— Беда мне с тобой, Нолличек, — говорила Нянька, вытирая королю заплаканные глаза. — А всё твоя натура двойная, проклятая.
— Но я же не виноват, раз натура такая.
— Ты-то, может, и не виноват, но нам от этого не легче, — строго отвечала Нянька. — Иди уж теперь, грехи замаливай.
— Бегу, Нянюшка, лечу! — И король Нолличек отправлялся прямиком в магазин сладостей я скупал там подчистую все ириски, а потому вернувшись во дворец, наделял конфеткой каждого обиженного.
Вчера, в нравовожный день, Нолличек успел замолить конфетами все прошлые грехи. А сегодня с самого утра по дворцу уже разносилось топанье и хлопанье.
Нянька, разбиравшая бельевой шкаф, недовольно качала головой и прицокивала языком:
— Опять Ноллик разбуянился, ох, беда, беда…
Королевская Нянька была маленькой, тщедушной старушкой, и гнев её казался поэтому ещё гневливее, а сердитость — ещё сердитее. Стоя на верхней ступеньке приставной лестницы, она развернула простыню и опять недовольно покачала головой: ветхая простыня рассыпалась в руках.
— Этак мы скоро на голых матрацах спать будем! — вздохнула старушка.
Тут дверь распахнулась, и в кладовку ворвалась главная Горничная Джен с круглыми от ужаса глазами.
— Король требует постелить чистые простыни! — выпалила она.
— Мы же в прошлом месяце перестилали! — возмутилась Нянька.
— Ещё он требует две наволочки.
— Вот ещё! Одной довольно.
— А ещё банное полотенце и два маленьких — для лица и для бритья.
— Для бритья?! Мал он ещё бриться! — фыркнула Нянька.
— А ещё скатерть и салфетку, чтоб салфетка непременно совпадала со скатертью по цвету!
— Господи спаси и помилуй! Это всё? — спросила Нянька.
— Нет! — воскликнула Джен. — Ещё он требует чистый носовой платок!
Хлопанье и топанье, что доносились снизу, из королевских покоев, стали еще слышней, и в кладовку ввалился Дворецкий Джон.
— Госпожа Нянюшка! Госпожа Нянюшка! — задыхаясь, проговорил он.
— Что случилось? — сурово спросила старушка.
— Его Величество проснулись и изволили встать, — сказал Дворецкий. — Как лошадь на дыбы!
— Рвёт и мечет? — уточнила Нянька.
— Мечет и рвёт.
— Ну да, ну да, — закивала Нянька. — Сегодня у него все кругом виноваты. Такой уж день.
— Хуже ещё не бывало. Он даже в погреба спускался и нашёл изъян в бочонках с сидром, в бочках с пивом, в красном вине, в белом вине, в крыжовенном вине и во мне самом. А все мы — и я, и вина — лучшего качества! Воля ваша, госпожа Нянюшка, но я ухожу. Отработаю месяц, и ноги моей больше во дворце не будет!
Прежде чем Нянька успела ответить, в кладовку вперевалку вплыла королевская Кухарка Китти.
— Что ж это творится, госпожа Нянюшка?! — запричитала она.
— В чём дело? — строго спросила Нянька.
— В Его Величестве!
— Опять Ноллик? Сунул нос под все крышки, да?
— Не то слово! И в ларь с мукой заглянул, и в мешки с сахаром, и в солонки, и в перечницы, и в банки с вареньем, и в кадки с маслом, и в самую печку чуть не залез. И всё ему не по нраву, хотя моя кухня в идеальном порядке. Хватит, через месяц ноги моей здесь не будет!
Следующей жалобщицей оказалась придворная Молочница Мегги.
— Госпожа Нянюшка! Госпожа Нянюшка! — вопила она.
— Ну, а у тебя что за несчастье?
— Король наш моё несчастье!
— И у тебя в коровнике, видать, похозяйничал?
— Похозяйничал! Да он свежее молоко со старым смешал, крынки со сливками опрокинул, бочонки с маслом вдребезги разнёс, сыры перемял, а сыворотку залил обратно в творог. Я этого больше не потерплю! Ноги моей здесь через месяц не будет!
Хлопанье и топанье внизу стали воистину оглушительны. И в бельевую кладовку вошёл Садовник Джек. Вошёл молча и остановился молча, говорить он был не горазд. Нянюшка нетерпеливо окликнула:
— Ну, выкладывай!
— Колокольчики, — произнёс Садовник.
— Какие колокольчики?
— Сказал же, колокольчики.
— Ну я и слышу — колокольчики. Дальше-то что?
— Вот и правильно, — согласился Садовник. — Я говорю «колокольчики», и вы слышите — «колокольчики». И эти самые колокольчики мне надлежит выращивать на моих клумбах отныне и до скончания века.
— Кто это сказал?
— Нолличек.
— Его Величество? — чопорно переспросила Нянька.
— Нолличек, — упрямо повторил Садовник.
— Изволь говорить о Его Величестве поуважительней.
— Ва же зовёте его Нолличек, — возразил Садовник.
— Я его Нянька. Я его в корыте купала!
— В корыте не в корыте, — встрял вдруг Дворедкий, — но я не потерплю, чтобы трогали мои вина!
— Нечего лазить в мои кастрюльки! — подхватила Кухарка.
— Нечего портить мои сливки! — подала голос Молочница.
— Нечего проверять мои грядки! — в запале сказал Садовник.
И все они закричали слаженным хором: Ноги моей тут через месяц не будет.
— Вот и отлично! Все через месяц получат расчет! — прогремел голос с порога. В дверях стоял багровый от гнева Нолличек. Он по очереди тыкал пальцем в Дворецкого, Кухарку, Молочницу и Садовника и орал:
— Не твои вина! Не твои кастрюльки! Не твои сливки! Не твой грядки! Все моё!!! Что хочу, то и делаю! Мои вина! Мои кастрюльки! Мои сливки! Мой грядки! — Король топал ножками, как разбушевавшийся трёхлетний ребёнок.
— А ну-ка прекрати! — крикнула Нянюшка с верхней ступеньки лестницы. — Прекрати сию минуту! А не то слезу и наподдам как следует!
Нолличек тут же примолк и надулся. Так и стоял, обиженно почёсывая правой ногой о левую.
— Отправляйся прямиком в угол, — скомандовала Нянька. — Будешь стоять там, покуда не выпущу.
Нолличек понуро побрёл в угол и встал лицом к стенке.
— А вы все идите работайте, — велела Нянька Джону, Китти, Мегги и Джеку.
— Хорошо, госпожа Нянюшка! — послушно сказали слуги и разошлись выполнять свои обязанности.
А Нянька подозвала к себе Горничную Джен, у которой зуб на зуб не попадал от страха.
— Иди-ка сюда и получи, зачем послали. Повыше руки-то подними, я уж, милочка, не молода, чтоб к тебе как тростинка гнуться. — И Нянька принялась накладывать на протянутые к ней руки целую гору белья.
— Так, пара простыней, две наволочки, скатерть, салфетка; теперь полотенца: банное, для лица, для бритья… В его-то годы! — снова фыркнула Нянька. Будь Нолличек не двадцати одного, а пятидесяти одного года от роду, для Няньки он оставался бы прежним тугощёким несмышлёнышем.
— Ну, всё, что ли?
— Ещё носовой платок, — прошептала Джен.
— Платок нам и здесь пригодится, — кивнула Нянька, искоса взглянув в угол на короля. — Уф, беги теперь, да не задерживайся по дороге.
Джен стремглав бросилась вон, а Нянька выудила из шкафа чистейший, пахнущий лавандой носовой платок и уже не сердито сказала Нолличеку:
— Иди сюда, горе мое.
Нолличек, пристыженно опустив голову, приблизился к лестнице. Был он юноша тощий и длинноногий: он стоял на полу, а Нянюшка на верхней ступеньке, но они были почти одного роста — его подбородок приходился вровень с её плечом.
— Ну давай, вытрем глазки, — сказала Нянька и сама промокнула королю глаза. — А теперь высморкаемся.
Нолличек изо всех сил высморкался в подставленный платок.
— Будешь теперь паинькой? — спросила Нянька.
— Да, Нянюшка, — ответил Нолличек, шмыгнув носом.
— Вот и умница. — Нянька уселась на ступеньку и погрозила воспитаннику пальцем. — Неужели тебе приятно быть плохим?
— А что я могу поделать? Не с той ноги встал. — Нолличек вздохнул. — День на день не приходится. У меня же натура, сама знаешь, переменчивая.
— Не у тебя одного.
— Но такой, как у меня, ни у кого нет, — живо отозвался Нолличек. — Ведь когда я хороший, я очень-очень-очень хороший!
— Зато когда плохой… — начала Нянька.
— Тогда я ужасный. Конечно, так и есть. Но право же, Нянюшка, у меня из-за каждой мелочи портится настроение.
— Это ещё не причина портить вещи и еду, — возразила Нянька.
— Причина!
— Ну, а сегодня ты из-за чего развоевался? Опять не с той ноги встал?
— Я уже не знаю, какая та, какая не та! Даже кровать перед сном и так, и эдак верчу, чтоб встать с утра весёлым и добрым, но никакого толку, — пожаловался Нолличек. — Может, у меня кровать не та? И простыни на ней все в дырках, как решето. Вот, полюбуйся! — Король вытащил из кармана ветхую-преветхую простыню, и она прямо на глазах рассыпалась в прах.
— Теперь ты полюбуйся! — Нянька запустила руку в бельевой шкаф и вытащила оттуда ещё одну дырчатую простыню — родную сестру первой. — И на это полюбуйся! — Нянька извлекла рваную наволочку, — И на это! И на это! И на это! — Она швыряла сверху полотенца, скатерти, салфетки, и дырок в них было больше, чем звёзд на небе. — Так-то, дорогуша! Меня дырками не удивишь.
— Нянюшка, это же позор! — воскликнул король.
— Конечно, позор!
— Надо немедленно купить новые!
— Где, скажи на милость? Во всей стране полотна не сыщешь.
— Я велю Садовнику выращивать вместо колокольчиков лён, — немедленно решил Нолличек.
— Льна-то полным-полно! — сказала Нянька. — Льна предостаточно! Ну-ка, сними меня отсюда!
Нолличек бережно опустил маленькую старушку на пол, и она распахнула дверцы огромного шкафа.
— Гляди!
Король увидел, что шкаф до отказа забит льном.
— Так за чем же дело стало? — недоумённо спросил Нолличек.
— Кому прясть-то?
— Девицам, — сказал Нолличек не раздумывая.
— Много ты об девицах понимаешь! — усмехнулась Нянька. — Девицы теперь никудышные стали: крали расфуфыренные да бездельницы криворукие.
— Тогда ты спряди, Нянюшка! Ты же была когда-то лучшей пряхой в округе!
— Была, да сплыла, — печально промолвила Нянька. И вдруг щёки её сморщились, губы задрожали, и Нянюшка, плюхнувшись на выпавшую из буфета кипу льна, горько разрыдалась. — Минули мои золотые денёчки, прошла жизнь…
Нолличек совершенно не выносил женских слез. Он подхватил свою крошечную Няньку на руки и, усевшись с нею на стул, стал качать и баюкать, как ребёночка:
— Ну, Нянюшка, ну не плачь, ну, милая, — дам калач…
— Ещё бы, — горестно всхлипывала Нянька, — постареешь с тобой. Что с маленьким, что с большим — забот полон рот.
— Ну-ну, будет, не плачь, я уже паинька, примерный мальчик…
— Как же, примерный — до завтрашнего утра. Ох, чует моё старое сердце, недолго мне осталось, приму я смерть через твои безобразия!
— Клянусь, я тебе больше никаких забот не доставлю!
— Тебе так кажется, — снова всхлипнула старушка.
— Но, Нянюшка, что же нам делать?
— Женить тебя надо, вот что.
— Женить?
— Точно! Женись-ка ты, голубчик, побыстрее да свали обузу с моих старых плеч.
— Хорошо, Няшошка, женюсь, честное слово — женюсь! — Нолличек готов был пообещать что угодно, лишь бы старушка перестала плакать. А она и впрямь перестала: сидит у него на коленях, по обыкновению, бодра и деловита.
— Женишься! Отлично! Только не вздумай сам невесту выбирать — непременно выберешь кралю или криворучку. Знаю я тебя.
— Я, Нянюшка, возьму в жёны лучшую в Норфолке пряху, — воскликнул Нолличек. — Чтоб тебе угодить.
— Очень ты часто думаешь о том, чтоб мне угодить, Нет у меня в твои слова веры. И жену ты выберешь на свой вкус, а ие на мой.
Король Нолличек обвел рукою ломившийся от льна шкаф.
— Я выберу ту, которая спрядет этот лён.
Нянька живо соскочила с его острых коленок и вскричала:
— Вперёд! Скорее!
— Куда?
— Искать её!
— Кого? Невесту?
— Ту единственную в Норфолке девушку, которая сможет спрясть этот лён.
Глава VI. МАМАША КОДЛИНГ ВНЕ СЕБЯ
— Кородева норфолкских беляшей! Королева норфолкских беляшей! — звенели голоса в Доллечкином сне.
А заснула она даже крепче обычного, поскольку по телу разливалась приятная сонная сытость. Мамаша Кодлинг, вернувшись с дрожжами от пекаря, застала Долл возле печки — дочка спала, свесив голову на грудь. Больше на кухне никого не было, хотя время близилось к обеду. Мамаша Кодлинг положила сумку на стол и громко спросила:
— Мальчики с поля подошли?
— Нет, маманя, — очнулась Доллечка.
— А Полл с рыбой?
— Нет ещё, мамань.
— А беляши в печке подошли?
Долл поднялась и приоткрыла дверцу:
— Нет ещё, мамань.
— А пора бы, — заметила Мамаша Кодлинг, развязывая ленты на подбородке. — Ладно, ещё пять — минут-подождём.
Мамаша Кодлинг принялась накрывать к обеду.
— Ну, а сколько мотков ты спряла? — спросила она. — Небось ни единого.
— Правильно, мамань — безмятежно зевнув, ответила Долл.
— 'Вот и неправильно, нельзя с утра до ночи бездельничать, — заворчала мать. — Да тебя, такую лентяйку никто замуж не возьмёт.
— Ну и что? — равнодушно сказала Долл.
— Это тебе «ну и что», а мне не «ну и что». Всю жизнь тебя поить-кормить прикажешь?
Мамаша Кодлинг расставила тарелки: по три с каждой стороны для детей и одну во главе стола — для себя. Тут в кухню ворвалась запыхавшаяся Полл.
— Мамань, где у нас птичья клетка?
— Ну, наконец-то, — сказала Мамаша Кодлииг. — Что, дал тебе Чарли палтусов пожирнее? Она заглянула в корзинку, всплеснула руками и ахнула: — Господи боже мой! Разве это палтусы? Что ты притащила? — Она неодобрительно осматривала серебристую птицу, недвижно лежавшую в траве и водорослях. Перекушенное крыло было аккуратно подвязано.
— Ну мамань! Ты только послушайI — с жаром начала Полл. — Это Серебристая серпоклювка, а когда-то на Луне была Прекрасная Дама, но она слетела на Землю, взглянуть на башню в Нориче, и ужасное мерзкое чудище из Ведьмина леса хотело её съесть, и съело бы, только Чарли его прогнал, подвязал серпоклювке крылышко и отдал её мне, чтоб выхаживать. Ты прости, мамань, палтусы в корзинке не поместились, Серебристой серпоклювке было бы тесно. И вообще, палтусов на свете сто тысяч, а моя Серебрянка одна-единственная. Где птичья клетка?
И Полл полезла доставать клетку с крюка под самым потолком.
— Может, в море и плавают сто тыщ палтусов, — возмутилась Мамаша Кодлинг, — но я по твоей милости осталась без обеда.
— Я тебе один свой беляш отдам, — сказала Полл, выстилая водорослями дно клетки.
— Ты прекрасно знаешь, что я их не перевариваю! — Мамаша Кодлинг выглянула за порог. — О, вон и мальчики с поля идут, голодные, как настоящие взрослые фермеры. Долл, а беляши-то подошли?
Долл снова приоткрыла печку.
— Нет ещё, мамань.
— Странное дело, — удивилась Мамаша. Кодлинг. — Ладно, пускай ещё пяток минут посидят. Эй вы! — закричала она сыновьям, — Эйб! Сид! Дейв! Хэл! А ну, побыстрей ногами двигайте!
На кухню друг за дружкой вошли мужчины семейства Кодлиигов. Первым шёл самый высокий Эйб, вторым — самый низенький, Сид, третьим — самый толстый, Дейв, а четвёртым — самый худой, Хэл. Но как бы ни разнились братья с виду, в головах у них была одна и та же мысль и задали они один и тот же вопрос:
— Мамань, что на обед?
— Беляши.
— Вот здорово! — хором сказали Эйб, Сид, Дейв и Хэл.
— Беляши — прекрасная еда! — сказал Эйб.
— Беляши — чудесная еда! — сказал Сид.
— Беляши — самая лучшая еда! — сказал Дейв.
— Беляши — хорошая еда! — сказал Хэл.
— А ещё бывают кренделя, — задумчиво промолвил Эйб.
— И ватрушки, — поддакнул Сид.
— И булочки, — напомнил Дейв.
— И пирожки с потрохами, — произнёс Хэл.
— А ещё оладьи, — мечтательно добавил Дейв…
— А ещё пряники, — вспомнил Хэл.
— Во, точно, пряники! — обрадованно подхватили остальные.
— Беляши — лучшеI — сказал Эйб. — Беляши — это хорошо!
— А студень? — сказал Сид.
— А окорок? — сказал — Дейв.
— А требуха? — сказал Хэл.
— Барбарисовый джем и черничное варенье, — вдруг осенило Эйба.
— Каша с коринкой! — воскликнул Сид.
— Драчёны! — завоиил Дейв.
— Пышки и караваи! — заорал Хэл.