Поскольку каменная скульптура острова Пасхи известна нам главным образом по огромным кумирам под открытым небом, остается предположить, что большинство мелких скульптур было либо вовсе уничтожено, либо выброшено в море, либо спрятано от вандалов. На Пасхе любое племя перед лицом военной угрозы, не говоря уже о полном разгроме, оказывалось в исключительно тяжелом положении. Маленький голый остров — негде укрыться, некуда отступать и некуда бежать — до ближайшего пригодного для обитания клочка земли тысячи миль. Вот и научились пасхальцы искать спасения под землей. Этому чрезвычайно способствовало геологическое строение острова, пронизанного, словно сотами, вулканическими пещерами и туннелями. Устные предания пестрят упоминаниями отдельных лиц, семей, военных отрядов, которые укрывались в пещерах в период Хури-моаи, когда грабили и разрушали дома, уничтожали плантации и сжигали жалкие остатки леса, чтобы разорить противника. Выразительно описывается, как прятавшиеся под землей люди только ночью отваживались выходить на поверхность, чтобы добыть пищу или нанести ответный удар, после которого нередко происходили каннибальские оргии с последующими акциями возмездия. Вход в укрытие либо находился на отвесной скале над морем — тогда добраться до него можно было лишь сверху, спускаясь на веревке, — либо надежно маскировался так, что непосвященный не мог его обнаружить. В последнем случае нередко закладывали камнями устье пещеры так, что оставался узкий извилистый туннель; даже если враг обнаруживал убежище, только один человек за раз мог протиснуться внутрь. Местные жители показали нам немало таких пещер. Некоторые из них теперь известны всей общине, другие по-прежнему служат родовыми тайниками.
На полу этих пещер мы нередко находили толстый слой отбросов — знак того, что они долго служили жилищами, как и многие из тех, вход в которые не маскировался или находился на обрыве над морем. Изучение таких слоев, включая радиокарбонную датировку, показало, что в пещерах жили только в Позднем периоде.
Нет указаний, что они служили для обитания в Раннем или Среднем периодах, на которые приходится расцвет местной культуры. Очевидно, начинания строителей и ваятелей этой поры требовали организованных усилий общины, сосредоточенной в деревнях, — кстати, наши раскопки подтвердили, что такие деревни были на Пасхе в обоих названных периодах. Постоянное наличие рабочей силы и коллективный труд, необходимые для ваяния и установки монолитов, были бы невозможны, будь население разбросано в пещерах по всему острову. Лишь после полного распада общинной жизни в начале Позднего периода, когда каждый род боролся за существование, отбиваясь от врагов, у пасхальцев возникла нужда в пещерах.
Находки оружия и других следов войны археологически привязываются только к периоду Хури-моаи. Однако остается загадкой разрыв между культурами Раннего и Среднего периодов. Подобные разрывы, как будто на смену родственным предшественникам приходила совершенно новая династия, довольно обычная черта для ближайшего на востоке материка Южной Америки. Хорошо известные примеры — культуры Ранняя и Поздняя Чиму, Ранняя и Поздняя Наска, три (по меньшей мере) отчетливо различимых периода Тиауанако.
Итак, междоусобная вражда и опустошения были не один десяток лет характерны для общинной жизни острова перед первым появлением на Пасхе европейцев. Археологический материал этой поры показывает, что жилища разрушались, восстанавливались, снова разрушались, и люди стали укрываться и жить в подземельях.
Естественно предположить, что мобильные изделия искусства и другое имущество, в отличие от монументов на аху, не бросали под открытым небом, когда раздираемые усобицами племена укрывались под землей. Период войн кончился в 1864 году, когда на Пасху явились миссионеры и восстановили порядок, собрав все население в новой деревне на берегу залива Хангароа. Но и после этого пасхальцы, очевидно, продолжали пользоваться подземными тайниками. Едва расставшись с язычеством, они вряд ли стали бы выносить из тайников предметы, способные вызвать недовольство иноземных духовных наставников, которые к тому же, как мы увидим дальше, приказали островитянам сжечь или разбить все вещи такого рода.
На фоне этих событий ранней истории острова легче разобраться в подчас отрывочных данных, сообщаемых о Пасхе первыми европейскими путешественниками. Полный обзор их наблюдений сделан в другом месте (Heyerdahl, 1961, р. 33–90), поэтому ниже повторим лишь то, что прямо относится к настоящему исследованию.
Открытие острова Роггевеном в 1722 году
Когда голландский адмирал Якоб Роггевен, выйдя из Южной Америки на запад, в пасхальное воскресенье 1722 года наткнулся на остров Пасхи, он задержался здесь всего один день. Из того, что тогда записали голландцы, для данного исследования наиболее интересны слова о смешанном расовом составе местного населения. Среди первых островитян, поднявшихся на борт иноземных кораблей, бросался в глаза один «совершенно белый». Из европейцев первым на берег острова ступил командир военного отряда, размещенного на трех кораблях Роггевена, К.Ф. Беренс. Оп писал (Behrens, 1722, р. 14, 17–18) о встретивших его островитянах: «Они, как правило, смуглые, как испанцы, однако встречаются и почти черные и совсем белые. У некоторых кожа красноватая, словно обожженная солнцем». Говоря об искусстве, он кроме огромных изваяний упоминает только татуировку: «Они рисуют на теле всевозможных птиц и животных, один рисунок совершеннее другого». Слова о разнообразии зооморфных мотивов интересны, ведь местная фауна настолько бедна, что наземные позвоночные были представлены лишь крысами и мелкими ящерицами. Роггевен (1722, с. 17) подчеркивает, что видел «всего двух-трех старых женщин… молодые женщины и девушки не показывались в толпе, и остается предположить, что мужчины из ревности спрятали их в каком-то дальнем уголке острова». Это замечание особенно важно в свете того, что наблюдали последующие посетители. Роггевен (там же, с. 11, 17) отметил, что местные жители — завзятые воры; открыто, ничуть не смущаясь, они пытались унести все, что попадалось им под руку, снимали даже с моряков головные уборы. При таком взгляде местных жителей на кражу, укоренившемся до контакта с европейцами, ясно, что и в мирное время была нужда в тайниках. Ко времени посещения острова Роггевеном период Хури-моаи, очевидно, еще не кончился, так как некоторые изваяния по-прежнему были предметом поклонения; это явствует из следующего сообщения Беренса (1722 а, с. 13): «Они разводили у ног своих кумиров костры для жертвоприношений и в знак преклонения… Рано утром мы увидели, как они стояли на коленях, лицом к восходящему солнцу, а кругом горели костры — очевидно, так по утрам воздают они почести своим богам».
Также и Роггевен (1722, с. 15) записал: «Мы не смогли получить ясного представления о вероисповедании этих людей, так как пробыли среди них очень мало, заметили только, что они разжигают костры перед воздвигнутыми ими чрезвычайно высокими каменными фигурами, после чего, сидя на пятках и преклонив голову, они поднимают и опускают руки, сложенные ладонями вместе».
Очевидно, голландцы не видели ни дощечек с письменами, ни мелких резных изделий, которые тогда, наверно, существовали, но хранились в тайниках, возможно, там же, где во время этого неожиданного, первого визита европейцев пряталось большинство женщин. Вместе с тем отряд Роггевена успел заметить на Пасхе то, чего впоследствии уже не видел никто из посещавших остров. Как сообщает Беренс (там же, с. 16): «Они, подобно нам, используют для приготовления пищи глиняные горшки» [2].
Во второй половине для островитяне позволили женщинам выйти из укрытий, даже предложили гостям взять несколько женщин на корабли. «Тронутые этим знаком покорности и полного подчинения, мы не причинили им никакого зла», — говорит Беренс (1722а, с. 15), однако тут же добавляет, что, «стреляя в них, мы, к сожалению, многих убили, в том числе и первого гостя, поднявшегося на борт…».
После этого первого знакомства с европейцами пасхальцев почти полвека никто не беспокоил.
Повторное открытие острова Гонсалесом в 1770 году
Когда дои Фелипе Гонсалес де Хаедо, выйдя на двух кораблях из Перу, в 1770 году повторно обнаружил Пасху, испанцы тоже застали на острове смешанное
население; в их записях говорится о трех разных цветах кожи. Спутник Гонсалеса, Агуэра (1770, с. 96), пишет: «.. цвет кожи этих островитян различный, есть белые, есть смуглые, есть с красноватой кожей; губы у них не толстые, и нос не плоский; волосы каштановые, мягкие, но есть и черные, а у других— рыжие или цвета корицы». Смешанное происхождение пасхальцев отражалось тогда и в языке. Испанцы простояли на якоре у Пасхи шесть дней, и они составили первый краткий словарик местного языка (там же, 1770, с. 109–110), в котором мы видим как полинезийские, так и совершенно неизвестные слова. К ним можно отнести записанные испанцами числительные (в скобках те же числительные на современном пасхальском диалекте полинезийского языка): 1 — кояна (этахи), 2 — корена (эруа), 3 — когохуи (этору), 4 — кироки (эха), 5 — махала (эрима), 6 — феуто (эоно), 7 — фегеа (эхиту), 8—мороки (эва-ру), 9 — виховири (эива), 10 — керомата (этахи те ангухуру).
Ни в одном из полинезийских диалектов ныне нет подобных слов, будь то для обозначения числи-тельных или других понятий.
И еще Агуэра сообщает о местных жителях (1770, с. 98–99): «.. у них так сильна страсть присваивать чужое имущество, что если один что-то получил, другой забирает у него эту вещь, и владелец не возмущается, разве что сопротивляется немного, потом уступает, и они остаются друзьями. И я полагаю, что свое имущество они сохраняют под землей, так как мы не видели снова ничего из тех вещей, которые им давали».
Испанцы первыми более тщательно обследовали остров и заметили: «Большинство островитян обитает в подземельях и пещерах, причем входы настолько узки и неудобны, что я видел, как некоторые пасхальцы проникают в них необычным путем — вниз ногами и вверх головой» (там же, с. 102).
За все дни, проведенные на острове, испанцы не увидели каких-либо мобильных изделий искусства. И что важно отметить, их поразило отсутствие личной собственности у пасхальцев. Рыболовные лески, сети и маленькие костяные иглы — вот и все, что они видели. Тело мужчин ничем не было прикрыто, лишь немногие носили перьевые повязки на голове и цветные накидки «вроде пончо». Испанцам не показали даже украшенных великолепной резьбой палиц уа и паоа; из оружия они видели только заостренные камни, которые причиняли такие же рапы, как режущий инструмент из стали (там же, с. 99). Несомненно, подразумеваются обсидиановые матаа.
Хотя пасхальцы по-прежнему предусмотрительно хранили в тайниках все мелкие резные изделия из камня и дерева, их творческая активность наглядно проявилась, когда они выносили напоказ огромные паина. Речь идет о легких куклах выше человеческого роста, искусно сделанных из крашеной лубяной материи, набитой прутьями, травой, камышом. Процессии пасхальцев несли их к древним платформам и устанавливали возле аху, словно некий эрзац каменных исполинов Среднего периода, каких в Позднем периоде вытесывать и воздвигать не умели. Агуэра (там же, с. 95) после рассказа о древних каменных статуях, которые еще стояли на аху, так описывает паина: «Есть еще у них фигура или идол, обтянутый материей, переносной, высотой около четырех ярдов; это нечто вроде чучела Иуды, начиненного соломой или сухой травой. У него есть руки и ноги, на голове грубо обозначены глаза, ноздри, рот; есть черная бахрома свисающих на спину волос из тростника. В определенные дни этого идола несут туда, где собираются все люди, и по движениям и жестам некоторых из них мы поняли, что идол этот служит для увеселения…»
Кроме огромных кукол из тапы (лубяная материя), которые можно было показывать иноземцам, не боясь кражи, о художественных способностях пасхальцев гостям и на этот раз оставалось судить лишь по живописным узорам татуировки, надежно зафиксированной на коже островитян: «Их предводители или начальники расписывают все тело каким-то растением или жидкостью, дающей ярко-красный цвет; они рисуют множество линий, пирамид, закорючек и жутких личин, однако располагая все так упорядоченно и симметрично, что лишь очень искусная рука смогла бы их воспроизвести. Особенно спина расписывается всевозможными завитушками с мастерством, которое нас поразило; что справа, что слева все пятнышки, все линии расположены совершенно правильно. На животе они изображают два страшных чудовища, именуемых паре, и мне показалось, что изображения эти священны в их глазах; во всяком случае, они против того, чтобы к ним прикасались руками. Молодые люди не украшают тело такими узорами, лишь у некоторых на шее изображен воротник такого же цвета, с подвешенным к нему небольшим животным, похожим то ли на жабу, то ли на лягушку, которое они называют коге» (там же, с. 98).
В чрезвычайно скудной фауне острова Пасхи не было никаких чудовищ и ничего похожего на лягушку или жабу. Жабы и лягушки широко представлены в фауне и в искусстве Южной Америки, а в Полинезии они вообще не водятся. Так что приведенное наблюдение ранних путешественников особенно интересно для данного труда, ведь животные, напоминающие лягушку, — распространенный мотив каменной скульптуры, полученной нами из пещерных тайников (с. 140, 148; фото 172, 173, 216 а, 217, 238–241).
Визит Кука в 1774 году
Когда капитан Джемс Кук через четыре года после испанцев подошел к Пасхе, на острове, судя по всему, успела отбушевать еще одна из катастрофических войн Хури-моаи. Плантации были заброшены, численность населения сильно сократилась, люди отчаянно бедствовали. С продовольствием было так плохо, и вся обстановка была настолько тяжелой, что Кук (1777, с. 285) отметил: «Только крайняя необходимость может побудить кого-либо зайти на этот остров». Его спутник Форстер (1777, с. 598) писал: «Право, как подумаю о бедственном положении островитян, удивляюсь, что они поделились с нами провизией, выращивание которой наверно стоило им больших трудов и мучений».
Если испанцы четырьмя годами раньше, а до них первооткрыватели Пасхи голландцы говорили о цветущем населении смешанного расового состава (Behrens, 1722, р. 134, 136; Gonzalez, 1770, p. XIV; Aguera, 1770, р. 96, 99; Herve, 1770, р. 127) численностью около трех тысяч (Gonzalez, 1770, p. XIV), то англичане застали всего шестьсот-семьсот человек, причем женщины составляли одну треть, и все жители были полинезийцы — малорослые, щуплые, робкие и жалкие (Forster, 1777, vol. 1, p. 564, 584–585, 594–595; Cook, 1777, vol. 1, p. 290). Это резко отличается от того, что незадолго перед тем наблюдали испанцы, утверждавшие, что мужчины в большинстве отличаются высоким ростом. Из любопытства они даже измерили двоих пасхальцев — рост одного был 1,96 м, другого 1,99 м (Agiiera, 1770, р. 99).
Кук и сопровождавшие его натуралисты Форстеры были зоркими наблюдателями, и, как уже говорилось, они подчеркивали, что каменные статуи — памятники старой культуры, о которых новые поколения пасхальцев ничуть не заботились. О платформах и водруженных на них статуях сообщается, что они подверглись выветриванию и пострадали как от времени, так и от вандализма; большинство изваяний было повержено на землю. Англичане дошли до заброшенных карьеров Рано Рараку — они заросли бурьяном, а сползающий сверху обломочный материал и делювий уже погребли высокие статуи у подножия по грудь, почти как мы это видим сегодня (рис. 1). Даже деревьев, необходимых для изготовления лубяной материи, стало так мало, что они не обеспечивали местных нужд.
Несомненно, крайняя нужда заставила островитян извлечь из тайников личное имущество, которого прежде гостям не показывали, считая слишком ценным и священным, чтобы торговать им. Форстер младший (1777, т. 1, с. 580–581) сообщает, что обедневшие пасхальцы умоляли уступить им типу, приобретенную англичанами на Таити, и добавляет: «Желание получить эту материю побудило их предложить для продажи вещи, с которыми они при других обстоятельствах, вероятно, не расстались бы так легко. Тут были различные местные головные уборы, ожерелья, подвески для ушей, а также несколько человеческих фигурок из узких кусков дерева длиной около восемнадцати дюймов или двух футов, причем фигурки эти были вырезаны куда более изящно и пропорционально, чем можно было ожидать после знакомства с грубо исполненными статуями. Фигурки изображали людей обоего пола; черты лица не очень приятные, и вся фигура в целом непомерно длинная; однако было в них что-то характерное, обличающее художественный вкус. Плотная древесина изделий прекрасно отшлифована, цвет темно-коричневый, как у казуарины… Махине пришел в восторг от этих резных человеческих фигурок, которые по исполнению намного превосходили э Тээс (Тики) на его собственной родине, и он приобрел несколько штук, заверив нас, что на Тахеитее они будут оценены очень высоко. Старательно собирая такие редкие вещицы, он однажды напал на вырезанную из желтой древесины женскую руку, почти в натуральную величину. При ближайшем рассмотрении оказалось, что все пальцы изогнуты вверх, как это принято в танцах на Тахеитее, и ногти изображены очень длинными, выступая по меньшей мере на три четверти дюйма от кончика пальцев. Материалом для изделия послужило редкое ароматное дерево, произрастающее на Тахеитее… Махине потом подарил эту вещицу моему отцу, а тот в свою очередь преподнес ее Британскому музею» (см. в этом томе фото 94).