— Я сразу поняла, что это вы, — затараторила она, держа нас за руки. — Ты так же щуришься, Леша, а Андрей глядит таким же букой.
Но тут с кислым лицом приблизилась библиотекарша и попросила “восторги по случаю встречи” перенести на лестницу.
— Я знала, что встретимся, знала! — повторяла она. — Ведь Петр Арианович велел нам, чтобы мы были вместе…
— Не забыла Петра Ариановича?
— Что ты! — удивилась она. — Ведь он научил меня читать и писать. Этого забыть нельзя!..
Лиза оказалась самой нетерпеливой, самой азартной из нас. Она готова была отправиться на поиски островов в Восточно-Сибирском море хоть сейчас.
Но, кроме того, по ее словам, она должна “найти себя”.
Что, собственно, это означало: “найти себя”?
— Обратилась бы в милицию, в бюро утерянных вещей, — поддразнивал я.
Она не обиделась. Только повернула ко мне расширенные карие, довольно красивые глаза и сказала:
— Ах, Леша, ты ничего не понимаешь, ничего!..
“Поиски”, по-видимому, давались нелегко. Как-то Лиза, возвращаясь с диспута Луначарского и митрополита Введенского, сказала нам со вздохом:
— До чего же хочется на Луначарского быть похожей!..
— Как! — притворно удивился я. — Чтобы в пенсне и с бородой?
— Чтобы все знать, как он! Чтобы уметь сразить врага остротой, сшибить с ног!.. Я подумаю еще, может, на литфак пойду… — Она опять вздохнула. — Отчего, ребята, я такая жадная? Всюду хочу поспеть сама. Музыку слушаю — хочу быть композитором или дирижером. Книгу читаю — мечтаю писать. По мосту иду (мы переходили Москву-реку) — хочу, чтобы мой был мост, чтобы я строила его. И всюду хочу первой… Это плохо — хотеть быть первой?
— Отчего же? — пробормотал я, осторожно перепрыгивая через лужу. — Есть блестящее предложение: можешь стать чьей-нибудь первой… любовью — Андрея, например…
— Вечно шутишь, Леша! — недовольно сказала она. — Как не надоест — шутить и шутить!
Мы с Андреем побывали у нее в гостях. В комнате у нее было очень уютно, несмотря на то, что там жили еще четыре девушки. Наша Лиза умела создать уют из пустяков, из ничего, воткнув в стакан букетик ландышей или разбросав на этажерке вырезанные из цветной бумаги салфеточки.
У нее был талант, свойственный, кажется, только женщинам: обживать любое, самое неуютное помещение. Она обжила бы, по-моему, даже льдину среди океана, заставив морских зайцев и нерп потесниться к краешку.
Наблюдая за тем, как она носится по комнате, накрывая на стол, дружески перебраниваясь со мной и ловко нарезая присланное из Весьегонска сало, я заметил — просто так, к слову:
— Представляю себе жену полярного путешественника именно такой, как ты. Да! Домовитой, заботливой и…
— Ага! — Она тотчас накинулась на меня, так как по-прежнему была забиякой. — Это значит: ждать-поджидать, поддерживать огонь в очаге? Англо-саксонские образцы, вычитано из книг!
— Ну что ты! — удивился я. — Какие же образцы? Вообрази усталого путешественника с заиндевелой бородой, с которой падают сосульки на коврик перед камином…
И я изобразил путешественника довольно яркими красками.
— Разве ему, — продолжал я, — не нужен отдых, не нужна заботливая, любящая жена?
— Нужна, — смягчилась Лиза. — Но самой женщине мало этого. Я имею в виду советскую женщину, тем более комсомолку. У нее… у меня… у нас должна быть своя собственная яркая жизнь! И своя слава, а не только отблеск мужниной славы.
И пошла, и пошла!.. На эту тему она могла говорить часами.
— Нет, Лешенька, милый! Уж если быть женой путешественника, то такой лишь, как Ольга Федченко или Мария Прончищева! Чтобы с мужем всюду рука об руку, чтобы вместе и в горы Средней Азии, и в тундру на собаках…
— И чтобы бухту назвали твоим именем?
— А что ж? Прончищева заслужила это… Впрочем, лично я не хочу заниматься открыванием новых земель, — неожиданно добавила она.
— Почему?
— Отмирающая профессия!
— Что-о?!
Андрей с изумлением посмотрел на меня, я — с изумлением на Андрея. Так-таки и бухнула: отмирающая!
— Это ты, чтобы позлить, — сказал я, придя в себя.
— Нет, докажу, как дважды два! Ответь-ка: настает время, когда сотрете все “белые пятна” на карте, откроете все острова, измерите все моря?
— Ну, допустим.
— Не “допустим”, а так и есть!.. Но и тогда останется на земле огромная, неизученная, таинственная страна…
— Какая же?
— Страна Завтрашнего Дня. Наш Советский Союз в будущем. И каждый человек, обгоняет свое время — новатор, изобретатель, мыслитель, — прокладывает путь в Страну Завтрашнего Дня!
— Вычитала где-нибудь! — пробормотал Андрей недоверчиво.
— Ну и что ж, что вычитала? Правильно ведь?
— А разве мы собираемся с Лешей путешествовать во Вчерашний День? Новые острова, открытые в Советской Арктике, — это разве не Завтрашний День?
— Так ведь острова уже были до вас! Как ты не понимаешь? Вот если бы вы их создали, построили на дне морском…
Споря об этих не открытых еще островах, мы не предполагали, что жизнь самым удивительным образом помирит нас — даст работу и мне с Андреем и нашей неугомонной приятельнице.
Глава вторая
СТРЕЛКА УКАЗЫВАЕТ НА НОРД-ОСТ
В отличие от Лизы, у нас с Андреем не было и не могло быть колебаний в выборе профессии.
Над нашим общим письменным столом, между расписанием лекций в университете и программой футбольных состязаний, висел маленький компас-брелок — подарок Петра Ариановича. Стрелка, закрепленная неподвижно, указывала на NO — норд-ост, северо-восток.
(Именно там, на северо-востоке Советской Арктики, если помнит читатель, должна была находится гипотетическая, то есть предполагаемая, Земля Ветлугина).
Образ учителя географии не потускнел с годами. В споре, в ссорах мы постоянно прибегали к авторитету Петра Ариановича. То и дело я, либо Андрей повторяли: “Петр Арианович, думаю, не сделал бы так… Петр Арианович по этому поводу сказал бы…”
Долго верили в то, что встретимся с ним.
В первый же год по приезде навели справки в Наркомпросе. Нет, в списках педагогов Ветлугин не числился.
Списались с отделом кадров Академии наук, находившейся тогда в Ленинграде. Среди научных сотрудников Ветлугина не было.
Умер?..
Но это нелегко было себе представить. О людях, всеми помыслами и делами устремленных в будущее, не так-то просто сказать: “умер”.
Умер, не нанеся на карту свои острова?!
Личность Петра Ариановича неразрывно слилась в нашей памяти с удивительными, неразгаданными островами.
Помнили о них всегда. Видели их как бы боковым зрением, отправляясь в Москву, в университет, проверяя друг друга по программе вступительных экзаменов, расхаживая по московским улицам и восторженно разглядывая афиши: “Балет “Красный мак”, “Вечер Маяковского”, “Концерт Собинова и Неждановой”.
Так бывает в поезде. Можно оживленно разговаривать с попутчиком, читать журнал или играть в домино и в то же время краем глаза следить за пейзажем, проплывающим за окном.
Иногда мы надеялись, что узнаем одновременно о Петре Ариановиче и об островах.
Разве нельзя было, остановившись по дороге в университет у щита, где вывешивалась “Правда”, увидеть заголовок: “Открытие новых островов в северо-восточной части Восточно-Сибирского моря”?
А под ним:
“С борта ледокола. От нашего специального корреспондента… Только что начальником экспедиции П.А.Ветлугиным под грохот салюта поднят флаг Советского Союза на вновь открытом архипелаге… Величественная картина крутых лесистых склонов… Конические горы, снежными вершинами упирающиеся в облачное небо…”
Но не появлялось такого сообщения в “Правде”…
Клад, завещанный нам Петром Ариановичем, оставался нетронутым. То был географический клад — острова, охраняемые льдами и туманом!.. Нельзя было на пути к островам “рыскать”, как говорят моряки, то есть откланяться от заданного курса. Стрелка компаса, закрепленная неподвижно, указывала на NO — северо-восток.
— Не забывай афоризм, — поучительным тоном повторял Андрей: — “Если хочешь достигнуть чего-нибудь в жизни, будь целеустремленным”.
Андрей гордился своей целеустремленностью. Я иногда разбрасывался, по его мнению.
— У тебя шквалистый характер, Леша, — сказал он однажды. (Кажется, мы проходили в то время шкалу ветров Бофорта).
— То есть?
— Как ветер, налетающий порывами.
— А у тебя?
— О! Постоянну дующий легкий бриз, — поспешно сказал он, но сам не выдержал и захохотал.
Вот уж действительно ничего похожего на бриз, на его нежнейшее, ласкающее дуновение! Скорее мужественный и суровый северный ветер!..
Наружность моего друга соответствовала его характеру. Он остался букой, таким же, каким был в детстве. Смуглый, черный, как жук, с круглой, коротко остриженной головой. (“Прическу там какую-то заводить! Пробор делать!..”)
Он не имел уменьшительного имени. Язык не повернулся бы назвать его Андрюша или Андрейка. Андрей — это было то, что полагалось. Андрей — это было хорошо!
Только довольно крупный вздернутый нос нарушал общее впечатление. Очень забавны были эти широкие, будто любопытные ноздри. И по-прежнему нос смеялся со всем лицом — покрывался мелкими складочками и морщинками, точно Андрей собирался чихнуть. Смеялся мой друг не часто, но зато уж закатывался надолго, совсем как Петр Арианович.
Оглядываясь назад, я вижу, что мы были по-настоящему счастливы в свои студенческие годы. Мы были молоды, полны сил, находились в Москве, в мировом научном центре, учились в старейшем русском университете, где все напоминало о славных традициях русской науки, самой передовой в мире.
А впереди — впереди были наши острова! Казалось, каждая прослушанная нами лекция, каждый сданный зачет приближают нас еще на шаг к островам!
Жили мы в тесной комнатке в одном из переулков между Пречистенкой и Остоженкой, жили отлично, хотя считалось, что настоящая жизнь начинается только за Полярным кругом.
В Москве наш день начинался с того, что мы любовались городом. Любовались им с крыши, потому что именно здесь делали свою утреннюю зарядку.
Даже зимой выскакивали на чердак, голые по пояс, быстро пролезали в узкое чердачное окно и выбегали на крышу, делая такие движения руками, точно плыли брасом.
Холодно? Вздор! Сейчас будет тепло!
Пританцовывая, обеими горстями захватываем побольше хрустящего чистого снега, с силой растираем спину, грудь. Потом — бегом вниз, по винтовой лестнице, к крану на кухне. Вода после снега кажется всего лишь прохладной.
Довольное урчанье и фырканье оглашают коммунальную квартиру. Соседи, зевая, отрывают головы от подушек. Ого! Уже семь часов?.. Студенты из угловой комнаты поднялись…
Говорят, по-настоящему здоров тот, кто не ощущает своего здоровья. Это не так. Мы ощущали свое здоровье.
Мы даже щеголяли приобретенной на крыше неуязвимостью. В лютые морозы, когда на улице все горбились и прятали носы в воротник, я и Андрей беззаботно сдвигали фуражки на затылок. Ни кашне, ни меховых шапок, ни зимних пальто не носили из принципа. Подумаешь: 56-я параллель! А нам в будущем зимовать на 76-й или 86-й!..
Крыша была нашим владением не только зимой, но и летом. Выходили сюда в одних трусах и готовились к зачетам, подстилая коврик, чтобы не так обжигало железо. Надо было набрать солнышка внутрь побольше, про запас, в предвидении долгих бессолнечных зим в Арктике.
На крыше было удобно проверять друг друга по метеорологии.
— Какие облака проплывают, Леша?
— Цирусы.
— Врешь, врешь! В учебник загляни. Куммулюсы! Видишь — пышные, будто взбитая мыльная пена.
Крыша называлась у нас верхней палубой. Комнату снисходительно называли кубриком. Она и на самом деле была похожа на кубрик: узкая, длинная, отделенная тонкой переборкой от соседней.
Стоит упомянуть и о том, что за время ученья в университете мы не пропустили ни одного ледохода на Москве-реке.
Часами могли стоять у каменного парапета, следя за тем, как медленно вспучивается на стреже река, делается выпуклой, как шоссе. Происходило это оттого, что течение всего быстрее на середине русла.
Стоя на Каменном мосту, чувствовали себя как бы на стыке прошлого и будущего. Воображением уносились в Арктику, представляя себе, как будем пробираться на ледоколе через пловучие многолетние льды к земле, синеющей на горизонте. Памятью же возвращались в Весьегонск, в тот солнечный день, когда так же вот стояли на мосту через Мологу, а Петр Арианович с озабоченной доброй улыбкой шел по берегу за игрушечным корабликом, поддерживая его шестом.
— Опять на ледоход бегали смотреть? — возмущалась Лиза и недоверчиво оглядывала нас с головы до ног. — Ну конечно, брюки в снегу, пальто мокрое… Дети! Ну, просто как маленькие дети!
Она усвоила интонации старшей сестры, хотя была года на три — четыре моложе нас. Журила за непрактичность, неэкономичность, неаккуратность. Проверяла наличность белья, иногда самолично штопала его. Перед ее приходом — она забегала к нам раза два в месяц — приходилось старательнее обычного подметать комнату. И все-таки Лиза оставалась недовольна, сердито хватала веник и подметала по-своему.
Она любила присутствовать при наших нескончаемых спорах о Земле Ветлугина.
Иногда, оборачиваясь, я видел, что она сидит в уголке и задумчиво смотрит на меня своими блестящими светло-карими глазами. Если я делал промах, запинался, глаза тускнели. Если же “срезал” Андрея ловким возражением или шуткой — делались теплыми-теплыми…
Живейшее участие принимала она и в наших сердечных делах, главным образом в моих.
— Разбрасываешься! Нехорошо! — говорила она. — Размениваешь свое чувство на гривенники!..
— Посмотрим, как ты не будешь разменивать! — обидчиво отвечал я. — У тебя поучусь…
— Гривенников не будет! Не хочу мельчить любовь! Мне, знаешь, подавай все сразу, в большущем золотом слитке! Я жадная!
В кино, музеи, на публичные лекции мы ходили всегда вместе, три неразлучных друга-земляка: Лиза — посередине, я и Андрей — по бокам.
Только в тот вечер, о котором я расскажу сейчас, я и Лиза остались вдвоем. Андрей совсем уж собрался идти с нами, повязал даже галстук — впервые в жизни, — но в последний момент задержали какие-то дела.
Очень красиво выглядела Москва-река. Похоже было, что устроители молодежного карнавала в Нескучном саду одолжили на время радугу, сняли ее с неба и аккуратно уложили между кустами.
Стоя на берегу, мы смотрели с Лизой на воду. Ветки деревьев закрывали от нас небо, но праздничный фейерверк был хорошо виден в воде. Было первое или второе мая.
Сначала, как это обычно бывает, говорили об отсутствующих — хвалили Андрея за собранность и целеустремленность. Потом Лиза запела вполголоса:
Оборвала, вопросительно посмотрела на меня.
Я предложил съесть мороженого. Затем мы катались на “чертовом колесе”, хохотали над своими дурацкими изображениями в зеркальной “комнате смеха” и немного потанцевали на танцплощадке под баян.
Почему-то мы снова очутились на старом месте, на нашей аллейке у воды. Было очень тепло. По Москве-реке плыли украшенные фонариками катера с пассажирами, толпившимися на верхней палубе. Оттуда нам кричали что-то, какую-то карнавальную чепуху.
Я был в приподнятом настроении, что называется, “в ударе”. Только что пришла в голову мысль: в поисках островов в Восточно-Сибирском море воспользоваться помощью эхолота. Хорошо бы сразу рассказать об этом Андрею, проверить, правильна ли мысль. Но Андрея не было. Рядом была только Лиза.
— Понимаешь, — начал я издалека, — в сплошном тумане штурман находит место корабля по глубинам. На карте обозначены глубины. Если применить этот принцип к гипотетическим землям…
Лиза обернулась ко мне. Голос ее странно дрогнул:
— Какая ночь, Леша! — сказала она. Пауза. И нетерпеливо, почти сердито: — Такой ночи, Леша, больше не будет!