Не оставалось ничего другого, как наполнить котлы забортной водой; в порядке исключительной срочности разводили в них пары; машинисты днем и ночью собирали главную машину, вспомогательные механизмы и весь трубопровод; строевая команда не отставала от них в работах по приведению корабля из состояния зимовки в положение возможности совершения перехода.
Утром 27 сентября снялись с якоря, вошли в лед и правили в нем на северо-восток, идя против зыби. Последняя становилась все более и более заметной, и милях в 12—15 от побережья мы вышли, наконец, на чистую воду. Расчеты наши оправдались: одна из кромок льда шла на северо-восток, а другая протягивалась вдоль побережья к юго-востоку; обе эти кромки сходились друг с другом, образовывая как бы прямой угол, к вершине которого мы и вышли. В океане шла крупная зыбь от NO-а, а вскоре задул и северо-восточный ветер, быстро засвежевший до степени шторма. Необходимость итти по кратчайшему расстоянию не позволяла нам привести к ветру; приходилось в шторм со снегом и туманом итти вдоль кромки льда днем и ночью бортом к очень крупной и крутой волне; легко представить себе, что происходило в таких условиях с кораблем, имеющим ледокольные образования, разгруженным к тому же до последней степени. Размахи качки превышали 45° на борт; в жилых помещениях и палубах корабля был полный хаос, так как за очень короткий срок приготовления к походу нельзя было вполне успеть закрепить все по походному; личный состав лишен был горячей пищи и воды; не было возможности ни обогреться, ни обсушиться; приходилось работать на верхней палубе зачастую по колена в ледяной воде, промокая насквозь под целыми каскадами брызг, попадавших на палубу. Через три дня шторм стих, а вечером 30 сентября, уже в совершенной темноте, мы отдали якорь, подойдя по расчету к мысу Дежнева. Все эти дни перехода плавание шло вдоль кромки льда, стоявшего под берегом полосой шириною в 15—20 миль. Уже на второй день перехода мы начали постепенно рубить на дрова и жечь в котлах весь имевшийся на корабле запас бревен и досок; к углю подмешивали угольный мусор с машинным маслом.
Что-то готовил нам рассвет следующего дня? Был ли Берингов пролив, как рассчитывали мы, чист ото льда, или же нам суждено было обмануться в своих ожиданиях? Действительность оказалась весьма неутешительной: полоса льда прижатого ветром к берегу, тянулась и далее от Дежнева в восточном направлении, располагаясь поперек пролива и загораживая нам путь; насколько хватал глаз всюду виднелись ледяные массы. На корабле было только 20 тонн угля и уже почти не было дерева. Попробовали войти в лед и пробиваться в нем на юг; из этого маневра ничего но вышло: лед оказался гораздо более тяжелым, чем показалось, и мы, пройдя в нем не более одной мили, так и не смогли вновь выйти к его кромке. Угля к концу второго дня оставалось только 14 тонн, а на топливо ушли все пеньковые тросы, весь судовой запас олифы и красок, бо?льшая часть машинного масла и даже корпус моторного катера.
Ветер почти стих; течение из Берингова пролива начало подавать ледяные массы на север; по выходе в Ледовитый океан лед, попадая в более широкое пространство моря, несколько раздавался и стороны; затертые в этом льду, без всякой возможности двигаться, мы дрейфовали на WNW и за одну только ночь были отнесены от Берингова пролива на 30 миль. Положение судна было поистине критическим: почти без угля, затертое во льдах, оно было лишено возможности двигаться из опасения потратить последнее имевшееся на борту топливо, остаток которого следовало беречь на самый крайний случай.