— Долой внучков! — закричали сзади. — Не будем учиться с внучками! Мы средние, а они начальные! Чубарьков обернулся в дверях.
— Кто вместе со всеми не желает, — сказал он, — тот может, пожалуйста, получить метрики самостоятельно! И ша! — сказал комиссар и ушел.
«Внучки» остались робеть у кафедры.
— Здравствуйте, буржуазия, — сказал смуглый «внучок» Костя Руденко, по уличному прозвищу Жук, знакомый нам по старым дракам на улице. — Здравствуйте, ребята и девочки, — вежливо сказал Костя Жук.
— А по по не по? — серьезно спросил Биндюг.
(— А по портрету не получишь? — перевели наши сзади.)
— А ра-то вы ме би? — спокойно сказал Костя Жук.
(— А раньше-то вы меня били? — растолковали нам «внучки».) В классе уже начали отстегивать с рук часы, чтобы не повредить их в драке. Девочки принимали часы на Хранение.
— Эх ты, внучок бесформенный! — сказал Биндюг, грозно подойдя к Косте Руденко. — Тоже туда же… Из начального в гимназию вперся! Да у вас даже пуговицы не серебряные, никакой формы… А тоже лезут…
— Вы — среднее учебное заведение, а мы — высшее, хоть и начальное, — хитрил Костя Жук. — Мы больше вашего учили… Вот скажи, где бывает полусумма оснований?
Биндюг сроду не встречал «полусуммы оснований».
— Чихал я на твои полусуммы оснований! — свирепел он. — Вот приложу тебе сейчас печать на удостоверение личности, так будешь знать…
Но он был смущен. Я видел, что многие из наших ребят торопливо рылись в учебниках, Я знал, «где бывает полусумма», и поднял руку, чтобы спасти честь класса.
Степка Атлантида крепко ударил мою ладонь и сбил ее вниз.
— Без тебя обойдутся, — тихо сказал Степка. — Так ему и надо, Биндюгу! Молодчага этот внучок. Уел наших… Присаживайся, ребята, на свободные вакансии, — громко сказал он «внучкам».
«Внучки» несмело рассаживались. Отчужденное молчание класса встретило их. Костя Жук подсел к Шпингалеткам (так прозвали у нас двух неразлучных маленьких учениц).
— Неподходящее знакомство! — сказали хором обе Шпингалетки.
Они тряхнули бантами и напыщенно отодвинулись.
Матч в «гляделки»
Девочки ввели в класс много новшеств. Главным из них были «гляделки». В эту увлекательную игру играл поголовно весь класс. Состояла она в том, что какая-нибудь пара начинала пристально глядеть друг другу в глаза. Если у игрока от напряжения глаза начинали слезиться и он отводил их, это засчитывалось ему как поражение. У нас были лупоглазые чемпионы и чемпионши. Был организован даже турнир; чемпионат «гляделок». Весело и незаметно проходили уроки.
Матч на звание «зрителя-победителя» всего класса длился подряд два урока и часть большой перемены. Состязались Лиза-Скандализа и Володька Лабанда. Два с половиной часа они не сводили друг с друга невидящих глаз. В этот день даже на уроке физики учитель был поражен необычайной тишиной в классе. Не понимая, что происходит, физик объяснил устройство ватерпаса. Потом он на цыпочках ушел.
К концу большой перемены Володька Лабанда закрыл рукой воспаленные глаза. Он сдался. Лиза все глядела исподлобья, неподвижно. И девочки, торжествуя, предприняли «всеобщее визжание, или детский крик на лужайке». А мы удрученно заткнули уши.
Но Лиза-Скандализа, странно наклонив голову, продолжала глядеть исподлобья в одну точку. Обе Шпингалетки заглянули в ее лицо и испуганно отскочили. И мы увидели, что глаза Лизы закачены под лоб. Лиза давно была в обмороке.
Учиться было некогда
Класс старался все таки при девочках держаться пристойно. С парт и стен были соскоблены слишком выразительные изречения. Чтоб высморкаться пальцами, ребята деликатно уходили за доску. На уроках по классу реяли учтивые записочки, секретки, конвертики: «Добрый день, Валя. Позвольте проводить вас до вашего угла по важному секрету. Если покажете эту записку Сережке, то я ему приляпаю, а с вашей стороны свинство. Коля. Извините за перечерки».
Каждый вечер устраивались «танцы до утра». На этих вечеринках мы строго следили, чтоб с нашими девочками не танцевали ребята из класса «Б». Нарушителей затаскивали в пустые и темные классы. После краткого, но пристрастного допроса виновника били. Друзья потерпевшего, разумеется, алкали мести, и вскоре эти ночные побоища в пустых классах приобрели такие размеры, что старшеклассники стали выставлять у дверей дежурных с винтовками. Винтовки остались от «самоохраны». Иногда дежурные для убедительности палили в черную пустоту. К выстрелам танцующие быстро привыкли.
Биндюг, участвовавший в погроме магазина, устроил в классной печке небольшой винный погреб. Не брезговала его угощением и Мадам Халупа. Это была толстенькая, великовозрастная тетка. Ее побаивались не только девочки, но и ребята. Одного из обидчиков она всенародно выпорола его же ремнем на кафедре. Меня же Мадам Халупа однажды так грохнула головой о кафельный пол, что я лишь пять минут спустя ощутил себя снова живым, и то лишь наполовину.
Степка Атлантида ходил мрачный. Родители учеников встречали его и попрекали.
— Ну что? — говорили они. — Добились? Весело вам теперь учиться? Срам на весь город, больше ничего. Ведь это ж извините что такое, а не школа!
Степка пытался уговорить разыгравшихся хуторянских сынков. Его поддерживали «внучки» и кое-кто из приятелей.
Нас не слушали.
— Когда же учиться? — грустно спрашивали мы.
— Некогда нынче этим делом заниматься, — отвечал Биндюг, — не старый режим. Хватит!
— Дурак! — сказал Костя Жук. — Нынче нам только и учиться по-правдашному.
— Это вам, внучкам-большевичкам, образования не хватает, — сказал Биндюг, — а наш брат, старый гимназер, обойдется… Не учи ученого.
В Швамбрании в этот день тоже загорелся ученый спор между графом Уродоналом Шателена и Джеком, Спутником Моряков. Началась война.
Шишка на ровном месте
На большой перемене нам раздавали сахар. Нас поили горячим чаем. Такой роскоши в старой гимназии мы не знали.
Теперь каждый получал большую кружку морковного настоя и два куска рафинада. В Покровске почти не было сахара. Я пил школьный чай несладким и нес драгоценные кусочки домой. Там ждал меня верный Оська. Он встречал меня неизменной фразой.
— Большие новости! — говорил он и тотчас сообщал мне о событиях, происшедших за день в Швамбрании.
Я отдавал ему сахар. Мы любовались зернистыми и ноздреватыми кубиками. Мы клали их в коробочку. Она вмещала в себя сахарный фонд Швамбрании. Фонд был неприкосновенен. Он предназначался для каких-то грядущих пиров. Лишь в воскресенье мы съедали по куску на обеде у президента Швамбранской республики. Фонд рос. Мы мечтали о толщине будущих сахарных напластований, об огромных сладких параллелепипедах, о рафинадных цитаделях. Приторная геометрия этих грез вызывала восторженное слюнотечение.
Но однажды сахар вызвал кровопролитие.
Я был выбран ответственным раздатчиком сахара по нашему классу. Это была не столько сладкая, сколько уважаемая всеми должность. В моей честности не сомневались.
— Ишь ты, — говорили мне, — комиссар продовольствия… Шишка на ровном месте.
А Биндюг, парень наглый и предприимчивый, предложил раз мне хитрую сделку. Дело касалось лишних порций, выданных классу на отсутствующих учеников. Биндюг предлагал не возвращать в канцелярию этот остающийся сахар, а оставить себе и делиться с ним. Эта заманчивая комбинация сулила, конечно, необыкновенный урожай швамбранского сахара. Будь это в старой гимназии, я не только бы не сомневался — я бы счел долгом надуть начальство. Но теперь в совете сидели свои же ребята. Они доверяли мне, допустили к сахару, и я не мог их обманывать.
Я отказался, замирая от гордой честности. В тот же день Биндюг отплатил. Во время раздачи сахара несколько кусочков свалилось на пол. Я нагнулся под парту, чтоб поднять их. В это время Биндюг резко рванул меня за шиворот вниз. Я шибко ахнулся об угол скамейки. На лбу вспухла зловещая шишка и протекла кровью. Два кусочка рафинада порозовели. Девочки сочувственно глядели мне в лоб и советовали примочить. Я продолжал раздачу, стараясь не закапать рафинад. Себе я взял два розовых кусочка. Тая Опилова дала мне свой платок. Окрыленный и окровавленный, я пошел в комнату рядом с учительской. На дверях был прибит красный лоскут. В комнате был дым, шум и винтовки.
— Товарищи, — сказал я в дым и шум, — вот, я пострадал через общественный сахар… и вообще, ребята, я давно уже на платформе… Будьте добры, запишите меня, пожалуйста, в сочувствующие.
Шум упал, а дым сгустился. И мне сказали:
— Да тебя за сочувствие папа в угол накажет… да еще клистир пропишет, чтоб не сочувствовал… Он у тебя доктор.
Дым скрыл мое огорчение.
Тем не менее я всю неделю ходил с шишкой на лбу. Я носил шишку, как орден.
Дыхание — 34
…И плакали о нем дети в школах.
«Шехерезада», 35-я ночь
В это утро я вышел в школу немного раньше, чем обычно. Надо было получить сахар в Отделе народного образования. На Брешке, у «потребиловки», где были расклеены на стене свежие газеты, стояла большая тихая толпа. Она заслонила мне середину газеты, и я видел лишь дряблую бумагу, бледный, словно защитного цвета, шрифт, заголовок «Известiя» через «и с точкой» и слово «Совет», в котором еще заседала буква «ять».
«Бои продолжаются на всех фронтах», — прочел я сверху. Между головами людей я видел отрывки обычных телеграмм.
…на Урале мы продолжаем наступление, и нами занят ряд пунктов. На Каме наши войска отошли к пристани Елабуга. Американские войска высадились в Архангельске. В Архангельске рабочие отказываются поддерживать власть соглашателей… Борьба повстанцев на Украине продолжается.
В самом низу, под чьим-то локтем, я разглядел мелкий шрифт вчерашней газеты:
Продовольственный отдел Московского совета Раб. и Красноармейских депутатов доводит до сведения населения г. Москвы, что завтра, 30 августа, хлеб по основным карточкам выдаваться не будет… По корешку дополнительной хлебной карточки и для детей от 2 до 12 лет по купону э 13 будет отпускаться 1/4 фунта хлеба…
Необычайно молчаливо стояла толпа у газеты, и я не мог понять, что такое произошло. Вдруг, расталкивая народ, вперед быстро протиснулся пленный австрийский чех Кардач и с ним двое красногвардейцев. Кардач был бледен. Обмотка на одной ноге развязалась и волочилась по земле.
— Читай, — сказал он.
И кто-то, добросовестно окая, прочел:
30 августа 1918 года,
10 часов 40 минут вечера
ВСЕМ, ВСЕМ, ВСЕМ.
Несколько часов тому назад совершено злодейское покушение на товарища Ленина…
Спокойствие и организация. Все должны стойко оставаться на своих постах. Теснее ряды!
Председатель ВЦИК Я. Свердлов.
Кардач, ошеломленный, неверящими глазами смотрел в рот читавшему.
Потом он ударил себя кулаком в щеку и замычал:
— М-м-м…
— «Одна пуля, взойдя под левой лопаткой…» — сбиваясь, читал кто-то.
— Так, — спокойно сказал Биндюг и, оторвав уголок газеты, стал крутить собачью ножку.
Кардач кинулся на него. Он схватил Биндюга за плечи и стал трясти его.
— Я из тебя самого собачий нога закрутить буду! — кричал Кардач.
Красногвардейцы тоже двинулись на Биндюга. Он вырвался и ушел не оглядываясь.
Я побежал в школу.
Ленин ранен!.. Ленин! Самый главный человек, который взялся уничтожить все списки мировых несправедливостей, и он ранен!!!
…Школа гудела. На полу в классе лежали, опершись на локти, «внучки» и несколько наших ребят.
На полу был разложен анатомический атлас, взятый из учительской. Путаясь в нем карандашом, мы решали: опасно или как?..
Костя Жук сидел на парте, подперев щеку рукой. В другой он держал перочинный ножик.
— А вдруг если… помрет?.. — уныло спрашивал Костя.
И вырезал на парте: ЛЕНИН.
Пришел сторож Мокеич, хранитель школьного имущества. Он строго поглядел на Костю и уже раскрыл рот, чтобы сделать ему выговор за порчу народного достояния. Но потом вздохнул, помолчал немного и ушел.
По лестнице бухали тяжелые шаги. У дверей с красным лоскутом старшеклассники складывали винтовки.
На большой перемене в класс пришли члены совета: Форсунов и Степка Атлантида.
Степка только что вернулся из Саратова и привез последние сообщения.
— «Состояние здоровья товарища Ленина… — прочел Форсунов, — состояние здоровья… по вечерним бюллетеням, значительно лучше. Температура 37, 6. Пульс — 88. Дыхание — 34».
— Лелька, — сказал мне Атлантида. — Лелька, у нас к тебе просьба. У тебя папан — врач. Позвони ему по телефону, как он насчет товарища Ленина думает…
Через несколько минут я прижимал к уху трубку, еще теплую от предыдущего разговора. Почтительная толпа окружала меня.
— Больница? — сказал я. — Доктора, пожалуйста… Папа? Это я. Папа, наши ребята и совет просят тебя спросить… о товарище Ленине. У него дыхание — тридцать четыре. Как ты считаешь? Опасно?..
И папа ответил обыкновенным докторским голосом:
— С полной уверенностью сказать сейчас еще нельзя, — сказал папа, — случай серьезный. Но пока нет поводов опасаться смертельного исхода.
— Скажи ему спасибо от нас, — шепнул мне Степка. В этот день на уроке пения мы разучивали новую песню. Называлась она красиво и трудно: «Интернационал».
Дома Оська сказал мне, как обычно:
— Большие новости…
— Без тебя знаю, — поспешил оборвать его я, — всем уже известно. Папа сказал: может поправиться.
Это был первый вечер без игры в Швамбранию.
Права и обязанности новичка
А я обучался азбуке с вывесок, листая страницы железа и жести.
МаяковскийОську приняли в школу. Оська получил документы. Временно заведующий первой ступенью маляр и живописец Кочерыгин написал на них такую резолюцию: «Хотя сильный недобор года рождения, но принять за умственные способности. Уже может читать мелкими буквами».
Мама пришла из школы и с сюрпризом в голосе позвала Оську.
— Приняли! — сказала гордая мама. — Только жаль, что теперь форму отменили.
— У нас сколько много теперь сахару будет! — мечтательно сказал Оська. — И мне будут выдавать.
Я же прочел Оське краткую лекцию на тему: «Новичок, его права и обязанности, или как не быть битым».
Надев мою старую фуражку, Оська пошел в школу. Фуражка свободно вращалась на голове.
— Зачем картуз такой напялил? — спросил Оську временно заведующий, заглядывая ему под фуражку.
— Для формы, — ответил Оська.
— Больно уж ты клоп, — покачал головой временно заведующий. — Куда тебе, такому мальку, учиться?
— А вы сами Федора великая… — сказал Оська, от обиды перепутав адрес моих наставлений, и вовремя замолк.
— Так нельзя говорить, — сказал Кочерыгин. — А еще докторов сын! Вот так благородное воспитание!
— Ой, простите, это я спутал нечаянно! — извинился Оська. — Я вовсе хотел сказать — маленький-удаленький.
— А правда можешь про себя мелкими буквами читать? — спросил с уважением заведующий.
— Могу, — сказал Оська, — а большие буквы даже через всю улицу могу и вслух, если на вывеске, и наизусть знаю…
— На вывеске! — умилился бывший живописец. — Ах ты, малек! Наизусть помнишь? Ну-ка, какие вывески на углу Хорольского и Брешки?
Оська на минуту задумался; потом он залпом откатал:
— «Магазин „Арарат“, фрукты, вина, мастер печных работ П. Батраев и трубная чистка, здесь вставать за нуждою строго воспрещается».
— Моя работа, — скромно сказал временно заведующий. — Я писал.
— Разборчивый почерк, — сказал вежливый Оська.
— А как теперь на бирже написано? — спросил временно заведующий.
— Биржа зачеркнуто, не считается. «Дом свободы», — ответил без запинки Оська.
— Правильно, — сказал временно заведующий. — Иди, малек, можешь учиться.
— Новенький, новенький! — закричал класс, увидев Оську.
— Чур, на стареньком! — поспешно сказал Оська, помня мои наставления.
Класс удивился. Оську не били.
Учитель в маске
Преподавателем гимнастики был у нас в школе борец Ричард Синягин, Стальная Маска, бывший грузчик. В саратовском цирке происходил в то время международный чемпионат французской борьбы. Ричард Синягин ездил в Саратов бороться, и арбитр Бенедетто называл его при публике «борец-инкогнито — Стальная Маска». Вскоре афиши оповестили всех, что назначена «решительная, бессрочная, без отдыха и перерыва, до результата» схватка Стальной Маски и Маски Смерти. Все это было, конечно, сплошное жульничество. Борцы добросовестно пыхтели условленные заранее сорок минут, и потом Стальная Маска старательно уложила себя на лопатки. Когда ладони зрителей вспухли и цирк стих, арбитр объявил, осторожно ломая руки: