И Крыса, юркнув в потайную дыру, оставила Дюймовочку в растерянном одиночестве. Девочка принялась рассматривать крысиное жилище. Всего здесь было навалом, всё лежало в несколько рядов и ломилось от лишнего веса, но не было самого главного – окна, сквозь которое можно смотреть на звёзды.
Крыса привела с собой Червяка. Увидев его скользкое бесконечное тело, Дюймовочка упала в обморок. Червяк подозрительно заводил безликой мордой.
– Что это с ней, старуха? – спросил он крысу. – Падучая? Неустойчивая?
– Что ты, голубчик, – забеспокоилась Крыса. – Это она с непривычки. Она же новенькая, девочка ещё!
– Смотри, старуха! – угрожающе зашипев, Червяк стал обвиваться вокруг крысиной шеи. – Если обманываешь меня – удушу, ты меня знаешь!
Крыса хотела ответить, но объятия Червяка были слишком тесны. Она попыталась высвободиться – да куда уж там!
Пока крыса с Червяком мерялись силой, Дюймовочка очнулась, бросилась со всех ног к выходу и засеменила без оглядки – через дымоход, сквозь паучьи сети, и долго ещё бежала, тяжело дыша, обходя мышеловки и преодолевая оголённые провода.
Наконец увидела девочка свет. Выкарабкалась из приоткрытого люка и очутилась на поверхности клумбы с чахлой травой. Земля вокруг была мокрой от недавнего дождя. Чтобы согреться, девочка пустилась прыгать на одной ножке, но вдруг поскользнулась и упала. Тут же из земли высунулась страшная червячья голова. Преследователь схватил девочку за ногу и принялся утягивать под землю. Дюймовочка пробовала вырываться и упиралась, но червяк только лопнул напополам, и вместо одного теперь нападали два червяка – сразу с двух сторон. Дюймовочка заревела. Одна червячья половинка потащила ее к себе, уже из земли торчали только ноги, но тут вторая половина ухватилась за бедняжку и выудила её обратно. Половинки стали тянуть Дюймовочку в разные стороны.
В тот самый момент, когда девочка уже стиснула зубы и закрыла глаза, на шум прилетела Птица. В один присест склевав обоих червяков, она деликатно взяла девочку за шиворот и понесла в своё гнездо.
Гнездо располагалось на очень высоком дереве, такой высоты Дюймовочка и представить себе не могла. Она ещё не совсем пришла в себя после случившегося, а тут у неё ещё стала кружиться голова.
– Не смотри вниз, – строго велела ей Птица.
Дюймовочка послушалась и стала смотреть вверх. В небе появлялись первые звёзды.
Девочка была к ним близко-близко, она протянула к ним ручки, но достать всё же не смогла – ручки были слишком коротенькие.
– Тётенька, – спросила Дюймовочка, – а почему вы так высоко живёте?
– Потому что я птица, – с достоинством ответила Птица.
– Ого! – сказала Дюймовочка. – Вы, должно быть, большая птица?
– Большая – не большая, – ответила Птица, – но клюнуть могу.
– А это что? – не унималась девочка.
– Это яйца, – объяснила птица.
– Какая прелесть! – ахнула Дюймовочка.
– Прелесть – не прелесть, но вещь полезная… Вот что, – скомандовала Птица, – кстати, о яйцах. Ты тут присмотри за ними, а я слетаю по делам, ухвачу кусок-другой… Да не смотри вниз, слышишь!
Оставшись в гнезде одна, девочка Дюймовочка уселась поудобнее, разложила перед собой яички и стала им напевать нехитрую песенку:
Она бережно укачивала в руках пёстрое яйцо, но то неожиданно затрещало, кракнуло, и из дырки высунулась клювастая лысая голова на длинной всклокоченной шее. Крак! Крак! – и с остальными яйцами случилось то же самое. «Ма-ма! Ма-ма! Ам-ам! Ам-ам!» – заголосили слепые птенцы громкими писклявыми голосами и, сминая в пыль скорлупу, принялись клевать Дюймовочку с разных сторон. Дюймовочка заойкала, попробовала отмахиваться от ненасытных пернатых, но те клевались всё больнее и больнее. Поняв, что иначе ей не спастись, девочка подошла к краю гнезда и, не глядя вниз, сделала решительный шаг.
Дерево действительно оказалась очень высоким, и падать Дюймовочке пришлось долго. В ожидании приземления она даже открыла глаза и стала осматриваться. Какой-то молодой человечек с крыльями, как у мотылька, порхал рядом и приветливо улыбался. Дюймовочка тоже улыбнулась ему – из вежливости.
– Простите, юная донья, – заговорил молодой человек, – не вы ли это пели сейчас там, наверху?
– Я, – согласилась Дюймовочка.
– Браво! – захлопал в ладошки крылатый незнакомец. – Великолепная! Я очарован вами и вашим несравненным голосом! Позвольте узнать ваше имя, юная донья?
– Меня зовут Дюймовочка, – призналась девочка. – А вы кто такой, дяденька с крылышками?
– О! – сказал незнакомец. – Я Цвёльф, король эльфов! Прекрасная донья Дюймовочка! Я очарован вами! Я влюблён! Нет – я люблю вас! Будьте моей законной супругой! Если вы откажетесь, я наложу на себя крылышки! Ах!..
Дюймовочка удивилась. Король эльфов был очень даже хорош собой, но его предложение казалось столь неожиданным… В задумчивости девочка посмотрела вниз: земля угрожающе приближалась, надо было срочно что-то решать.
– А если я соглашусь? – спросила Дюймовочка и зажмурилась.
– О! – затянул король эльфов. – Тогда мы полетим в моё королевство и будем жить среди эльфов!
– А кто это такие? – спросила Дюймовочка.
– Эльфы, – объяснил король, – это почти что люди. А люди – что может быть прекраснее их!
– Как красиво вы говорите, – растрогалась девочка и приняла решение: – Я, кажется, согласна, мой король…
– О! – только и смог произнести король.
Он бойко подхватил Дюймовочку у самой земли, обнял её и страстно поцеловал по-эльфийски – двенадцать раз.
– Мамочка… – у Дюймовочки перехватило дух.
И Цвёльф понес её далеко-далеко, в страну эльфов…
Стало совсем темно. Девочка смотрела вверх, на приближающиеся звёзды, и думала только о том, как бы случайно не умереть от счастья. Потому что счастье уже было здесь.
Вот так Дюймовочка перестала быть одна, а стало их теперь двое – Дюймовочка и король эльфов. Они сочетались законным браком и жили, как и полагается эльфам, долго и счастливо. Даже дольше и счастливее, чем люди. А счастье – это самое главное в жизни. На этом и сказке конец. До свидания, мой повзрослевший друг.
Практика относительности
Чертёжник Никита Горкин влюбился в Неличку Пак из машбюро. Пригласил её в кино, в кафе сводил, прощупал, так сказать, почву да и решил сделать ей предложение – и возраст уже самый тот, и девушка хороша собою. Назначил Неличке свидание в 12.00 у памятника Багратиону. Всю ночь не спал, волновался, подыскивал слова. Утром загодя вышел из дому, сел в метро, но по дороге произошло непредвиденное: только въехали в тоннель, как Никиту похитили инопланетяне.
Инопланетяне, надо отдать им должное, оказались существа невредные, по-своему даже гуманные. Предложили Никите небольшое путешествие.
– Прошвырнёмся, – говорят, – господин Горкин, в наши мегапенаты, по дороге поболтаем; надо нам кое-какую информацию собрать. Мы, – говорит, – некоторые вещи про вас, землян, понять никак не можем.
Никита был человек передовой, к наукам прилежный, но уж больно в неподходящий момент его инопланетяне захватили – Неличка-то ждёт, а времени уже совсем мало осталось; хорошо ещё хоть вышел с запасом!
– Нет, – говорит Никита, – извините, гуманоиды, но не могу я, некогда, спешу очень. В другой раз как-нибудь.
А сам дёргается, как на иголках, и смотрит на часы. Инопланетяне говорят:
– Да не глядите вы на часы, молодой человек, они стоят у вас. Мы вас обязуемся вернуть в то самое время и в то самое место, откуда вас извлекли. Так что, на земле вашего отсутствия никто не заметит. Здесь три недели с нами проведёте, а там – три секунды пройдёт. Относительность, однако.
– Нет, – кричит Никита, – я три недели не выдержу! Три недели – это вечность!
И бьётся кулаками в иллюминаторы – всё о Неличке Пак думает.
Инопланетяне, едва услышали слово «вечность», переглянулись, свистнули по-своему и отпустили Никиту Горкина обратно в метро. Даже сувенира ему никакого не подарили.
В итоге Никита успел на свидание, более того, вспомнил все нужные слова, расписался с Неличкой, и стали они жить-поживать и детей, как говорится, наживать. А инопланетяне в ещё большем удивлении остались после встречи с землянином: такой формулы относительности они никогда раньше не слышали. Не могли они разгадать смысл земных слов и долго ещё ломали свои квадратные головы над воплем Никиты Горкина: «Три недели – это вечность!»
Пока не разберутся, что к чему, на новую встречу с землянами не вылетят.
Юбилей
Профессор Ненародов отмечал свой 65-летний юбилей. По этому поводу в доме профессора было устроено целых три застолья: на завтрак он собрал всех своих родственников, на обед позвал друзей, на ужин пригласил врагов.
Завтрак оказался самым скромным. Отобедать явилось очень много гостей, все дарили подарки, говорили тосты, желали юбиляру долгих лет жизни, женщины лезли целоваться, мужчины рассказывали неприличные анекдоты и сами над ними смеялись…
Самым продолжительным из застолий стал ужин – он продлился аж до утра. Враги и врагини, в отличие от друзей и подруг, явились строго вовремя и поначалу держались настороженно, но потом выпили по первой, по второй – и вся неловкость испарилась. (Профессор, надо заметить, только за ужином позволил себе алкоголь, до этого, чтобы не обидеть приглашённых на вечер врагов, он пил минералку.) Расслабившись, гости стали дарить юбиляру адреса в папочках, где в стихах и в изысканной прозе обзывали профессора последними словами, произносили тосты за его бездарность, а некоторые даже объявляли войну. Профессор отвечал им а в том же тоне, иногда благожелательно материл приглашённых и чувствовал себя помолодевшим лет на сорок. Враги остались более чем довольны приёмом и, нехотя расползаясь под утро, благодарили Ненародова за тёплый приём, за толерантность, мужественно целовались с ним взасос и обещали сохранить прежние вражеские отношения до конца своих дней. Юбиляр на чем свет выражал им свои антипатии, радостно хватал уходящих за грудки, плакал и утверждал, что лучше праздника у него отродясь не было. По всеобщему мнению, юбилей удался.
Недовольным остался только один человек – Свирид Плеваки, член-корреспондент Академии наук. С одной стороны, он считался профессору другом, а с другой – постоянно писал на него анонимные корреспонденции в разные присутственные места. Поэтому ему пришлось прийти на юбилей дважды – сперва к обеду, а потом и к ужину. В итоге Свирид Плеваки так объелся и так перепил, что весь последующий день чувствовал себя отвратительно. И всё же, несмотря на дикие головные боли, вечером он нашел в себе силы сесть за рабочий стол и написать очередную член-корреспонденцию. В ней г-н Плеваки подробно рассказал общественности, как профессор Ненародов превратил свой юбилей в фарс и нарушил все правила хорошего моветона, поставив таким образом под вопрос расклад научных сил. Особо Плеваки выделил тот факт, что в еде и горячительных напитках этот пресловутый профессор меры знать не хочет.
И лишь тогда, когда корреспонденция была отправлена, анониму полегчало.
Нимб инженера
Гену-инженера у нас во дворе все знают. Законченный алкоголик, окончательно опустившийся тип, в герои сказок ну никак не годится! Ан нет – с ним самая удивительная история произошла. Да что там история, именно что сказка!
Этот тип, Гена, раньше чуть свет – в рюмочной со своим стаканом ошивается, водочку попивает. Поошивался несколько лет, пока всё, кроме того мутного стакана, не пропил, а потом начал на паперти попрошайничать. Выпросит целый стакан мелочи, пойдёт в аптеку да на все и покупает жидкость для прочистки поверхностей. Из той же ёмкости и пьёт. Никакой гигиеничности!
Но поскольку принимал-то он эту жидкость внутрь, то через некоторое время он так прочистил свои внутренности, что ну просто полностью очистился – и душой, и телом, и всеми остальными своими составляющими. Стал кристально чистым человеком, просветлел и засветился!
И было бы от этого Гене-инженеру счастье, да вмешался нюанс – нимб у него появился! Вырос над лысиной самый натуральный нимб, размером с тарелочку. Видать, от чрезмерной очищенности, – ровнёхонький такой, умилительно радужного цвета, будто бензин в лужицу слили.
И получается, что нимб – это хорошо, а Гене от него плохо! Стесняется он этого своего атрибута! Не заслужил, говорит, не достоин! Пробовал его вывести – ничем не выводится.
– Лучше б, – говорит, – у меня рога выросли, их хоть спилить можно, на худой конец – шарфом обмотать, а тут – ничем не замаскируешь! Западня какая-то!
И действительно: шляпа нимб не берёт, он через неё проходит, просвечивает. В темноте сияет, мешает уснуть спокойно, подушка пару раз возгоралась. Гена извёлся просто. Пить перестал, за ум взялся, чертежи на дом берёт.
– Это, – говорит, – меня Бог опозорил, ибо нет, ребята, большего наказания, чем незаслуженная благодать!
Бывшие собутыльники над ним потешаются:
– Геннадий-то наш разошёлся – без стакана философствует! Моралист!
Конечно, моралист. Ну кто ещё может выйти из пьяницы, если его исправить!
Так и живёт теперь Гена-инженер с нимбом над головой. Стакан свой старинный не выбрасывает. Бывает, выйдет во двор, сядет на скамеечку, достанет из кармана свой гранёный сувенир и смотрит его на просвет. Нимб от стаканных граней отражается, сверкает всеми радужными отблесками – по всему двору зайчики бегают, во все окна стучатся. Чего уж там Гена в этом стакане разглядеть пытается – не знаю. Нам он о том не говорит теперь. Мы ему теперь не компания.
Поэтесса
У одной талантливой поэтессы был муж, который работал наладчиком оборудования на обувной фабрике. А помимо мужа у нее был еще муз – эфемерное создание мужского пола, которое помогало ей писать стихи, подсказывало рифмы, направляло перо, а иногда и диктовало целые четверостишия. Муж сильно ревновал поэтессу к этому самому музу. Бывало, придёт с работы, увидит на письменном столе новое стихотворение – тут же начинает кричать и браниться.
– Где, – кричит, – этот сукин сын?! Опять он к тебе залетал, опять шептались! Куда он спрятался, этот твой карлсон безмоторный! Вот я ему сейчас пропеллер-то откручу к чертовой бабушке!
И начинал бегать по квартире, распахивать все шкафы и шифоньеры в поисках обидчика, да так никого и не находил. Потом уставал, успокаивался и, поужинав досыта и послушав новые стихи, извинялся перед женой и нежно её целовал.
И так продолжалось каждый вечер в течение одиннадцати лет и могло ещё девяносто девять лет продолжаться, но однажды терпение мужа лопнуло. В ту памятную пятницу у него на работе какое-то оборудование не наладилось, в троллейбусе его тётеньки потрепали изрядно, и все лифты шли только в парк. В общем, вошёл муж в квартиру и набросился на жену пуще прежнего.
– Где, – кричит, – этот стервь бесплодный?!
А жена ему говорит:
– Это ты бесплодный, а он бесплотный.
Муж обиделся ещё сильнее, начал бить о свою грудь посуду.
– Всё, – кричит, – хватит с меня этой поэзии! Сыт по горло стихами вашими! Подавай сюда такого-сякого, покажу ему сейчас Черную речку с «Англетером» в одном флаконе! Задушу его, как Мартынов Пушкина!
Жена поняла, что на этот раз мужа не остановить, покорно склонила голову и засеменила в спальню. Там она открыла платяной шкаф и показала мужу на зеркало, возле которого тот каждое утро зашнуровывал себе галстук.
– Вот, – сказала поэтесса, – знакомьтесь.
Муж слегка оторопел, пробубнил: «Драсьть», а тот тип в зеркале тоже что-то буркнул, вылез из рамы и по-хозяйски пошёл на кухню. Поэтесса бойко подсуетилась и извлекла из закромов пол-литровый графинчик самогонки. Уселись все втроём за стол, выпили по рюмочке и стали выяснять отношения. Сперва хорошо сидели, потом принялись выяснять, кто кого уважает, потом муж музу пытался набить морду, потом наоборот, потом поэтесса мужчин чуть не выгнала, отходила их полотенцем, а под конец все помирились, побратались, посестрились и впали в коллективное беспамятство. На том выходные кончились.