– Какая дорога?
– Я потом объясню, ладно?
– Ладно… – Я не обиделся. Мне так хорошо было с Сережкой у огня, среди этой ночи, где никого, кроме нас. Да кроме спрятавшихся чук и ночной птицы, которая вскрикнула в камышах.
Луна выглянула из-за развалин мельницы. С надутой щекой, важная, недоступная, словно я не держал ее недавно в ладони.
– Пора нам… – Сережка поднялся.
– Ой, а как ты потащишь меня отсюда? Велосипеда-то нет!
– А тут недалеко! Ну-ка… – Сережка подхватил меня на руки. Как младенца.
Неподалеку лежал полузарытый в песок барабан от кабеля. Этакая громадная, сколоченная из досок катушка. Сережка легко вспрыгнул со мной на круглую наклонную площадку.
– Зажмурься, Ромка.
Я доверчиво зажмурился.
– Раз, два, три! – И он прыгнул.
До земли было всего полметра, но я ощутил, что лечу. Вниз, вниз! Однако испугаться по-настоящему я не успел. Очнулся под своим одеялом…
О дальних краях
В то утро мама еле добудилась меня.
– Что с тобой? Спишь, словно гулял где-то всю ночь!
А может, я и правду гулял? Потому и уснул как убитый, когда оказался дома после прыжка с Сережкой?
Я сел, откинул одеяло. Если все случилось на самом деле, ноги должны оказаться в царапинах…
Царапины были, но, скорее всего, от вчерашних колючек на пустырях. Я вздохнул, но тут же опять обрадовался жизни. Тому, что есть на свете Сережка! Тому, что он скоро опять придет!
Мама ушла в институт, оставив мне кучу привычных наставлений. Я в ответ кивал: «Да-да, конечно, мамочка, не волнуйся…» А сам готовился ждать и волноваться: когда же он придет. В самой этой тревоге была радость.
Но тревожиться почти не пришлось. Сережка появился через пять минут после ухода мамы. С большущей хозяйственной сумкой. С нетерпеливым весельем в глазах.
– Ромка, привет! Ну что, будем сегодня путешествовать?
– Конечно! Давай только перекусим на дорогу!
– Перекусывай. Я уже…
Почти не жуя, сглотал я половину батона, запил молоком из пакета. Какое уж там «разогрей картошку и свари кофе».
– Я готов!
– Книжку не забудь…
– Какую книжку?.. Ох… – я ведь опять забыл про девочку Сойку, которая будет ждать нас у рынка. И стыдно стало – перед собой, перед этой Сойкой и, главное, перед Сережкой, который обо всем догадался. Суетясь, я отыскал на стеллаже растрепанный томик – «Новые приключения великолепной пятерки».
– Положи сюда, – Сережка раздвинул пасть сумки.
– Ага… Зачем у тебя этот саквояжище? На рынок пойдем?
– Нет, просто так. На всякий случай…
И вот мы опять на улице. И утро такое… одним словом, настоящее летнее утро. Жары еще нет, пахнет влажной травой и мокрым асфальтом (проехала поливалка). Где-то по-деревенски горланит довольный жизнью петух. И даже прохожие кажутся не скучными, не озабоченными, как обычно, а такими, словно все собрались в долгожданный отпуск.
Я бодро вертел колеса, а Сережка шагал рядом и рассказывал, что к нашему дому пришел еще в восемь часов, но ждал, когда моя мама уйдет на работу.
– Вот чудак! Мама тебе обрадовалась бы!
– Да ну, неловко как-то… А когда она вышла из подъезда, я сразу ж-жик к тебе!..
– А как ты узнал, что это именно она?
– Сразу видно. Вы похожи…
Знакомыми переулками, без задержек, мы добрались до угла Кровельщиков и Кутузовской, к ограде рынка.
Белоголовая Сойка сидела на прежнем месте, мы увидели ее издалека. И она нас – тоже. Я заметил, как она вся напряглась и спрятала за спину картонную коробку.
– Сойка, привет! – небрежно сказал Сережка. Будто однокласснице. Я что-то неловко бормотнул. Она ответила шевелением губ. И глаза – сначала в землю, потом на нас. Несмелые, вопросительные… «Ох и ресницы», – вновь подумал я. Протянул книжку.
Она снова шевельнула губами.
– Спасибо… Я быстро прочитаю, – удалось расслышать мне.
– Да читай сколько хочешь! А потом я тебе еще одну принесу! Про этих же ребят! – Я это выпалил с энтузиазмом, а потом опять неловко замолчал. Про что еще говорить? Сойка кивнула и молчаливо съежилась.
Выручил Сережка. Запросто сел рядом с ней на корточки.
– Ты вдвоем с бабушкой живешь, да?
Она качнула ресницами.
– Да…
– А родители… их нету, что ли?
– Есть! – Сойка испуганно, суеверно как-то дернулась. – Есть, конечно!.. Только они не тут, а в Дорожкине. Деревня такая у города Самойловска.
– А чего же они… Ты здесь, а они там?
– Так получилось… – Сойка отвечала тихо, но без неохоты. – Папина фабрика закрылась, он тогда поехал в Дорожкино, купил там у знакомых домик. Говорит: «Буду ферму устраивать». Сперва все хорошо было, а потом нас подпалили, дом сгорел…
– Кто подпалил? – ахнул я.
– Местные. Они фермеров не любят, говорят: приехали тут, нашу землю порасхватали… А земля-то все равно бросовая была, пустошь одна…
Сойка излагала грустную историю по-взрослому, устало, но доверчиво.
– А теперь что? Все заново? – понимающе спросил Сережка.
– Ну да… Папа с мамой теперь там в сараюшке живут, пытаются дом починить. А меня сюда привезли. «Зачем тебе, – говорят, – с нами маяться…»
– Разве здесь тебе лучше?
– Они думают, что лучше… А там даже школы нет. Самая ближняя за двенадцать километров…
«Подумаешь, школа, – хотел сказать я. – Можно и дома учиться. Я вот учусь, и все нормально…» Однако не решился. Сойка рассказывала про другую, про суровую жизнь, о которой я, балконный житель, знал только из газет да из телевизора…
И все же я спросил:
– А мама с папой знают, что бабушка тебя… заставляет вот так?
Ее ресницы-гусеницы словно щекотнули меня.
– Конечно, нет! Она же… Вы не думайте, что она какая-то… неграмотная пьяница! Она всю жизнь в театре работала, контролером, с артистами знакома… и теперь у нее фантазии.
– Какие фантазии? – неласково сказал Сережка. Мол, фантазии фантазиями, а кто дал право этой контролерше издеваться над человеком!
Сойка мотнула тощими косицами:
– Ну… такие. Говорит: «Я все силы отдала этому… обществу. А общество меня сделало нищей. И сын о родной матери не заботится, занялся какой-то деревенской дурью. Да еще дочь свою мне подбросил…» Это меня… Иди, говорит, и принимай участие в добывании пропитания…
Тут я не выдержал, спросил через силу:
– Она тебя бьет?
– Еще чего! – Сойкины глаза на миг вспыхнули под ресницами. – Я бы тогда… пешком бы ушла в Дорожкино, за тыщу километров!
И здесь я понял, что эта маленькая тихая Сойка – гордая. И что в нищенки она пошла как бы в отместку бабке. Чтобы не есть даром ее хлеб. Пойти-то пошла, но попрошайничать не умеет и стыдится. А отступать тоже не хочет…
И Сережка это понял. Но не стал утешать Сойку. Поднялся.
– Ладно, Сойка… Мы скоро еще придем.
– Когда? – Она опять вскинула глаза.
– Сегодня. Ты будешь здесь?
– Буду. Мне все равно где… особенно когда книжка…
– Ты что-то придумал? – спросил я, когда мы были уже в полквартале от Сойки.
– Ничего такого… Мы ведь шастаем по всяким пустырям, а там попадаются брошенные бутылки. За день можно столько заработать, сколько ей и за месяц не подадут…
– Правильно, Сережка! А ты ведь это еще давно запланировал! Да? Потому и сумку захватил!
Он не стал отпираться:
– Ага… Но мы не будем специально за бутылками охотиться, не бойся! Это так, попутная добыча.
– Да разве я боюсь!
– Смотри, какой переулок! Почему-то называется Трамвайный.
Никаких трамваев в переулке – кривом, заросшем, с домишками и палисадниками – не было. Но он вывел нас на пригорок, где стоял заброшенный дом, похожий на маленький замок. В одном месте пригорок обрывался вниз, там среди заборов и репейников лежали рельсы и шпалы, по ним в самом деле проехал красный трамвайчик старинного вида. Сережка сказал, что это, видимо, пригородная линия, которая ведет к садам и дачам.
Он втащил меня и кресло в развалины дома, где сквозь пол рос иван-чай и темнела по углам крапива. Здесь мы нашли первую добычу – пять бутылок из-под «Столичной» и пива. Видать, местным пьяницам это место было известно. Пока Сережка обследовал закутки, шипел и шепотом ругался в крапиве, я оглядывался.
Стены были исписаны всякой гадостью, кругом полусгнившие клочья газет и мусор. Но все равно чудилась в развалинах загадочность. Солнце сквозь оконные проемы пробивалось в нежилой сумрак. Розовые цветы иван-чая светились в лучах, словно внутри их горели лампочки. Здесь был намек, ожидание чего-то необычного…
Мы выбрались наружу, пристроили сумку с бутылками на подножке кресла, у меня под ногами.
– Теперь – туда, – решительно сказал Сережка.
С пригорка видна была территория… ну, не знаю даже чего. То ли заброшенного завода, то ли каких-то баз и складов – с грузовыми эстакадами, ангарами и вышками…
– Туда, наверно, нельзя, – засомневался я.
– Почему же? Там никого нет.
– Ты думаешь, там много бутылок?
– Там много всего, – значительно сказал Сережка.
Извилистыми тротуарами Сережка скатил меня к трамвайному пути. Мы двигались сначала по траве вдоль полотна. Затем рельсовый путь раздвоился, и одна колея повела прямо к опустелым цехам и поваленным кранам.
– Разве туда тоже ходит трамвай?
– Что ты, Ромка! Смотри, рельсы совсем ржавые!
Сережка выкатил кресло на полотно этой заброшенной дороги. Меня стало потряхивать на шпалах, но не сильно – шпалы были вровень с землей. Между ними росла белая кашка и одуванчики. И вездесущие подорожники. А по краям стояли полынь и дикий укроп.
Прыгали перед нами воробьи, вскрикивали о чем-то. Мне вдруг показалось: не просто чирикают, а стараются предупредить. Может быть: «Не ходите туда, там заколдованные места»?
Два длинных бетонных цеха с пустыми окнами, с решетчатыми сооружениями на крышах двигались навстречу, наплывали, как два океанских парохода, покинутых людьми.
А Сережка молчаливо шел сзади, толкая кресло. Мне вдруг подумалось, что он не просто Сережка. Может, он – волшебник или пришелец из какого-то Зазеркалья и хочет забрать меня с собой в другой мир?.. Ну и пусть заберет, если хочет! Значит, такая судьба! Лишь бы он, мой друг Сережка, всегда был рядом…
Я спросил шепотом, не оглянувшись.
– Сережка, может, это и есть Безлюдные пространства? – Впервые я назвал их вот так, со значением. С большой буквы.
– Конечно… – Сережка сказал это беспечно, однако среди бетонных громад отозвалось необычное шелестящее эхо.
Потом цеха кончились и перед нами открылась громадная заброшенная территория. На ней там и тут виднелись причудливые технические постройки и великанские механизмы. Стояли кирпичные башни, оплетенные трубопроводами и лесенками. Темнели похожие на уснувших китов полукруглые ангары. Словно прилетевшие в давние времена и застрявшие здесь инопланетные корабли, вздымались над кустами ржавые шары с окнами, площадками и трапами. Над рельсами – кружево мостовых кранов и арок. А на рельсах – цистерны, вагонетки, товарные платформы. А еще всюду – какие-то будки, мачты, штабеля балок и ящиков, фундаменты недостроенных зданий, транспортеры, сооружения из рычагов и зубчатых колес… И все это – обвалившееся, поросшее сорняками. Не нужное никому…
Никому? Нет, оказалось, что это нужно нам с Сережкой. Мы окунулись в забытую людьми страну, словно в джунгли и скалы необитаемого острова. «Остров» окутывала солнечная тишина. Из живых существ здесь водились только воробьи да бабочки. Травы тут вымахали выше головы. Было очень много мелких желтых цветов и розового иван-чая. Пахло теплым ржавым железом, но этот запах вовсе не казался противным. Наверное, потому, что смешивался с запахом чертополоховых джунглей…
Да, безлюдно было. И все же порой казалось, что есть тут кто-то, кроме нас. Этот «кто-то» был большой и невидимый. Он снисходительно следил за двумя мальчишками, которые без спросу забрались в его владения. «Ладно уж, не жалко…» Мы ощущали присутствие хозяина и говорили полушепотом.
– Сережка, что здесь было раньше, а?
– Говорят, военные заводы. Потом они сделались не нужны, а на мирные переделать их не смогли. Вот и забросили…
– Ты же говорил, что люди уходят, а душа на Безлюдных пространствах остается…
– Ну да.
– Но на военных заводах душа не может быть добрая. Оружие – оно же для смерти… А почему тогда здесь так хорошо?
Сережка подумал.
– Наверно, потому, что душа Пространства теперь отдыхает. Может быть, она измучилась от того, что столько здесь было всего… убийственного, и нынче довольна, что все это позади… Знаешь, Ромка, я в какой-то книжке читал: «Нет более мирных мест, чем заброшенные крепости и форты, где на солнце спят старые, никому не нужные пушки…» Вот и здесь так же…
Мне такое объяснение показалось очень-очень правильным. И захотелось еще дальше в глубь пустынной страны…
Ох, сколько мы тут лазили, бродили, пробирались! Сережка даже затащил меня на решетчатую эстакаду, протянувшуюся от похожей на домну башни к полуразваленному цеху. Мы заглядывали в люки подземелий, качали скрипучие рычаги громадных насосов, старались повернуть ржавые шестерни непонятных машин…
Из бетонной будки высовывалась и уходила в землю широченная, с меня толщиной, труба. У ее изгиба, в метре от земли, приделано было колесо с ручками. Как штурвал. Я взялся за рукоятку, Сережка за другую. В трубе что-то ожило, словно хрипло вздохнул мамонт. И вздох этот отозвался под землей и, кажется, прошел по всему Пространству. Мы отдернули руки. Глянули друг на друга – перепугано. Сережка мигнул и засмеялся:
– Наверно, какой-то старый гидронасос…
– Конечно, – торопливо сказал я. А сам подумал: «Уж не рассердили ли мы задремавшего „Кого-то“?.. Ой…»
Но солнечная тишина быстро успокоила нас. И мы двинулись дальше – наугад среди зарослей, буераков и штабелей полусгнивших шпал. Кресло буксовало, Сережка усердно толкал его, я вертел колеса из всех сил, и руки у меня уже гудели от усталости.
– Сережка, ты же замаялся со мной…
– Ни чуточки… – Но дышал он часто.
– Давай отдохнем.
– Ладно… Эй, смотри, вон еще бутылка! – И он выудил из лопухов новую добычу.
Надо сказать, что здесь, в этом безлюдье, мы набрали около десятка бутылок. Сумка у меня под ногами отяжелела и брякала.
Мы устроились на бетонном блоке в тени съехавшего с рельсов товарного вагона. Неподалеку торчала из земли изогнутая железная трубка с медным колесиком крана. Из трубки капало. Сережка покрутил колесико, и ударила тугая струя. Сережка брызнул в меня, я обрадовано захохотал. Он тоже засмеялся и стал смывать с колен пятна ржавчины.
Меня-то Сережка во время путешествия всячески оберегал, а сам порядком извозился. Особенно когда лезли через широченную, метрового диаметра трубу, в которой жило гулкое эхо. Сережка тащил меня на спине, а сам полз на четвереньках.
Теперь, глядя на него, я понял, что никогда уже не смогу жить без этой дружбы.
Сережка словно услыхал меня, взглянул мне в лицо. На его ресницах дрожали брызги, и в брызгах горели искры. Я заморгал, закашлялся и ворчливо сказал, что самое время вымыть бутылки.
– Правильно, Ромка! А то кто же их примет, такие грязные!
Я подавал Сережке бутылку за бутылкой, а он мыл их под упругой струей, бултыхая внутри травяной жгут.
– Ой, Сережка! – запоздало удивился я. – Ты же говорил, что здесь никого никогда не бывает! Откуда же бутылки-то?
– Ну… может, с прежних времен…
– Ага, «с прежних»! Смотри, наклейка совсем новая.
– Правда… Знаешь, Ромка, пьяницы – они везде пролезут. Даже анекдот такой есть. Прилетают американцы на Луну, вылазят из своего «Аполлона», а на камне стоит четвертинка из-под «Московской» и рядом надпись: «Джон, ты меня уважаешь?»
Я вспомнил, что недавно держал в руках теплое яблоко Луны.
– Сережка! Я тебя сегодня видел во сне! Почти целую ночь!