— А поленьев здесь много! — сказал им издалека Вася.
— А и пусть много, — решил Переверзя. — Небось когда-нибудь кончатся. И поленница станет ни-изенькая. И Барсик тебя стащит оттуда за ж…
Волкодав с ласковым именем Барсик утвердительно гавкнул.
— Молодец, Барсик. Ты притащишь его нам, — радостно дополнил Цыпа. — И мы ему сперва пооткручиваем ноги…
— Против часовой стрелки, — уточнил Штырь. — Если против, то больнее.
— Да… А потом мы… — начал добавлять подробности Цыпа и наговорил такое, что слушать было стыдно и противно.
— А после этого отвинтим голову, — подвел итог Переверзя.
Штырь опять уточнил:
— Против часовой стрелки. Так больнее…
Вася не выдержал. Набрал воздуха и громко сказал, кто они и какие. Такими словами сказал, которых до этого момента не говорил ни при ком на свете и даже один на один с собой (и краснел, если слышал от других). Но сейчас ярость была сильнее стыда. И нужна она была, чтобы поддержать в душе боевой дух, потому что он понемножку уже угасал.
Переверзя, Штырь и Цыпа, сидя в траве, одинаково раскинули ноги и приоткрыли рты.
— Братва, а он не совсем лох, — задумчиво произнес Цыпа.
Переверзя поскреб пухлую щеку и спросил:
— А чё, Перепёлкин, хочешь домой?
Вася подумал и честно сказал:
— Да. Хочу.
— Тогда давай так. Спустишься, отдашь нам колесо и покажешь, как с ним обращаться. А мы тебя отпустим. Честно!
— И колесо отдадим. Через неделю, — пообещал Штырь. — Вот гад буду, отдадим!
— Ага. Обязательно, — кивнул Вася.
— Согласен?! — Переверзя подскочил, как надутая резиновая шина.
— Сейчас! Только надену новые тапочки и возьму разбег с Потёмкинской лестницы! — Так любил выражаться один лаборант в Керамическом институте, одессит Сеня Трускин.
Почему-то эти слова ужасно оскорбили Переверзю. Что он такое в них усмотрел! Даже взвыл тихонько. Вскочил, пригнулся и пошел к поленнице.
— Ты чё сказал, гнида! Ты это мне сказал, да? Я тебя, сяв-ка, за это… щас… — Он шел, скрючив руки, словно готов был растерзать ими Васю, поленницу и весь белый свет.
Тут Вася впервые по-настоящему испугался. Но стиснул зубы. Для прочности встал на дрова коленками, взял еще один деревянный снаряд, а зажатым в левой ладони Колесом уперся в плоское полено. Ладонь была горячая, и ее что-то сильно щекотало. Что?.. И Вася наконец понял, что ему в кожу, в нервы, в голову бьется неслышный вопль Колеса:
«Да слушай же ты, наконец! Ты слышишь или нет?! Балда глухая! Я с кем говорю! Очнись, дубина!» — Наверно, Колесо давно уже пыталось вот так «докричаться» до Васи.
«Что?!» — встрепенулся он.
«Проснулся, тетеря! Делай, что велю!»
«Что?!»
«Сними с меня шину!»
«Зачем?»
«Делай, не болтай! Сними и надень на шею! Быстро!»
Вася метнул в Переверзю полено (опять удачно) и, ломая ногти, начал сдирать тугую резину с обода. Та никак не хотела сниматься. Будто приклеилась!
«Ну что ты такой слабосильный!»
Это было как пинок! Вася выстрелил сквозь зубы воздух и рванул изо всех сил! Резиновое кольцо вырвалось из цепкой железной канавки. Вася накинул его на шею.
«Ну?»
«Поставь меня на проволоку!»
Вася понял сразу. Проволока для собачьей цепи проходила над самой поленницей. И была намотана концом на вбитый в кирпичи железный костыль. А дальний ее конец тянулся к верхней кромке забора за конурой.
Вася поставил обод-желобок на проволоку. Она затряслась.
«Теперь прыгай на педали!»
Вася давно уже умел прыгать на педали сразу двумя ступнями. Но это если на земле. А здесь-то…
«Я же обязательно сорвусь!»
«Я тебе сорвусь! Прыгай немедленно!» — Колесо сердито закачало педалями. Вася знал: у Колеса характер гораздо крепче, чем у него, железный. Раз велит — надо. Зажмурился на миг и скакнул…
И дальше все случилось в две секунды. Колесо пронесло его по гудящей проволоке над зеленью двора, воздух засвистел в ушах. Вася не успел бы упасть, если бы даже захотел. Звякнуло под ободом кольцо собачьей цепи, тявкнул изумленный Барсик, мелькнули три раскрытых рта… Колесо ударилось о край забора, и Вася полетел на улицу, в жесткую и упругую акацию.
Колесо врезалось в листья рядом с ним.
Вася первым делом вцепился в Колесо. И тут же мысленно ощупал себя: цел?.. Да, цел! Кусты — они всегда смягчают удар. Только локоть саднило да на коленях через втертую берестой белизну проступал алый бисер (мельком вспомнились Максимкины наколенники, вот пригодились бы!). Вася сплюнул прилипшие к губам листики.
«Надевай шину! — нетерпеливо зудело Колесо. — Надо бежать!»
Но Вася понял, что надеть шину не успеет.
Три злодея оправились от изумления очень быстро! Перемахнули через забор следом за Васей! Шарили глазами по кустам! Увидели! И оставалось одно — уносить ноги, рванув, как с низкого старта.
Они мчались по пятам!
— Ну, гнида!
— Ну, Недопёлкин!
— Стой, зараза, а то убью!
И хоть бы кто-нибудь умный и сильный попался навстречу, крикнул бы: «Что пристали трое к одному! А ну прочь!» Но только тетушки с тяжелыми сумками шарахались в стороны и орали вслед всем четверым: «Милиции на вас нет! Шпана проклятая!»
Вообще-то Вася бегать умел — легонький, длинноногий. Но сейчас враги почему-то не отставали, хотя и грузные, особенно Переверзя. У Васи уже кололо в боку. Да еще Колесо мешало. Его приходилось держать на отлете, чтобы педаль не била по колену.
Выиграть хотя бы десять секунд! Чтобы надеть шину!
Не было ни секунды. Тяжкий топот бил в спину.
— Не уйдешь… Недопупкин… Недописькин…
Беспомощно трепыхался за плечом оторванный погон.
Ведущим под уклон переулком Вася выскочил на заросший берег. Мелькнула совсем уж безумная надежда: вдруг у воды какая-нибудь лодка! Вскочить, оттолкнуться.
Но никаких лодок не было. Тем более что здесь не река, а старица. Когда-то Таволга двумя руслами огибала узкий песчаный остров, но потом левое русло перекрыли дамбами — чтобы при половодье в него не входила вода, не заливала прибрежные улицы. И получился очень длинный пруд. Постепенно он зарос камышом, в котором по вечерам весело орали лягушки. А о прежней речной жизни напоминал только ветхий колесный пароход, приткнувшийся к той земле, что раньше была островом. Такой старый, что сквозь него проросла береза.
И все же это был не беспризорный пароход. Говорили, что на нем до сих пор служит сторож — хмурый старик с берданкой. Не пускает к себе ни рыбаков, ни купальщиков… Ну пусть хмурый, пусть сердитый! Но не зверь же! Бывают сердитые, но справедливые! Вот вышел бы на палубу да увидел бы, как гонят ни в чем не виноватого Перепёлкина, да как шарахнул бы из берданки!..
Вася бежал у самой воды, по заросшей тропке. Он поравнялся с пароходом. От борта над водой тянулся к этому берегу тонкий проволочный трос. Был примотан к торчащему у тропинки столбику.
— Давай! — приказало Колесо.
Вася и сам видел — это единственное спасение. Поставил Колесо желобком на трос. Прыгнул на педали. Его пронесло над водой в пять секунд. Колесо стукнуло в ограждение борта. Вася полетел на щелястую носовую палубу. Колесо уткнулось ему в бок, Вася схватил его…
А дальше было как он мечтал! Появился обросший серебристой щетиной старик. Не рассердился. Глянул на берег, на Васю, поднял его. От полосатой вязаной кофты крепко пахло табаком. Старик сипло сказал:
— Что, загоняли журавлика?
— Да… — с первой слезинкой выдохнул Вася.
Трое озадаченно переминались на берегу.
— А постой-ка… — Старик ушел в каютную надстройку и тут же вернулся с ружьем небывалой длины. Опять глянул на берег. — А ну, брысь от водного объекта!! — гаркнул он уже без всякой сиплости, так что пригнулись камыши. Вскинул ружье одной рукой и грохнул вверх из похожего на черную трубу ствола.
… Когда Вася открыл глаза, над палубой клубился синий дым, а на берегу никого не было. Вася потрогал уши. Глянул вопросительно. Старик улыбнулся заросшим ртом с редкими желтыми зубами. В этот миг в дверном проеме возник низенький рыжебородый дядька в перемазанной красками тужурке.
— Чего салютуешь, Акимыч?
— Порядок наводил… Гляди, Филя, какую к нам занесло птаху… — И осторожно взял Васю за локоть. — Малость ободрал перышки. Не осталось ли у нас, Филя, в аптечке капельки спирта?
— Что ты, Акимыч, откуда… — виновато отозвался рыжебородый. — Да ведь можно и йодом…
— Оно и правда. Не сообразил как-то…
Вася и бородатый Филя смотрели друг на друга. Филя улыбнулся и сощурил ярко-голубые глазки:
— А мы вроде бы знакомы?
— Да, — чуть виновато улыбнулся и Вася. — А вы… нарисовали тогда желтый лист?
— Конечно, — значительно сказал Филя. — И картину почти сразу купили. А вскоре я написал вторую, почти такую же.
— И ее тоже купили?!
— Что ты! Я оставил ее себе… На ней тот же город, только в углу не кленовый лист, а мальчик в красной куртке… Как тебя зовут, мальчик?
РЯБИНОВЫЙ БУЛЬВАР
Эта история с картиной случилась прошлой осенью. Был конец сентября — зябкое такое время с дождиками и серыми облаками. Но иногда облака разрывались и через них пробивалась чистая синева и умытое солнце. Лужи отбрасывали солнце тонкими лучами. В лужах плавали разноцветные листья.
В тот раз второклассник Перепёлкин пошел из школы не прямой дорогой, а по Рябиновому бульвару. Так ему захотелось. Поскольку бульвар — Рябиновый, то, разумеется, рябин там немало. Тяжелые гроздья алых ягод горели в засохшей коричневой листве. А еще здесь было много кленов с лимонными разлапистыми листьями, которые то и дело падали на аллею. Пахло горьковатой корой, сырым песком и увядшей травой. Но среди этой травы кое-где еще белели ромашки и храбро желтела высокая сурепка. Все это нравилось Васе.
А еще Васе нравилось, что вдоль аллеи были выставлены на садовых скамейках картины художников. На продажу. На картинах чего только не было! Корабли в бурном море (и в спокойном тоже), кувшины и вазы с яркими букетами, городские и деревенские пейзажи, синие озера с водопадами, кошки и собаки разных пород и полнотелые тетеньки (в таком виде, будто у них не хватило денег на одежду). Ну и еще много всего… Кроме картин здесь продавались изделия из камня и стекла, красно-зеленые корзинки, узорчатые шкатулки из бересты, янтарные бусы и серьги и множество рамок всяких размеров.
Художники и мастера стояли рядом со скамейками, переступали с ноги на ногу и бывало, что украдкой доставали из карманов плоские бутылочки, делали глоток-другой. Сами понимаете — постой-ка весь день на холоде…
Надо сказать, покупателей было немало. То и дело разные дяди и тети уносили под мышкой то упакованные в желтую бумагу живописные полотна, то всяческие вазочки и стеклянные статуэтки… Лишь одному художнику совершенно не везло. Может быть, потому, что он был стеснительный и стоял поодаль от других, в самом конце торгового ряда. А может, потому, что был он очень невысокий, хотя и широкоплечий (говорят, к низкорослым людям удача приходит гораздо реже, чем к высоким). И, несмотря на то что лицо у художника было симпатичное — с густой желтой бородой вокруг щек и подбородка и с ярко-голубыми глазами, — прохожие не задерживались у его картины (кстати, единственной).
Прохожие — они личности с ясным пониманием. Они знали, что береза должна быть похожа на березу, корабль на корабль, кошка на кошку, а красавица на красавицу. А здесь, на полотне метровой ширины, вечернее солнце высвечивало черт знает что. Какие-то клочки синей краски, белые и разноцветные треугольники и кубики, зеленые извилины… Люди лишь на миг задерживали на картине взгляд, пожимали плечами и шли дальше. Художник смотрел им вслед равнодушно и независимо. Однако на душе у него было пакостно. Он уже думал, не достать ли еще раз из внутреннего кармана стеклянную фляжку, чтобы хоть как-то утешиться. И вдруг услышал голосок:
— Знаете, в чем дело? Кажется, у вас тут чего-то не хватает…
Перед картиной стоял мальчик в вязаной шапке с помпоном и новенькой красной курточке. Курточка была мальчику велика, лямки школьного рюкзачка комкали ее пухлые плечи. Из широкого ворота торчала голая тонкая шея. Одна джинсовая штанина была заправлена в синий резиновый сапожок, а другая висела поверх голенища. Мальчик наклонил набок голову и смотрел на художника серо-желтыми внимательными глазами.
Художник не обиделся и не рассердился. Он помнил, как сам был мальчиком, и к ребячьему народу относился с пониманием. Большим пальцем художник почесал в бороде, спросил с интересом:
— И чего же у меня, по-твоему, не хватает?
— Знаете, почему никто не видит ваш город?..
— А ты видишь?!
— Конечно! А все люди спешат, им некогда вглядеться… Вы нарисуйте снизу в углу, вот здесь, что-нибудь яркое. Ну вот, например, кленовый лист. Человек сперва зацепится за него глазами, а потом начнет скользить взглядом вверх, наискосок. Вон туда, где флюгер на башне. И тогда город сам станет выстраиваться в глазах…
Художник встал рядом с мальчиком. С минуту они оба молча разглядывали пестрое полотно. Художник снова покопался большим пальцем в бороде. Потом тихо сказал:
— Спасибо, братец… Ты уникальный ребенок…
Он вытащил из-за картины и стал открывать плоский фанерный чемодан, который называется этюдник. Потом оглянулся. Но «уникального ребенка» уже не было.
Вася не стал дожидаться, когда художник начнет выполнять его совет. Нехорошо лезть под руку, если человек работает. Посоветовал и гуляй дальше…
Через несколько дней Вася снова увидел художника. Только уже не на бульваре, а рядом, на Каменном спуске. С этюдником на широком ремне художник бодро шагал по ступеням. Вася хотел набраться смелости, догнать и спросить: как дела с картиной. Но навстречу шла девушка в желтом плаще и с непокрытой головой — светлые волосы взлетали на ветерке.
— О, Филипп! — сказала девушка певуче. Остановилась и заулыбалась ярким широким ртом. Художник тоже остановился. Затеребил ремень этюдника (это все Вася видел метров с пяти, чуть придержав шаги).
— Здравствуйте, Оля…
— Здравствуйте, Филипп! Как хорошо, что я вас встретила. Мне надо с вами посоветоваться… — Она взяла рыжебородого Филиппа под руку, и они пошли вниз по заваленным осенними листьями ступеням. На Васю не обратили внимания.
… А город на той картине был интересный. С причудливыми домами и башнями, с запутанными улицами, где могло случиться множество приключений; с крутыми мостиками над ручьями; с густой зеленью, что цепко карабкалась на каменные стены. Хорошо, наверно, было бы жить в таком городе. Он Васе даже снился несколько раз. Но потом — среди множества всяких дел и забот — Вася забыл и город на картине, и рыжебородого художника.
И вот — новая встреча…
Вася быстро сделался на пароходе своим человеком. Его, можно сказать, зачислили в экипаж. Экипаж, правда, был невелик. Кроме Васи — старик Вячеслав Акимович да художник Филипп.
Вячеслав Акимович (или попросту Акимыч) с молодых лет служил на пароходе «Богатырь». В ту давнюю пору, когда Таволга еще не обмелела, по ней ходили такие вот двухэтажные пароходы с гребными колесами. Акимыч был сперва матросом, потом старшим матросом, плотником и наконец шкипером, то есть ответственным за все судовое имущество.
Однажды, когда старица была еще речным руслом, капитан «Богатыря» решил провести здесь свое судно — чтобы не тесниться на главном фарватере. Стоял разлив, для прохода вроде бы хватало глубины и ширины, однако бестолковый рулевой промахнулся и посадил пароход на отмель у острова. А буксиры сюда соваться боялись: недолго, мол, и самим оказаться на мели.
Капитану крепко влетело. Его перевели вторым помощником на «Октябрьскую революцию», а вода к тому времени стала убывать, и «Богатырь» оказался почти на суше. Был он в ту пору совсем уже стар, и его решили не стаскивать — рассыплется. А вскоре это русло отгородили. Пароход оказался на местной стоянке. Однако он все еще числился в списках речного флота, потому что чиновники в Речном управлении забыли подписать вовремя какие-то бумаги. Уж и судоходство-то на Таволге почти прекратилось, и разобрали на дрова и металл всех ровесников «Богатыря», а он в разных конторах все еще считался «плавсредством».