– Но, Елена Григорьевна, разве у нас нет своей головы на плечах? Разве мы сами не должны думать? Вы говорите: идеализм. Но ведь историю вершит народ, и он рождает героев, а вы… Неужели вы полагаете, что исторические личности – просто марионетки без сердца и разума? Куклы какие-то, механически выполняющие волю истории? Напрасно вы так полагаете!
– Не согласна! И буду говорить об этом в гороно!
– А я согласна с Владимиром Михайловичем, – отчетливо произносит Софья Михайловна, которая до сих пор молча, сдвинув брови, слушала их спор. – Я тоже буду говорить об этом, и не только в гороно. По-моему, наша обязанность – написать в Москву все, что мы думаем об учебниках и программах по истории, литературе, географии.
Владимир Михайлович садится, проводит платком по лбу.
– Я покажу вам то, что я писал в минувшем году, – говорит он. – У меня осталась копия…
59. ВСТРЕЧА
С лета на берегу нашей речки лежало несколько больших, толстых бревен. Ребята ходили вокруг, облизывались, но взять не решались. Однако хозяин не объявлялся, всю осень бревна поливал дождь, потом присыпал снег, а они всё лежали и лежали – отличное дерево, которое могло стать и лодкой, и столом, и книжной полкой.
– Дураки будем, если не возьмем. Чего тут глядеть, в самом-то деле! – говорил Король.
– Бревна эти без хозяина, это уж верно, – вторил Суржик.
– А если есть хозяин, так плохой: зачем бросает добро без призору? – поддерживал и Подсолнушкин.
У каждого находилось что сказать по этому поводу. Наконец мы решили: бревна перетащить к себе. Объявится хозяин – отдадим. А не объявится… ну, тогда видно будет.
В один из ближайших выходных дней мы взялись за бревна. Надо было перекатить их через шоссе. Подсолнушкина с красным флажком поставили на дороге на случай, если пойдет машина. И действительно, как раз в ту минуту, когда поперек дороги легло огромное, толстое бревно, из-за поворота вылетел легковой автомобиль, и Подсолнушкин, размахивая над головой красным флажком, побежал ему навстречу. Он подскочил к притормозившему водителю и стал объяснять причину задержки. И тут из машины вышел невысокий, широкоплечий человек в кожанке.
– Здравствуйте, ребята, – сказал он, оглядывая согнувшихся над бревном мальчишек. – Кто у вас старший?
– Я… – в испуге отозвался Коробочкин. Ему вдруг пришло в голову, что это и есть хозяин бревен, подоспевший в самую что ни на есть неудобную минуту. – Я командир ударного отряда. На берегу, знаете, бревна без присмотру… Вот мы и… мало ли что в хозяйстве надо… – Он окончательно запутался и умолк.
– А кто вы такие?
– Воспитанники детдома номер шестьдесят, – пришел на выручку Король.
– Мне раньше говорили, что в вашем доме творятся безобразия. Было это?
– Вон – вспомнили! Так ведь это когда было!
– А теперь, я слышал, у вас порядок?
– Теперь-то порядок. Приходите – увидите!
Незнакомец засмеялся:
– Жаль, что спешу, а то заехал бы, поглядел. Привет от меня всем ребятам и вашим руководителям. – Он уже открыл дверцу машины, но снова обернулся: – А бревна, вы сказали, зачем?
– Распилим… если, конечно, хозяин не найдется. Распилим – и лодки к лету!
– Ну-ну! Желаю вам, чтоб хозяин не нашелся! – Незнакомец помахал ребятам, захлопнул дверцу, и машина умчалась.
И тут Разумов вдруг закричал:
– Киров! Ребята, да ведь это Киров!
Оставив Лиру сторожить сваленные у обочины бревна – он не смел возражать, хотя чуть не плакал, – все побежали в клуб, где висел большой портрет Кирова, и той же толпой ринулись ко мне:
– Киров! Семен Афанасьевич, с нами Киров говорил! Он вам привет передает!
Они были совершенно убеждены, что это был именно Киров, да и по описанию выходило похоже.
– Эх, меня там не было! Я ведь знаю его в лицо! – казнился Николай Иванович, который в это утро задержался дома и потому не был с ребятами на шоссе.
– Да чего сомневаться? Ясно, Киров! – уверил Король и вдруг спохватился:– А Толька-то там мерзнет. Давайте назад!
Николай Иванович и я пошли с ребятами, и всю дорогу нам снова и снова пересказывали: «Вот тут он стоял и говорит… помахал рукой и засмеялся… Привет, говорит, передайте…»
– Вот сделаем лодку и назовем: «Киров»! – сказал Король.
Петька посмотрел на него почтительно: всегда, всегда что-нибудь придумает такое, что другому и в голову не придет!
60. «ХОЧЕТСЯ ЖИТЬ И ЖИТЬ!»
Когда открылся XVII партийный съезд, Николай Иванович к каждому докладу, к каждому выступлению относился так, точно это было слово, обращенное непосредственно к нему. Инженер, он хорошо знал страну, знал, как она изменилась в последние четыре года, и знал не по книгам: он сам был участником гигантских работ на Днепре, бывал в Магнитогорске и на Уралмаше.
Мы не изучали с ребятами решения XVII партсъезда на специальных занятиях, но получилось хорошо: Николай Иванович рассказывал им, и из его рассказов вставало главное – как отсталая, неграмотная страна за короткий срок сбросила с себя ярмо отсталости.
По вечерам в клубе Николай Иванович делился с ребятами зсем, что заполняло его и наши мысли.
– Владимир Михайлович, вы бывали когда-нибудь на Урале, в районе нынешней Магнитки? – спрашивал он.
– Как же, бывал. Году, кажется, в девяностом. Голая степь.
– Ну конечно! А рядом – гора, в которой неподвижно лежали несметные богатства!.. А Днепр! Вот, ребята, станем богаче – непременно съездим на Днепрогэс. Покорить Днепр пытались еще во-он когда, почти полтораста лет назад. Даже каналы построили и шлюзы, но неудачно. До революции было, наверно, десятка два проектов, как взнуздать Днепр, да не взнуздали. А в двадцатом году, по мысли Владимира Ильича, был создан план электрификации России. И тогда решили построить на Днепре гидроэлектростанцию.
– Знаете ли, Николай Иванович, боюсь, наши слушатели не вполне представляют себе, что это означало – задумать электрификацию нашей страны, хотя бы только заговорить об этом в тысяча девятьсот двадцатом году, – снова вступает в разговор Владимир Михайлович. – А вы представьте себе, друзья мои: только что кончилась война, в стране голод, разруха. В тяжелую пору в Кремль к Владимиру Ильичу приезжает один английский писатель. Он написал много книг о необыкновенных вещах: о путешествии на машине времени в будущее, о том, какова станет наша Земля через тысячи и миллионы лет, о жизни на других планетах… И вот этот писатель, прославившийся силою своего воображения, своей фантазии, услышал от Владимира Ильича, что наша Россия скоро будет электрифицирована. Он подошел к окну, посмотрел на темную Москву – и пожал плечами. И в книге, которую он после этого написал, он назвал Ленина мечтателем, фантазером. Понимаете, ему, автору многих фантастических романов, фантазии хватило только на то, чтобы представить себе, что электрический свет в России будет этак лет через сто!
Ребята смеются. Лира весело щурит черные глаза на электрическую лампу в матово-белом колпаке, которая заливает комнату ровным, ярким светом. И снова нить беседы перехватывает Николай Иванович.
– Вот видите, как они рассуждали: через сто лет, не раньше! А мы через семь лет, в двадцать седьмом, начали строить Днепрогэс. Эх, поглядели бы вы, ребята! Со всех концов съезжались люди – мастера-строители, бетонщики, каменщики, бывалый народ и совсем зеленая молодежь, чуть постарше вас. Вот, помню, был там один парнишка из Сибири – лет пятнадцати, не больше, и горячий… вроде Короля (это замечание развеселило ребят, а Король только головой покрутил, притворяясь смущенным, но, уж конечно, был очень доволен). Так вот, сибиряк этот – звали его Степа Белов, – он про Днепр говорил: бешеный. Он с этой бешеной рекой воевал, как с живым человеком. И верно, тут нельзя было зазеваться ни на секунду. Днепр… он, понимаете, с норовом. Он хоть и без слов, но очень даже понятно говорил: «А вот я не покорюсь! А вот я вам покажу, как со мной тягаться!» Он выжидал, притворялся смирным. А потом вдруг в минуту все уничтожал – всю работу. И пожалуйста – делай все заново. Нос вешать не приходилось. Вот я вам расскажу. Чтоб строить плотину, отгородили часть Днепра деревянными перемычками, выкачали воду. Начали строить. Степа-сибиряк все приговаривал: «Вот и подавись, и подавись перемычкой!» А Днепру и правда эта перемычка – кость в горле, и решил он от нее избавиться. И вот раз, дело было летом, вода промыла под перемычкой дыру и хлынула в котлован – неистово, со злостью. Люди едва спаслись. С великим трудом заложили эту дыру мешками со щебнем, а потом почти месяц откачивали воду. Почти месяц – а Днепру, чтоб устроить нам этакую пакость, понадобился час какой-нибудь! Вот какой это серьезный противник – природа, пока вы ее не одолели. А в другой раз…
– Николай Иванович, – перебивает Лира, – вам, верно, обидно, что вы не там?
Николай Иванович отвечает не сразу.
– Обидно, – говорит он наконец. – Еще как обидно!..
Вот теперь я знаю, кого напоминает мне сейчас Николай Иванович – эта мысль маячила в моем сознании все время, пока я его слушал: на солдата он похож – на солдата, которому пришлось покинуть поле боя накануне победы. Он рассказывал с завистью к оставшимся, с невольной обидой, что вот он – не довоевал.
Речь Кирова мы читали вслух, и ребята слушали ее, не упуская ни слова: ведь они теперь с Сергеем Мироновичем знакомые, они говорили с ним, у них будет лодка, названная его именем (нет, почему одна лодка? Много лодок! Целая такая флотилия: «Киров»!).
Речь была простая, и каждое слово в ней было понятно, каждое слово исполнено надежды:
«Мы нашли в нашей области на севере громаднейшие залежи железной руды… Железо там очень подходящее… Это такое железо, которое по своему качеству (я никого не хочу здесь обидеть) с любым районом может поспорить и потягаться».
– Видно, что рад! – говорит Лира.
– Еще бы не рад! – отвечает Николай Иванович и читает дальше: – «Успехи действительно у нас громадны. черт его знает, если по-человечески сказать, так хочется жить и жить. На самом деле, посмотрите, что делается. Это же факт!»
61. ПАМЯТНЫЙ ДЕНЬ
«Если по-человечески сказать, так хочется жить и жить» – это вслед за Сергеем Мироновичем мог сказать каждый из нас. Росла, становилась полнее и глубже наша сегодняшняя и завтрашняя радость.
Я слышал, как Лира кричал на Коробочкина, ведавшего нашей библиотекой:
– Ну тебя к чертям, пятый день прошу – дай про Седова! Долго еще тебя просить?
– Да я же тебе сказал русским языком: про Седова книжка у Репина.
– А ты отбери! Скажи, чтоб вернул. Мне она нужнее!
Когда я слышал такое, мне даже не хотелось делать Лире замечание за излишнее количество чертей в его речи. Все-таки это было здорово, что он забыл о существовании Нарышкина и помнил о путешествиях на Северный полюс.
А потом настал памятный день: я повез Короля и Репина на соревнования по пинг-понгу.
В вагоне оба они говорили мало, и оба маялись. По всему видно было: их одолевает страх, самый обыкновенный страх.
– Если видишь – я кидаюсь, дорогу не перебивай, – почти не разжимая губ, говорил Король.
– Ладно. Но если мяч резаный, так не бей, – отвечал Репин.
И опять оба умолкали надолго. Я пытался шутить, что-то рассказывал, но всякий раз натыкался на стену, которую они воздвигли между собою и всем миром.
К школе, где происходили соревнования, мы подъехали минута в минуту – к самому началу. Гриша Лучинкин сам встретил нас, показал, где раздеться, потрепал обоих игроков по плечу, сказал какие-то ободряющие слова, и ребята почти тотчас стали к столу. Их противниками были два подростка, крепко сбитые, хорошо натренированные: один чуть постарше и повыше, другой на вид более ловкий и подвижной, чем мои. На обоих были белые майки и синие трусы, на моих – голубые майки и черные трусы.
Сейчас, по сравнению с теми двумя, и Король и Репин показались мне какими-то потерянными и напуганными. Вокруг были школьники и школьницы. Это была та самая школа, где учились Таня и Женя.
Женя пожала мальчикам руки и ободряюще сказала:
– Вы не бойтесь!
Таня, у которой, после того как она попала к нам в плен, еще прибавилось высокомерия, сказала:
– У вас сильный противник.
– Время! Время! – покрикивали белые майки.
Им, видно, не терпелось. И, видно, они-то не думали, что у них сильный противник.
Судил высокий юноша с такими густыми, сросшимися бровями и таким бесстрастным, неулыбчивым ртом, что мне вчуже стало страшновато: очень уж грозно-судейский был у него вид. И мои ребята, поглядев на него, опасливо поежились.
С первой секунды белые майки ринулись в атаку. Мальчик постарше сильно ударил справа – мяч пролетел низко и коснулся самого края стола. Король был верен своему обещанию играть аккуратно и чудом вытащил этот мяч. Противник от удивления дал высокий мяч, и Репин спокойно погасил его «мертвым» ударом.
– Браво! Молодец! – крикнул Лучинкин. Судья строго взглянул на него. А белый звонкий мячик без отдыха летал над столом туда – назад, и – вот беда! – это был бы аут, но Король не рассчитал, хотел взять, вот мы уже и в проигрыше!
Первую партию выиграли белые майки. Правда, счет был 7: 5, но все-таки мы проиграли.
Красные, вспотевшие мальчишки стояли передо мною, вытирая рукавами мокрые лбы.
– Возьми платок, – сказала Женя Королю. – Вы оба очень хорошо играли. А глазное, дружно. Ты заметил, что защита у них хромает? – обернулась она к Репину.
Репин молча кивнул.
Вторую партию мои ребята играли с энергией отчаяния. Оба честолюбивы, и вернуться в Березовую с проигрышем – выше их сил. Да и мне хотелось – еще как хотелось! – чтобы они выиграли.
Вторую партию выиграли мы, тоже с очень небольшим перевесом в счете. Белые майки сделали из этого правильный вывод и третью – решающую – партию начали осторожно, с оглядкой. Они не рисковали и, выжидая, не давали сильных мячей. Первые минуты обе стороны перекидывались, словно заново примеряясь и оценивая друг друга.
И вдруг Король дал сильный мяч на самый угол стола – противник не взял. Король, видно, учел замечание Жени о том, что у белых маек защита слаба, – он сильно бил мяч за мячом на угол. Великолепные и неотразимые удары. Потом подача перешла к противнику, и старший паренек дал трудный высокий мяч. Репин подпрыгнул, как кошка, и отбил его. Противники играли коротко, быстро, не давая Королю бить. Игра разгоралась, она шла уже в каком-то неистовом темпе. Никто из зрителей больше не обращал внимания на второй стол, все столпились вокруг нас. Судья с грозными бровями невозмутимо вел счет.
– Счет игр – по четыре! Счет игр – по пяти!
Все висит на волоске! Пускай проигрыш почетный, но как не хочется вернуться с проигрышем! Репин подготавливает Королю удар. Король бьет!
– Ур-ра! – кричат в один голос Женя и Таня.
– Молодцы! – кричит Лучинкин.
Мы выиграли! Ребята стоят, опустив руки, еще не привыкнув к неподвижности, и Король озирается – куда бы скрыться?
– Восемь – шесть! Игра и встреча в пользу детского дома номер шестьдесят! – провозглашает судья.
Он еще что-то говорит ребятам. Я не слышу слов, но мои обмениваются рукопожатиями с противником. Потом белые майки пожимают руки друг другу. Король и Репин смотрят на них, секунду стоят в нерешительности…
– Что же вы? – говорит судья.
Репин протягивает Королю руку, Король пожимает ее.
Едем домой. Плотина прорвалась – они болтают без умолку, вспоминают все подробности игры, счастливо смеются, перебивают друг друга.
Подъезжаем к своей станции – и они еще из окошка кричат:
– Выиграли! Выиграли!
– Ур-ра! – раздается в ответ. Десятки рук тянутся к нам. И едва поезд останавливается, встречающие хватают моих победителей прямо со ступенек вагона и подбрасывают высоко вверх:
– Качать! Качать!