Электричества не было. Сарай, где ещё недавно, должно быть, стоял дизель-генератор, был полуразрушен, видимо, сарай использовали на дрова. От самого генератора остались только замасленные обломки.
Рядом стоял маленький домик-кухня, и там спать было бы вовсе неплохо, так как натопить проще. Мы уже обрадовались приятной вписке. Но вот тёмные силуэты домиков осветили фары проезжающей машины. «Тьфу, машину прозевали!» — успели подумать мы, но оказалось что машина приехала сюда. Она остановилась (нас ещё не замечая), и из машины вылезло трое подвыпивших людей.
Один из этих людей, мужик лет сорока, оказался начальником метеостанции. Выяснилось, станцию бросили недели две назад, поскольку нет средств завозить сюда продукты. Второй человек, парень лет 22-х, был начальник некоторой другой метеостанции, выяснявший по пьяни отношения с первым. Он был брит наголо, а в руке держал бутылку. Оба ходили с трудом, а матерились с лёгкостью.
Мы вылезли из осматриваемого нами домика, думая, что мы сами должны обнаружить своё присутствие и попроситься переночевать, если эти господа — местные. Мы сразу не понравились обоим начальникам метеостанций, а особенно тому, кто помоложе. «Знаю вас всех, зачем вы приезжаете…, за бабочками ездите…, знаю вас всех, проситесь переночевать…, а потом с сачком…, за бабочкой своей…! или с совочком, на речке, на речке, золотишко, знаю вас всех!..» — так говорил бритый наголо парень. Затем эти двое странных людей зашли в маленький домик-кухню и принялись громко ругать друг друга.
Третий пьяный человек, их привезший, в споре не участвовал и был некоим умиротворителем. Он как раз вылез из машины и ходил он по холодной земле в носках, так как забыл ботинки не знаю где. Увидев нас, он сразу решил с нами познакомиться.
Звали его Володя. Он ходил с ружьём, вертя в руках патрон, и долго размышлял, кому его предназначить. Ружьё было не оружием, а, как он пояснил, тактическим ходом — заманить двух своих друзей обратно в машину и доставить к себе домой, в посёлок Развилка в 20 км к западу отсюда.
Поскольку утихомирить друзей ему не удалось, а стрелять всё же не хотелось (жаль единственного патрона), он решил отвезти к себе нас, обещая еду, вписку и все блага местной цивилизации. Мы отказались: ехать назад 20 км не имело смысла, а к тому же неполезно идти на поводу у пьяного. Представьте себе, что вы жена, а ваш муж спьяну притаскивает на квартиру двух вонючих дядь. Но Володя всё же хотел нам сделать доброе дело. Но и на метеостанции решили не оставаться (с пьяными дебоширящими элементами). Володя предложил увезти нас дальше, к перевалу Жёлтый Прижим. Это было, к счастью, недалеко — километра три, и мы поехали с ним. Там, по его мнению, хорошее место для стоянки. Но хорошее место для автомобилей отнюдь не всегда является лучшим местом для палатки. И, поблагодарив (а мысленно отругав) Володю, мы попрощались с ним. Он всё никак не мог уехать, всё советовал нам зайти (дальше по пути) на метеостанцию Агаякан, где работал его дядя, описывал разные продукты, коими тот дядя нас якобы накормит. С трудом мы избавились от него, поставили палатку (колышки не втыкались, стойки не стояли, пришлось их обкладывать камнями) и мгновенно уснули.
НА ВОСТОК!
Следующий день ожидали машину. С 8.20 по 19.30 прошла только одна машина — рафик на Кюбюме. Он остановился, но не взял нас, поскольку был перегружен и опасался, что не сможет с большим грузом забраться на перевалы. А в 19.30 появилась целая колонна из четырёх машин, и одна из них (бензовоз) нас подобрала. Шли машины очень далеко — в самую Усть-Неру — значит, нам по пути километров четыреста. Везли они топливо на золотые прииски.
Водителя, взявшего нас, звали Игорь. Это был весьма крепкого вида дядька лет тридцати. Жил он в Усть-Нерском районе, который зимой является самым холодным в России.
Все четыре машины ехали довольно медленно, поджидая друг друга, если кто отстал. Колымская трасса проходит через горы, и виды там необычайные.
Есть два знаменитых перевала — Жёлтый прижим и Чёрный прижим, где дорога как бы вырублена в горах; никаких тебе ограждений, дорога шириной в один «Камаз» + сантиметров пятьдесят остаётся до обрыва. Пока едешь, внимательно смотришь, нет ли встречной машины: ведь разъехаться там можно только в специальных «кармашках». Поднимаясь на перевал, машины едут весьма медленно.
Стемнело; перевалы были пройдены, нашли полянку-стоянку и остановились на ночь. Водители заварили чай при помощи паяльной лампы, угостили нас китайской лапшой (быстрого приготовления, её достаточно залить кипятком — и через две минуты готова), называемой в народе, как уже упоминалось, «бич-пакетами». Мы поделились хлебом и конфетами из Хандыги. Водители заночевали в машинах, а мы рядом, в палатке.
На следующий день (среда 21 августа) поутру водители меняли колёса: отвинчивали и били по ним кувалдой, затем заменяли и привинчивали. Мы хотели им помочь, но даже бить кувалдой мы оказались непригодны — может быть, слабо били. В других деяниях наша помощь также не потребовалась. Собственно, мы ничего и не умели. Поэтому мы решили заняться экологией. Дело в том, что на каждой стоянке остаётся много мусора, банки, пакеты всякие, бумага и полиэтилен, никто не убирает. Особенно много было пенопластовых упаковок из-под китайской лапши. Мы принялись собирать сей мусор и сжигать, сожгли довольно много, осталось — ещё больше. (Встречать такие «островки» мусорной цивилизации среди совершенно чистой природы весьма неприятно. К счастью, машин на трассе мало, и засорение происходит с малой интенсивностью.)
Водители, а их было чуть больше, чем машин, оказались все русскими, якутов не было. Как и на АЯМе, все были бритыми, но процесс бритья от нас ускользал. Все понемногу пили. Водителей интересовало, пьют ли в Европейской России. Мы ответили, что почти не замечали этого, наверное, пьют, но дома. Водители Колымы удивились, но быстро нашли объяснение: «у вас, на западе, дороги хорошие, машины идут быстро: день-два и приехали, можно выпить и дома; а у нас неделю-две находишься в дороге, и если, вернувшись домой, сразу выпьешь соответственно, можно и «коньки отбросить». Поэтому лучше для здоровья пить ежедневно, но понемногу.»
Показали водителям книжку «Практика вольных путешествий». Один из водителей оказался резким критиком теорий автостопа. «Вот, написано — на вершине холма хорошо стопить. Это всё ерунда! Попробуй у нас на Чёрном прижиме стопить!» Или: «Вот, почему у вас не написано, что нельзя стопить бензовозы?» — «??? Да ведь вы тоже бензовозы, а мы с вами едем!» — «Ну, это вам повезло, а вообще бензовозам предписано строго-настрого: пассажиров не брать!» Я долго подвергался обстрелу критики, но наконец отвертелся, объявив громогласно, что в следующем издании напишу всё как оно должно быть.
Тронулись только в 14 часов. В районе Кюбюме произошло застревание в реке. Довольно протяжённый участок Колымской трассы, километров в четыреста, вообще находится в плачевном состоянии. Деревянные мосты, построенные ещё в зэковские времена, наполовину сгнили, а многих вообще нет; машины проходят реки вброд, причём кое-где даже по метр-пятьдесят и даже метр-семьдесят в воде.
Из четырёх машин, которые ехали с нами, было два «Урала», а перед Кюбюме была довольно широкая река. «Уралы» прошли вброд, а наш «Камаз» капитально застрял посреди одного из потоков бурных вод. Конечно, это надо видеть: как водитель вылезает на крышу машины, и, стоя наверху, что-то вещает; как пытаются найти мелкий брод; как машины пытаются вытащить одна другую, разбрызгивая воду выхлопной трубой (выхлопные газы выходят в воду, так как уровень воды выше уровня трубы). Через некоторое время нам удалось вырваться из жидкого плена: «Урал», перешедший реку первым, вернулся назад и взял нас на буксир. Мы тронулись, но ненадолго. Одна из машин нашего каравана периодически ломалась, чем задерживала весь караван.
На въезде в Кюбюме — большая обшарпанная стела, достойная маленького райцентра. Кюбюме, или, как пишут на некоторых картах, Кёбюме или Кебюме, или, как произносят местные жители, Кубума, — когда-то большой, а ныне практически нежилой притрассовый посёлок с пустыми глазницами домов, полусгнившими теплицами и одним жилым зданием — домом связи. Ничего купить в Кюбюме нельзя. Нет там и никакого рейсового сообщения. «Посёлок» проехали, не останавливаясь.
В середине дневного пути остановились на обед. Мы с Андреем чистили картошку на берегу горной реки, двое из водителей ловили рыбу, другие приготовляли суп. Вокруг росло множество грибов (в основном червивых) и ягод.
Шёл дождь, а под дождём питаться неудобно: вкусно внутри, мокро снаружи. Наконец, пообедав, тронулись в путь, дождь усиливался, уже вечерело. За день всего мы проехали менее 150 км. Вечером нашли полянку-стоянку и три машины остановились на ночлег; четвёртая, ломающаяся, приползла только в два часа ночи. Водители ночевали в машинах, а мы, по обыкновению, в палатке.
Утром выяснилось, что нас довезут только до Томтора: у водителей возникли проблемы, а именно — почти окончательно сломалась одна из машин; они сами сомневались, благополучно ли достигнут Усть-Неры. Пока утром стояли (завтракали бич-пакетами и полудохлыми конфетами), на стоянку подъехала ещё одна машина — грузовик на Магадан. Водители постарались нас «сосватать», но тот, магаданский, водитель, брать нас не захотел. Так он и уехал в Магадан без нас.
А мы подъехали к Томтору и остановились неподалёку от него. Сфотографировались на память, попрощались с водителями — не зная, что вскоре опять встретимся.
НА ПОЛЮСЕ
Подошли к тому месту, где стоит обелиск «Полюс холода». Вдруг мимо проехал и остановился «Уазик». В нём сидел пожилой якут:
— Добрый день, я — глава администрации посёлка Томтор. А кто вы? Чем могу помочь?
— Мы путешественники, — отвечали мы и рассказали о нашем пути,
— А где находится магазин с хлебом и почта?
— Хлеб будет в пекарне с 16 часов, почта вот там, телефон тоже есть, если нужна гостиница, находится она вот там, — он махнул рукой в восточном направлении, и, пожелав нам счастливой дороги, уехал.
Томтор — небольшой посёлок, в нём, может быть, двести дворов. Домики деревянные, приземистые, одноэтажные. Есть почта, магазин «Книги» (заколоченный наглухо), магазин «Продукты» (работающий неизвестно когда), одноэтажный домик-пекарня, столовая (пустующая), чуть дальше по трассе — домик-гостиница с надписью «Дом отдыха транзитных водителей» (мы ею не воспользовались), музей (тоже избушка, но весьма небольших размеров).
Музей посетить нам не удалось — он закрыт, видимо, давно и навсегда. Но наружная табличка сообщала, что музей посвящён географу, геологу и академику Владимиру Афанасьевичу Обручеву (1863–1956). Он изучал вечную мерзлоту и путешествовал по Азии. Других сведений табличка не содержала. Уже потом я узнал, что В.А.Обручев написал также научно-фантастические романы: «Плутония», «Земля Санникова» и другие.
Находясь в Томторе, узнали технические подробности жизни в самом холодном посёлке России. Оказывается, например, при -52 дети продолжают ходить в школу; при -53 занятия отменяются только в 1-3-х классах, при -55 могут гулять 1–5 классы, при -57, наконец, отгул получают все школьники. Люди же продолжают работать. Подобные ограничения существуют и в других посёлках Якутии. Работы на открытом воздухе, конечно, сокращаются, но машины продолжают ездить почти до -60. Людям было очень смешно узнать, что в Москве даже при -28 дети не ходят в школу, а -30 расценивается как великий мороз.
В котельной, которая является источником центрального отопления, всегда требуется вода; воду привозят в машинах со специальными бочками, которые подогреваются, чтобы по дороге вода не замёрзла. Если в котельной лопается труба, — воду не успевают привозить и посёлки охлаждаются. Зная о такой возможности, многие люди имеют в квартирах личные печки, чтобы обогреваться, если центральное отопление испортится.
Сейчас, в середине августа, никакого особого мороза не обнаружилось.
Летом там температура может достигнуть +40, но сейчас такой жары тоже не было. Обычная солнечная погода, +10, низенькая трава сантиметров пять высотой, пыльные дороги, местных машин две или три во всём посёлке. Есть огороды (с теплицами). На улицах попадаются и дети — грязные, неряшливо одетые, но весёлые.
В Томторе живут в основном якуты, и говорят между собой по-якутски.
Но русский понимают, и говорят на нём куда лучше, чем мы на якутском. Никакой расовой ненависти к нам не проявили.
В Томторе встретили… коммерсантов! Они приехали из Магадана на грузовике и привезли всего понемножку: шмотки, еду, подсолнечное масло и др. Жители посёлка в количестве десяти человек толпились вокруг грузовика и рассматривали, а некоторые даже покупали, продукты цивилизации.
Из Томтора удалось позвонить родителям в Москву и предупредить их о возможной задержке. Телефонная станция доисторическая: стоит щит с сотней отверстий, и телефонистка втыкает контакты в какие-то из этих отверстий и кричит в микрофон: «Это Усть-Нера? Дайте два-два-три-двенадцать!» С Москвой соединиться никак не удавалось, и я ушёл на телеграф (телеграф — в том же доме, что и телефон, только вход с другой стороны), а Андрей остался. Но тут внезапно соединили с Москвой, и Андрей прибежал сообщать мне об этом. «То не соединяют, то теперь беги говорить», — удивился я и побежал обратно на переговорный пункт. Действительно, великое дело техника!
Зашли в столовую. Там мы узнали новость, что милиционеры заловили некую француженку Мадлен.
Тут необходимо небольшое отступление. Как уже читателю понятно, каждый человек, путешествующий по Колымскому тракту, оставляет по себе память на многие километры и годы. Водители нам рассказали про многих путешественников: как англичане, французы, американцы и все остальные ездили на Колыму за упоминавшейся бабочкой («кучу денег потратили и ни фига не поймали!» — посмеивались водители). Рассказывали, как некий священник шёл пешком из Сан-Франциско в Иерусалим («и на машинах ни фига не ездил!»), а также как некие иностранцы ехали по Колымскому тракту на мотоциклах. Шла пешком какая-то бабуся, без палатки и вообще без ничего. Как она ночевала в глухих регионах, осталось загадкой. Видимо, и мы теперь тоже пополнили список фольклорных персонажей.
Рассказывали и о различного рода велосипедистах. Как раз этим летом по трассе ехала на велосипеде некая француженка Мадлен. Проезжала в день километров восемьдесят, всё время опережая нас, и встречные водители рассказывали нам о ней. Догнать же нам её всё не удавалось. И вот сидим мы в столовой в Томторе, причём столовая пустая, людей нет, мы попросили макарон, нам сказали: сейчас сварим. Пока варили, я отошёл, а Андрей остался караулить наши макароны. Возвращаюсь, Андрей чем-то озабочен.
— Антон, нам пора отсюда смываться. Француженку, Мадлен, заловили: у неё виза в Якутию просрочена. Сняли её с маршрута и отправили в Усть-Неру.
(В последующем мы узнали, что у Мадлен кончилась не якутская, а российская виза, но сейчас это было от нас скрыто.)
Я, наоборот, решил, что будет очень неплохо, если депортируют: из Усть-Неры дорога хорошая. И мы решили ожидать этого приятного момента депортации, в Якутии-то и мы находились нелегально. И вот, когда уже поели, идём по посёлку, а навстречу — два милиционера.
«Ура, сейчас депортируют», — подумали мы.
Милиционеры и впрямь заинтересовались нами, но, проверив документы и узнав, что мы путешествуем автостопом, — отпустили. Так и не удалось нам депортироваться.
Мы пошли покупать хлеб. В Томторе хлеб выпекают только к четырём часам дня, и то хорошо, если к четырём поспевает. Но уже с трёх вокруг пекарни создаётся ажиотаж. На сей раз пекарню атаковало человек тридцать. Хлеб поспевал не весь сразу, а партиями по 5–10 хлебов, и тут же исчезал: через закрытую дверь и через окна его умудрялись купить наиболее пронырливые люди. Я решил караулить дверь, а Андрей — окно, но новые партии хлеба всё равно проскакивали мимо.
— Девушки! Дайте три буханки!
— Нам пять буханок! Пожалуйста! Когда у нас в Куйдусуне будет своя пекарня, мы к вам ездить не будем!
Половина речей была на якутском языке, и мы не понимали.
Так прошёл час, наконец Андрею повезло на три буханки. Стандартные «восточные» хлебы — буханки из пшеничной муки, мягкие и ещё горячие. Стоили они всего 5 000 — невероятно дёшево для таких регионов. Хотелось купить больше, но это было трудно, количество выпекаемого хлеба было ограничено.