Дорогие читатели! Я начну свой рассказ о писательнице Ирине Валериановне Карнауховой как сказку.
Жила-была девочка. Звали её Ирина. Жила она с мамой и папой в древнем былинном городе Киеве. Стоит этот город на высоких холмах, на берегу широкого, многоводного Днепра.
Осенью киевские каштаны на набережной протягивают прохожим свои тяжёлые ветки, словно приглашают: «Сорви, испеки, попробуй!» И ребята до ночи пекут на кострах золотисто-коричневые плоды, разрывающиеся в огне, как хлопушки. А весной город глядит как сквозь розовую пену – это яблоневые и вишнёвые сады цветут.
Сказочно красив этот старинный в золотых куполах город: и зимой в снежной лёгкой и непрочной шубке; и летом, когда в светлом Днепре, как в зеркале, отражаются маковки его соборов; и поздней осенью – в золоте и охре медвяных ручьёв листопада.
Осенью 1914 года, когда Ирине исполнилось двенадцать лет, встретилась она с необыкновенным человеком. Он словно угадал, какая судьба выпадет на долю Ирины, кем она станет, когда вырастет.
И девочка, когда выросла, вспомнила и записала рассказ об этой удивительной встрече.
«Шёл октябрь 1914 года. Я любила этот месяц, потому что в октябре был день моего рождения, а кому не нравится этот день в двенадцать лет?
И вот я пошла в театр. На дневной спектакль. Первый раз в жизни – одна, без взрослых! Это было как-то особенно интересно и празднично. В зрительном зале прохладно и сумрачно, ещё не горела большая люстра, и не верилось, что за стеной светит солнце и кружатся осенние золотые листья.
Сидела я в ложе. Не помню, какая тогда шла пьеса, мне было не до неё: я с нетерпением ждала антракта. Дело в том, что у меня с собой была книга и она увлекла меня больше, чем спектакль. Книгу подарила мне мама утром, я начала её просматривать в трамвае, увлеклась и теперь уже не могла думать ни о чём другом. Темноту во время спектакля воспринимала как досадную помеху.
Как только закрыли занавес и снова вспыхнул свет, я схватилась за книгу. Чья-то тень упала на страницу. Я подняла глаза.
Высокий человек, лицо которого показалось мне знакомым, перегнулся через барьер и заглядывал в мою книгу.
Я отодвинулась: почему-то всегда неприятно, когда заглядывают в книгу, которую читаешь.
Он отвёл глаза, улыбнулся и спросил:
– Что вы с таким увлечением читаете, девочка?
– Горького, «Детство», – буркнула я не очень вежливо.
– И вам нравится? Вам интересно?
– Очень. Не мешайте, пожалуйста, скоро опять свет потушат.
– Не буду, не буду.
Он встал и вышел из ложи.
Уже поднимался занавес, когда он снова сел рядом. Нагнувшись, он спросил шёпотом, как будто у нас уже была общая тайна:
– Всё ещё интересно?
Читать было уже нельзя, и я ответила менее сурово:
– Да.
– А какое место вы читаете?
– К деду приехали… Там Сашка…
На нас зашикали, заворчали, пришлось замолчать.
В следующем антракте произошёл конфуз. Я читала: «Дед бросил меня на лавку, разбив мне лицо…» Я читала дальше, а слёзы уже давно собрались в глазах. Сдерживая всхлипывания, я читала, как мать бегала вокруг лавки и хрипела: «Папаша… Отдайте!..»
Тут я не выдержала, громко потянула носом, и слёзы закапали на открытую страницу. Я старалась закрыться книгой. Но странный мой сосед привстал, взял книгу из моих рук, взглянул на мокрое от слёз лицо и вдруг крепко обнял меня за плечи, притянул к себе.
– Не надо плакать, девочка, – сказал он очень мягко, – всё вышло гораздо лучше, чем можно было ожидать. Гораздо лучше… Алёша вырос, стал писателем… И говорят, даже известным, – вдруг усмехнулся он.
После спектакля он проводил меня домой, и мы разговаривали. Я рассказывала, что сегодня мой день рождения и мама подарила мне эту книжку. А мой спутник тоже говорил о книгах и советовал мне читать побольше.
– Только не в театре, – улыбнулся он. – В театре надо смотреть и слушать.
Мы шли моим любимым парком и любовались осенним тёмно-синим Днепром. А мой спутник вспоминал Волгу и говорил о реке, как о родном человеке.
Расстались мы у дверей моего дома. Кто он был, я так и не узнала. Прошёл ровно год. Опять настал день моего рождения. Вдруг позвонил почтальон и подал мне заказную бандероль из Петрограда. На бандероли круглым, чуть приплюснутым почерком был написан мой адрес и – «Госпоже Ире». Уголок снизу очерчен кривой линией, и за ней подпись и обратный адрес: «От А. Пешкова. Кронверский, 23».
В посылке были две книги: «Сказки» и «Лето» и ещё записка, всё тем же почерком:
В день рождения – Ире. Эти книги веселее прочитанной Вами раньше. Над ними Вы не будете плакать. И мне почему-то кажется, что Вы будете писать, когда вырастете. И, может быть, сказки? Ведь у них почти всегда счастливый конец. Пусть будет так.
Максим ГорькийЭта встреча стала началом длинной дороги в творчество. Но вы, конечно, знаете: чтобы кем-то стать, нужно многим интересоваться, много читать, учиться, работать… И всё делать увлечённо!
Ирина училась, окончила киевскую гимназию, потом решила учиться библиотечному делу. Книги она очень любила, была отличницей – вот и командировали Ирину в Москву на курсы библиотекарей Главполитпросвета в распоряжение Надежды Константиновны Крупской. В характеристике, выданной Ирине Карнауховой, значилось: «…заведовала библиотекой санатория «Детский Городок» и показала себя не только знающим и добросовестным работником библиотечного дела, но и прекрасным рассказчиком – особенно ей удаются сказки…»
«Знающему работнику» было тогда восемнадцать лет.
О первой встрече с Надеждой Константиновной сохранилась подробная запись в «Дневнике инструктора», который аккуратно вела Ирина.
«Мы (с подругой) шли за комендантом Васей, опустив головы, испуганные барабанной дробью, вылетающей из-под наших деревянных сандалий.
Другой обуви не было. Не хватало ни хлеба, ни соли, а о сахаре и мечтать было нельзя, ведь страна вставала из разрухи… Но мы хотели учиться и очень смущались, что предстанем перед Крупской в таком непрезентабельном виде.
– Здесь, – сказал комендант и оглядел нас строго. Заправил гимнастёрку, снял кепку и постучал.
Мы испуганно замерли.
– Войдите, – раздался негромкий голос.
Опустив головы, мы переступили порог. Сандалии, как кастаньеты, отщёлкали наши шаги.
– Что это? – спросил тот же голос, и явная смешинка в нём сразу ободрила нас.
Я бросила быстрый взгляд на Надежду Константиновну. Она стояла у окна. Среднего роста, сутулая, худая. На ней было лёгкое, видавшее виды пальто из серой чесучи и белая полотняная панама. Близорукие глаза, прищурившись, глядели на наши ноги.
– О, какие… гречанки к нам приехали, – сказала Надежда Константиновна, сдерживая улыбку. И она посмотрела нам в глаза: – Озорные, умные, такие нам и нужны, ведь мы будем работать с детьми, учить их любить книгу… Да что это я! Вас же покормить и помыть надо – сами ещё дети! Вася! Мигом – талоны в столовую и в баню, а потом проводи в общежитие этих… Психей.
И мы поняли, что прозвище «Психеи» (они ходили в Греции в деревянных сандалиях) останется за нами надолго…
И закружила нас московская жизнь, заполненная до краёв учёбой. Если читал лекцию Луначарский, то мы пробивались на эту лекцию. А если из Петрограда в Москву приезжал на одно выступление наш любимый поэт Блок, то последнюю драгоценную горсть соли, присланную из Киева мамой, я меняла на рынке на ветку сирени, и мы подносили её поэту.
Как это прекрасно, когда твоя молодость совпадает с молодостью твоей страны и когда тебе встречаются такие учителя, как Надежда Константиновна Крупская!..»
Шло время. Долго ли, коротко ли, как говорится в сказках, поступила Ирина в Институт истории искусств в Ленинграде. Стала студенткой фольклорного отделения и увлеклась «дитячьей сказкой».
В это время Ирина писала в дневнике: «Поэтическое народное слово учит сызмальства ребёнка прекрасному родному языку, вот почему я сразу выбираю сказку! Верно угадал во мне сказочную душу Алексей Максимович, я буду собирать сказки…»
Передо мной листочки пожелтевшей от времени бумаги с круглыми печатями – это мандаты и командировочные удостоверения.
«Дано Ирине Валериановне Карнауховой, сотруднику фольклорной экспедиции, следующей по маршруту: Кемь, Сорока, Сумской Посад, Лапно, Нюхча, Выгозеро, Повенец, Медвежья Гора… для изучения народного творчества. Просьба ко всем советским, партийным и общественным организациям оказывать тов. Карнауховой всемерное содействие в её работе и получении продовольствия, помещения для жилья и транспорта для передвижения…» 1927 год.
«.. Для изучения фольклора рыбацких колхозов и народного творчества Карелии направить Ирину Карнаухову в экспедицию с фольклорным отрядом сроком на полгода». 1930 год.
«…Карнаухову И. В. направить для участия в Северной экспедиции в Архангельскую губернию в качестве научного сотрудника по сбору и исследованию крестьянского искусства, особенно с к а з к и, преимущественно по реке Пинеге и её притокам». 1932 год.
Таких удостоверений и мандатов сохранилось у меня более десятка – они скупым языком делового документа рассказывают о трудных путешествиях на Север.
Вы спросите, читатели, как это – «собирать сказки»? Ведь не растут же они на земле, как грибы и ягоды? Не растут, верно. Учёные-фольклористы отправляются за песней, былиной, сказкой, частушкой в далёкие экспедиции – едут в глухие края на поиски живого самоцветного народного слова, чтобы записать, сохранить, изучить.
И надо ещё суметь упросить, уговорить, «разговорить на сказку». «Это ведь не так уж просто: вдруг незнакомому человеку «сказку показать», – вспоминала о таких «сборах сказки» Ирина Валериановна.
Представьте, читатель, быстрые холодные реки с порогами, на которых в щепки разбиваются плоскодонные лодки. Представьте себе чум, покрытый оленьими шкурами, – жилище ненцев-кочевников. В центре чума – очаг. Покачивается подвешенная на коромысле под потолком люлька с младенцем, у огня на шкурах ползают малыши постарше, а бабушка в меховых унтах и жилетке, расшитой цветной тесьмой, рассказывает сказки… Вечер дли-инный… Неторопливо вьётся сказка, прищёлкивает, прицокивает языком бабушка, закипает над очагом растаявший в котелке снег…
Много сказок и песен услышала и записала Ирина Валериановна на Севере. Сложились они в книжку «Сказки и предания Северного края».
Другая книжка для ребят – «Кружево на мачте» – родилась из рассказа поморки, с которой встретилась Ирина Валериановна в маленьком северном селе на берегу Белого моря.
«Вдруг посреди беседы нашей, – вспоминала писательница, – встала хозяйка и показала мне диковинной красоты кружевную ленту. Развернула – будто пена морская сверкает, будто Марья Моревна в горницу вошла…
– Это кружево, – говорит хозяйка, – меня от смерти неминучей в море спасло. В погожее утро девчонкой отправилась я за рыбой. Мы ведь тут все рыбачим. И вдруг налетел ветер, поднялся шторм. Ну, думаю, пропаду… Не увидят рыбаки мою лодку с берега, как им знак подать? И вот что я надумала: прилажу-ка кружевную ленту на мачту (я её всегда с собой в море брала. Там и плела, как выдавалась минута свободная).
Заплескалось по тёмному грозному небу моё кружево, а я в лодке жду последнего своего часа – конца неминучего.
Заметили с берега рыбаки: что за диво? Кружево по небу летит – сигнал подаёт. Может, в беде кто? Помощь требуется?! Спустили они в штормовую волну лодки – у нас, у поморов, закон: друг за дружку держись!..
Послушала я хозяйку да и написала книжку о ненецкой девочке Ленке-кружевнице и о мальчике Харри – погонщике оленей. Так вышли в свет мои северные повести «Ой-хо!» и «Кружево на мачте».
Но и в эти годы я не забывала о сказке. О сказке, которая рассказывается – с к а з ы в а е т с я, значит, живёт в устах, голосе рассказчика. И решила я сама попробовать «сказки сказывать», я ведь их столько наслушалась, столько записала!..»
Так родилась «бабушка Арина» – образ сказочницы из северной деревни, собирающей вокруг себя «ребятушек», чтоб сказку рассказать.
Голос Ирины Валериановны Карнауховой в образе бабушки Арины прозвучал впервые по Ленинградскому радио в 1936 году:
Здравствуйте, ребятушки, здравствуйте, голубятушки! Это я, бабушка Арина, к вам в гости пришла, сказку с присказкой принесла. Сказки мои старинные, we короткие, we длинные. Про дуб высокий, про Верлиоку, про гусей-лебедей, про диковинных зверей. А ты сядь в уголок, возьми в руки пирожок, помалкивай – кушай, нашу сказку слушай…
Так начинались передачи сказочницы бабушки Арины по радио. И так писательница Ирина Карнаухова начала новую книжку «Сказки бабушки Арины», – она сложилась постепенно из сказок, присказок и загадок радиопередачи. Получилась яркая «сказочная энциклопедия» для малышей.
Вскоре на радио посыпались письма: слушатели приглашали бабушку Арину на праздники в детский сад, в библиотеку.
И бабушка Арина решила попробовать – приняла приглашение и вышла к маленьким зрителям на эстраду. Это было сложно, ведь в те годы Ирина Валериановна была молода и совсем не походила на старушку. Но тут пригодились наблюдения, ведь стольких сказителей слушала она в экспедициях! Она надевала привезённый из Архангельской губернии старинный, шитый серебряной тесьмой сарафан до пят, белую холщовую рубашку, накидывала яркий домотканый платок на плечи, а другой маленький платочек, «по моде» северных поморских сказительниц, повязывала венчиком на голове; несколько морщинок гримом – и вот уже певуче полилась, появилась сказка.
Сказки для «живого показа» отбирала бабушка Арина особенно тщательно, пересматривала десятки вариантов, выбирала самые поэтичные. «Сказочник должен… чувствовать музыку слова, поэтичность формы…» – записала Ирина Валериановна в мае 1941 года.
А 22 июня 1941 года началась Великая Отечественная война. Ирина Валериановна сначала пошла работать санитаркой в военный госпиталь в Ленинграде. Потом эвакуировалась с детским лагерем-интернатом Литературного фонда Союза писателей «в должности воспитателя» – «общей мамы», как её там называли. Взяли в этот интернат и меня.
Нас было 360 детей, мал мала меньше. Ясельных несли на руках. Я помню нескончаемую дорогу – сначала поезд, потом пароход по Волге и Каме, потом телеги сквозь густой чёрный лес… Нас эвакуировали в маленькую деревню Чёрная среди дремучих лесов на Урале.
Здесь Ирина Валериановна работала воспитательницей, преподавала в младших классах школы, выезжала выступать вместе с бригадами актёров и писателей в госпитали Перми, Краснокамска, Свердловска.
По документам и личным воспоминаниям о годах войны написаны «Повесть о дружных» и «Наши собственные». Это книги о детях, которых «обожгла война», как пишет Карнаухова. В этих книгах она говорит с читателями о самом главном, и уже не через образ бабушки Арины, а от своего имени, из своего времени.