Вся нагрузка ложилась на канаты. Ночь напролет были слышны скрип и шуршание, треск и визг. Словно жалобный хор звучал во мраке; у каждой веревки — свой голос. По утрам мы тщательно проверяли все канаты, даже под днищем: кто-нибудь, перегнувшись через край плота, окунался с головой в воду, а двое других держали его за лодыжки.
Но снасти были в порядке. От силы две недели, говорили моряки, и все наши канаты перетрет. А мы, несмотря на жуткий концерт, не видели никаких повреждений. Потом-то мы поняли, в чем дело: канаты мало-помалу стирали мягкую бальсовую древесину, вот и вышло, что не бревна истерли их, а они ушли в дерево.
На восьмой-девятый день волны стали заметно меньше и море вместо зеленого стало синим. Мы теперь дрейфовали уже не на норд-вест, а на вест-норд-вест, — очевидно, вышли из прибрежного течения, можно надеяться, что нас вынесет в океан.
Уже в первый день, когда ушел буксир, мы видели около плота рыбу, но ловить ее было некогда, все внимание было обращено на руль. На второй день мы попали в плотный косяк сардины, а затем восьмифутовая синяя акула сверкнула своим белым брюхом, проходя мимо кормы, где Герман и Бенгт стояли на руле, оба босые. Она покружила возле плота, но ушла, как только мы приготовились пустить в ход гарпун.
На следующий день нас посетили тунцы, бониты и корифены. Воспользовавшись тем, что на палубе приземлилась большая летучая рыба, мы изрезали ее на наживку и живо выловили двух корифен по десяти — пятнадцати килограммов — обед на несколько дней.
Неся вахту у руля, мы частенько видели совсем незнакомых рыб, а однажды попали в косяк дельфинов, которому казалось, не было ни конца, ни края. Сплошной массив черных спин до самого плота… Посмотришь с мачты, всюду, насколько хватает глаз, из воды выскакивают дельфины. И чем дальше мы уходили от материка к экватору, тем больше было летучих рыб. Когда мы наконец вышли на голубые океанские просторы, где степенно катились, блестя на солнце и курчавясь барашками, могучие валы, целые стаи, словно серебристые снаряды, вырывались из воды и, пролетев, сколько позволял разгон, снова ныряли в воду.
Если ночью на палубе стоял наш маленький керосиновый фонарь, его свет притягивал гостей — летучие рыбы, большие и маленькие, проносились над плотом. Врежутся в каюту или парус и шлепаются на палубу. Они ведь только в воде могут разогнаться и взлететь, вот и лежат, беспомощно взмахивая длинными грудными плавниками, этакие большеглазые сельди. Частенько можно было услышать бранное слово, когда холодная рыба с ходу награждала звонкой оплеухой кого-нибудь из членов команды. Рыбы летели довольно быстро. Как ткнет тебя мордой прямо в физиономию — получалось очень чувствительно. Впрочем, пострадавшие недолго обижались на незаслуженные зуботычины. Разве плохо, когда по воздуху летят отличные рыбные блюда, совсем как жареная птица в земле обетованной? Утром мы жарили нашу добычу, и то ли рыба была хороша, то ли кок молодец, то ли аппетит отличный, но очищенная от чешуи она напоминала вкусом форель.
Первой обязанностью кока, когда он вставал утром, было пройти по палубе и собрать всех приземлившихся за ночь летучих рыб. Обычно их было штук шесть — восемь, а один раз мы насчитали двадцать шесть жирных рыбин. Кнют просто огорчился, когда летучая рыба попала ему в Руку, а не прямо на сковородку, на которой он только что расплавил сало.
Торстейн лишь тогда по-настоящему уразумел, что море — наш сосед, когда, проснувшись утром, нашел у себя на подушке сардину. В каюте было тесновато, так что он спал, высунув голову за дверь, и кусал за ноги каждого, кто, выходя ночью по своим делам, нечаянно наступал ему на нос. Подняв сардину за хвост, Торстейн доверительно сообщил ей, что вообще неравнодушен к сардинам. Мы старательно поджимали ноги, чтобы освободить ему место, но тут случилось такое, после чего Торстейн устроил себе постель на ящике с кухонной утварью возле нашей радиостанции.
Это было несколько дней спустя. Небо покрылось облаками, и ночью стоял непроглядный мрак, поэтому Торстейн поставил керосиновый фонарь около своей головы, чтобы вахтенные, входя и выходя, видели, куда ступать. Часов около четырех Торстейн проснулся оттого, что фонарь упал и что-то холодное и скользкое хлестало его по ушам. Летучая рыба, решил он, и стал шарить кругом, чтобы схватить ее и вышвырнуть за борт. Ему попалось что-то мокрое, длинное, змееподобное, и он отдернул руку, словно обжегся. Пока Торстейн возился с потухшим фонарем, невидимый ночной гость увильнул и заполз к Герману. Герман вскочил, тут и я проснулся, и мне сразу пришел на ум гигантский кальмар, который по ночам всплывает к поверхности как раз в этих широтах. Наконец зажегся фонарь, и мы увидели Германа: он сидел с торжествующим видом, сжимая в руке извивающуюся угрем тонкую рыбину. Она была длиной около метра, тело змеевидное, громадные черные глаза; длинные хищные челюсти усеяны острыми зубами, которые могли складываться назад, пропуская пищу. Стиснутая рукой Германа хищница вдруг отрыгнула большеглазую белую рыбку сантиметров около двадцати, за ней — еще одну. Обе рыбы, явно глубоководные, были сильно искалечены зубами рыбы-змеи. Тонкая кожа хищницы отливала на спине сине-фиолетовым цветом, на брюхе — сине-стальным, от наших прикосновений она слезала большими лоскутами.
Вся эта возня разбудила Бенгта, и мы поднесли к его глазам фонарь и длинную рыбину. Он сел в спальном мешке и сонно произнес:
— Ерунда, таких зверей не бывает.
После чего повернулся и преспокойно уснул опять.
Бенгт был почти прав. Позже выяснилось, что мы шестеро, повстречавшие рыбу-змею в бамбуковой хижине при свете керосинового фонаря, первыми увидели ее живьем. До тех пор на побережье Южной Америки и на Галапагосских островах находили только ее скелеты, да и то всего несколько раз. Ихтиологи назвали ее Gempylus, или змеевидная скумбрия, и считали, что она обитает в морской бездне, ведь никто не видел живую рыбу-змею. Возможно, Gempylus и в самом деле уходит на большую глубину, но только днем, когда солнце слепит его громадные глаза. А ночью — в этом мы лично убедились — Gempylus даже выходит из воды.
Через восемь дней после того, как редкая рыба попала спальный мешок Торстейна, к нам явился еще один гость. Это опять случилось в четыре часа утра. Луна зашла, хотя сияли звезды, было совсем темно. Плот хорошо слушался руля, и, когда моя вахта кончилась, я пошел вдоль борта, проверяя, все ли в порядке. Как всегда у вахтенного, у меня вокруг пояса была обвязана веревка. Держа в руке фонарь, я стал осторожно огибать мачту, ступая по самому краю. Бревно было мокрое, скользкое, и я не на шутку разозлился, когда кто-то сзади ухватился за веревку и дернул так, что я едва не шлепнулся в море. Я сердито обернулся и посветил фонарем — никого! Вдруг веревка опять натянулась и задергалась, и тут я разглядел, что на палубе извивается что-то блестящее. Это был новый Gempylus. Он с такой силой впился зубами в веревку, что некоторые из них обломились, прежде чем я сумел его оторвать. Вероятно, свет фонаря упал ка белую веревку, и, когда она зашевелилась, гость из бездны прыгнул на плот, надеясь добыть этот длинный лакомый кусок. И кончил свой путь в банке с формалином.
Много неожиданностей готовит океан тому, кто выкладывает себе пол прямо на его поверхности и двигается не спеша, бесшумно. Один охотник с шумом ломится сквозь лес, возвращается и заявляет, что там пусто, ни одной зверюшки нет. Другой тихо сядет на пенек и ждет — и вот уже со всех сторон доносятся шорохи, отовсюду выглядывают любопытные глаза. Вот и на море так. Мы бороздим волны под гул моторов и стук поршней, только брызги летят. А вернувшись, говорим, что в океане не на что посмотреть.
Не было дня, чтобы нас не навестили любопытные гости. Они сновали и кружились возле плота, а некоторые, скажем корифены и лоцманы, до того с нами свыклись, что шли следом, не покидая нас ни днем, ни ночью.
Когда спускалась ночь и в черном тропическом небе загорались яркие звезды, ночесветки словно соревновались с небесными огоньками. Некоторые виды светящегося планктона до того напоминали круглые угольки, что мы невольно поджимали босые ноги, когда волны подносили к нашим пяткам огненные шарики. Выловишь — оказывается: это маленькие рачки. В такие ночи нас пугали круглые светящиеся глаза, которые вдруг появлялись из воды у самого плота и гипнотизировали нас, будто это сам водяной поднялся из пучины. Обычно это были всплывшие на поверхность огромные кальмары с мерцающими, точно Фосфор, чудовищными зелеными глазами. Но иногда наш Фонарь приманивал какую-нибудь глубоководную тварь, поднимающуюся из пучины только ночью, и она глядела, как завороженная, на свет.
В тихую погоду раза два случалось, что черную воду вокруг плота вдруг заполняли круглые головы шириной в два-три фута. Лежат и таращат на нас огромные светящиеся глаза… Или в толще воды появлялись световые шары диаметром в метр и больше. Они неравномерно мигали, словно кто-то включал и выключал электрические фонари.
Мало-помалу мы свыклись с тем, что у нас под полом водятся всякие чудовища. И все-таки каждый новый экспонат одинаково поражал нас. В одну пасмурную ночь, часов около двух, когда рулевой с трудом отличал черную воду от столь же черного неба, он заметил под водой тусклое зарево, которое постепенно приняло очертания животного. То ли планктон светился, соприкасаясь с животным, то ли само чудовище фосфоресцировало, во всяком случае, призрачное существо все время меняло свою форму. Оно было то круглым, то овальным, то треугольным, потом внезапно разделилось на две части, которые независимо друг от друга плавали взад и вперед под плотом. Под конец уже три огромных светящихся привидения медленно кружили под нами. Это были какие-то неимоверные чудовища, одно туловище достигало шести — восьми метров в длину. Выскочив из хижины на палубу, мы все шестеро смотрели на танец привидений. А он продолжался не один час. Не отставая от плота, наши загадочные светящиеся спутники бесшумно кружили, держась довольно глубоко, преимущественно с правого борта, где стоял фонарь, но иногда появлялись и прямо под плотом или слева. Если судить по отсвечивающим спинам, они были больше слонов, но это были не киты, потому что они ни разу не поднялись к поверхности за воздухом. Может быть, это гигантские скаты поворачивались на бок и оттого меняли конфигурацию? Мы подносили фонарь к самой воде, надеясь приманить их и как следует рассмотреть, — тщетно. Как и положено настоящей нечисти, они на рассвете исчезли, словно и воду канули.
Мы так никогда и не получили удовлетворительного ответа, кем были три светящихся зверя, которые навестили нас ночью. Если только не считать ответом другой визит. Это было через тридцать шесть часов, днем 24 мая, когда ленивые валы доставили нас в точку с примерными координатами 95° западной долготы и 7° южной широты. Дело шло к обеду, мы только что выбросили за борт внутренности двух больших корифен, выловленных рано утром.
Вот почему я, принимая освежающую ванну в море у носа Кнюта, внимательно поглядывал по сторонам и не выпускал из рук каната. Вдруг я увидел толстую бурую рыбу длиной около двух метров, которая с любопытством плыла ко мне сквозь кристально прозрачную воду. Я живо влез на плот и, греясь на солнце, рассматривал неторопливо следующее вдоль плота существо. И тут с кормы, из-за хижины, донесся дикий крик Кнюта… Он вопил «акула!» так, что голос сорвался. Но ведь мы чуть ли не ежедневно сидели у плота акул и не устраивали из-за этого шума. Значит, тут что-то особенное! И мы дружно бросились выручать Кнюта.
Сидя на корточках, Кнют полоскал в волнах свои невыразимые, а когда поднял голову, узрел такую огромную и уродливую морду, какой никто из нас в жизни не видел. Голова принадлежала исполинскому чудовищу, и она была такая громадная, такая страшная, что сам морской змей, появись он перед нами, не поразил бы нас так сильно. Маленькие глазки сидели по краям широкой и плоской морды, жабья пасть с длинной бахромой в уголках была не меньше полутора метров в ширину. Могучее туловище заканчивалось длинным тонким хвостом, острый вертикальный плавник свидетельствовал, что это во всяком случае не кит. Туловище в общем казалось в воде бурым, но и оно, и голова были усеяны маленькими белыми пятнами. Чудовище медленно, лениво плыло за нами, щурясь по-бульдожьи и тихо работая хвостом. Большой округлый спинной плавник торчал из воды, иногда мелькал и хвостовой. А когда великан попадал в ложбину между волнами, высовывалась широченная спина, словно риф, окруженный водоворотами. Прямо перед пастью веером плыла туча полосатых лоцманов; к огромной туше присосались здоровенные прилипалы и другие паразиты — ну прямо подводный камень с целой колонией морских животных!
За кормой у нас была в воде приманка для акул: корифена килограммов на десять, надетая на шесть здоровенных крючков. Лоцманы живо подлетели к ней, обнюхали, но не стали трогать, а тотчас вернулись к царю морей, своему господину и повелителю. Гигантская махина чуть прибавила ход и не спеша пошла к наживке, которая выглядела просто жалкой рядом с такой мордой. Мы стали выбирать леску — чудовище не отставало и подошло вплотную к плоту. Потыкалось носом в корифену и решило, что ради такой мелочи не стоит распахивать ворота настежь. Потом почесало спину о наше тяжеленное кормовое весло, отчего оно выскочило из воды. Теперь мы могли совсем близко рассмотреть этого исполина, так близко, что я испугался за рассудок команды: от столь невероятного зрелища мы принялись дико хохотать и орать что-то невразумительное. Даже богатое воображение Уолта Диснея не могло бы создать более страшного монстра, чем этот, который, осклабившись, разлегся в воде у нашего борта.
Это была китовая акула, крупнейшая из акул и вообще крупнейшая современная рыба. Она встречается очень редко, лишь иногда в тропических морях наблюдают единичные экземпляры. Китовая акула достигает в среднем пятнадцати метров в длину; зоологи определяют ее вес в пятнадцать тонн. Говорят, что самые большие китовые акулы — около двадцати метров. У детеныша китовой акулы, убитого гарпуном, только печень весила триста килограммов, а в его широкой пасти насчитали три тысячи зубов.
Чудовище было таким огромным, что, когда ему вздумалось нырнуть под плот, мы увидели его голову с одного борта, а хвост — с другого. Морда у него была до того нелепая и тупая, что мы просто не могли удержаться от хохота, хотя отлично понимали: если эта гора мускулов вздумает напасть на нас, от наших бальсовых бревен одни щепки останутся. Китовая акула продолжала кружить под самым плотом, а мы гадали, чем это кончится. Вот опять скользнула под весло и подняла его спиной. Мы стояли наготове вдоль бортов, держа ручные гарпуны, которые казались зубочистками перед этим колоссом. Похоже было, что акула и не помышляет уходить от нас, она следовала за нами, как верный пес, держась у самого плота. Мы в жизни не то что не видели, даже не представляли себе ничего подобного. Встреча в упор с морским чудовищем была таким невероятным событием, что мы как-то не принимали происходящее всерьез.
Китовая акула плавала вокруг нас меньше часа, но нам этот час показался за десять. В конце концов Эрик — он стоял на корме, держа в руках гарпун длиной в 2,5 метра, — не выдержал и, подбадриваемый легкомысленными выкриками, занес свое оружие для удара. Вот голова акулы медленно скользнула под угол плота… В ту же секунду Эрик изо всех своих могучих сил ударил гарпуном вниз, прямо в хрящевой череп гиганта. Прошло несколько секунд, прежде чем до акулы дошло, что случилось. Вдруг ленивый дуралей, как по мановению волшебной палочки, превратился в сплошной сгусток железных мускулов, зашуршал по доскам линь, в воздух взметнулся каскад брызг — это гигант нырнул и ринулся вглубь. Три человека, которые стояли ближе других, были сбиты с ног пнем, причем у двоих остались сильные ссадины и ожоги. хотя линь был толстый, рассчитанный на немалую нагрузку, он, зацепившись за борт, лопнул, как бечевка. Тут же метрах в двухстах от нас к поверхности всплыл обломок гарпуна. Стая испуганных лоцманов сорвалась с места и ринулась вдогонку за своим господином и повелителем. Мы долго ждали, что чудовище вернется и обрушится на нас, словно взбесившаяся подводная лодка, но китовая акула больше не показывалась.
Когда произошла эта встреча, наш плот, увлекаемый на запад южным экваториальным течением, находился примерно в 400 морских милях к югу от Галапагосских островов. Коварные течения остались в стороне, но архипелаг напоминал нам о себе: мы видели огромных морских черепах, которые забираются далеко в океан. Так, однажды мы заметили здоровенную черепаху, она отчаянно вертела головой и одним ластом. Ее приподняло на гребне волны, и в толще воды под ней замелькали зеленые, синие, желтые пятна: черепаха вела смертный бой с корифенами. Но бой, судя по всему, носил односторонний характер. Полтора десятка большеголовых красочных рыб атаковали шею и ласты черепахи, стремясь взять ее измором. Исход был предрешен, ведь она не могла без конца прятать свои конечности в панцире.