться к караулящему у дверей хозяину и тот вам доставит покорных и честных исполнителей для любого дела. В курильнях опиума всегда есть люди, готовые пойти на все, чтобы иметь возможность заплатить за лишнюю трубку курева. Ради опиума, ради счастья погрузиться в сладкие грезы уставший от жизни человек отдаст все, продаст себя в вечное рабство.
Таких людей искал здесь Мустафа и таких людей привел ему сгорбленный и полуслепой от старости хозяин курильни.
Санди, Рагор и Миндра.
Так звали этих людей.
Ну и молодцы это были! На лице каждого, словно на пластинке фотографического аппарата, запечатлелись все человеческие пороки. У Санди не было одного глаза и половины левой щеки, причем уцелевшие части лица покрыты были какими-то темно-лиловыми нарывами, местами переходившими в желто-синие язвы. Волосы, редкие и какие-то бесцветные, росли пучками, как кустарник в степи, а нос раздулся огромной картошкой, испещренной синеватыми жилками. Рагор отличался полным отсутствием лба и провалившимся в пропасть греха и разврата носом, а Миндра имел на своем лице столько шрамов, что совершенно нельзя было определить, чем он видит, говорит и ест.
Мустафа слегка поморщился, разглядывая эти три грации, вынырнувших из мира наркотических видений и преступления.
— Дело есть! — коротко сказал он.
Санди промычал в ответ что-то похожее и на утверждение и на вопрос. Рагор шмыгнул провалом носа, а Миндра издал свистящий звук.
— Сейчас получите вот это, — подбросил Мустафа на ладони несколько золотых монет, — а когда все будет сделано, то еще столько же. Поняли?
Трое опять ответили какими-то неопределенными, нечленораздельными звуками.
— А дело ваше будет заключаться вот в чем. Пойди прочь, ты, — цыкнул он на не в меру любопытного хозяина. — Поди прочь!
Толстое лицо Мустафы и отталкивающие рожи трех преступников приблизились друг к другу и долго прерывистый шепот дразнил любопытство хозяина курильни.
IVВерховую езду Женя любила с детства. В этом отношении она прошла ту простую, но хорошую школу, в которой, вместо разговора о развернутых коленях и ввернутых носках преподается правило: держись так, чтобы ни один черт тебя не сбросил.
В восемь лет она уже умела мчаться на неоседланной лошади по степям Туркестана, а в двенадцать — проделывала на спине скакуна все те фокусы, которые раскрашенные старухи демонстрируют, к удивлению ничего не смыслящей толпы зрителей, на смирных, как щенки, манежных лошадях. И, притом, в большинстве случаев, без седла.
Женя отлично знала, что седло — вещь далеко не такая приятная, как кажется. Она знала, что неоседланный конь более удобный, приятный и спокойный способ передвижения. Главное — привыкнуть к езде без седла на рыси. А что касается галопа, карьера и тому подобных «страшных», с точки зрения обывателя, вещей, то они совершенно невинны, когда вы своими ногами обвиваете свободную от седельного сооружения лошадь.
Опять-таки, стремена. Только полный невежда может думать, что со стременами дело легче и безопаснее. Кто знает верховую езду, тот знает, какими неприятностями грозит стремя человеку, не овладевшему трудным искусством езды в седле.
Поэтому Женя была крайне огорчена, когда Арахан сказал ей, что в настоящем своем положении она без седла выезжать на прогулки не может и единственное, что утешило ее, — это прекрасный костюм, делавший ее похожей на героиню Джека Лондона, писателя, которому Женя уделяла большую часть своего свободного от занятий времени.
И сегодня, готовясь к своей обычной прогулке, она с удовольствием натягивала прекрасные бриджи, надевала американскую рубашку, завязывала галстук и прятала непокрытые волосы под поля стетсона. Сегодняшняя прогулка обещала быть очень интересной. Она подробно разузнала о том, что неподалеку от города находятся развалины древнего храма Солнца и собиралась их навестить.
Когда она вышла на крыльцо, ей подвели прекрасную полукровку. Она легко вскочила в седло и чуть тронула каблуками бока лошади. Лошадь сразу пошла хорошей легкой рысью, но песок улицы утомлял животное и Женя легким движением поводов перевела его на шаг.
Подъезжая к окраине города, Женя подумала о том, что не худо было бы еще раз проверить дальнейшее направление пути и искала глазами кого-нибудь, у кого можно спросить об этом. Улица, однако, была пуста и только мальчишка в тюбетейке и одной рубашонке копался в песке около маленького грязного домика. Отлично зная, что мальчишки — народ наиболее осведомленный во всем, что касается всякого рода развалин и других мест для лазания и пряток, она поманила его к себе и, сунув ему в руки мелкую монету, попросила показать дорогу.
Мальчишка, обрадованный монетой и тем, что эта странная женщина в мужском костюме говорит на родном ему языке, охотно дал требуемые сведения и, через секунду, лошадь Жени галопом шла по пыльной дороге.
Мальчишка долго смотрел ей вслед а когда повернулся, то увидел перед собой лицо, такое страшное, какое бывает только у шайтанов. Обладатель этого лица схватил пытавшегося удрать мальчишку за руку и голосом, свистевшим, хрипевшим и шипевшим, как сотня простуженных граммофонов, спросил:
— Куда поехала женщина?
— К храму Солнца, — послышалось в ответ сквозь слезы испуга.
— К храму Солнца!
Человек отпустил мальчишку. Мальчишка мгновенно исчез в воротах одного из домиков, а человек свернул в переулок.
Через несколько минут из переулка выехали трое людей на верблюдах и погнали животных в том направлении, в котором уехала Женя.
Лица у этих людей были такие, что, увидев их один раз, уже нельзя было забыть всю жизнь. А так как ты, читатель, уже видел однажды обладателей этих лиц, то сразу узнаешь в них Санди, Рагора и Миндру.