Торопливо соскочив с топчана, Ягуся опрометью кинулась в сени.
– Не померли еще со страха? – спросила она пленниц, отмыкая темницу. – Чего молчите?
– С обманщицами не разговариваем… – буркнула Уморушка.
Ягуся покраснела, но спасительная темнота скрыла ее смущение.
– Уж и пошутить нельзя… – Она открыла дверь на улицу и скомандовала: – А ну, кыш, бродяги! И чтоб духу тут вашего не было!
Маришка и Уморушка не заставили долго себя упрашивать и кубарем скатились по ступенькам крыльца.
– Да смотрите, маменьке моей не попадайтесь! – крикнула им вслед Ягуся. – Она-то вас точно слопает!
– Не слопает! – уже от леса откликнулись девочки. – Нас теперь в ракете не догонишь!
Они вбежали в лес, и вскоре над деревьями взметнулся в небо ковер-самолет, унося подальше отсюда двух юных путешественниц.
Глава двенадцатая
Если бы Ивану Ивановичу не приходилось обегать озера и реки, он, может быть, и застал бы в избушке на курьих ножках своих подопечных. Но сапоги-скороходы не желали лезть в воду и самовольно пускались в обход, когда на их пути попадались какие-нибудь водоемы. Сначала Гвоздиков пытался упрашивать своих рысаков не делать этого, но потом смирился и только шептал во время очередного вынужденного крюка: «Лишь бы с курса не сбиться… Лишь бы куда надо бежать…».
Но и без его заклинания сапоги-скороходы летели в нужном направлении. Через полчаса после того, как Маришка и Уморушка обрели свободу и умчались на ковре-самолете от страшной избушки подальше, пара бойких рысаков вынесла Ивана Ивановича Гвоздикова на поляну и, замедляя ход, доставила его к резному крылечку.
– Вот они где! – обрадовался старый учитель, вытирая платочком пот со лба. – К нянюшке Уморы погостить залетели!
И он, обмахнув пучком травы пыль с сапог, бодро вбежал по ступенькам в избу. На его глухой стук в обшитую шкурой дверь никто не отозвался, и тогда Иван Иванович вошел в дом без приглашения. В прихожей не было ни души, и Гвоздиков, не решаясь идти в горницу, громко произнес:
– А где же хозяева? Принимайте еще гостя!
Но хозяева не только не появились на его зов, но даже не откликнулись. Не услышал Иван Иванович и голосов Уморушки и Маришки. Тогда, позвякивая шпорами, он миновал прихожую и заглянул в просторную горницу. Увы, и в ней не было ни единой живой души! Радость от ожидания скорой встречи с дорогими девочками мгновенно улетучилась, в сердце старого учителя вновь поселилась печаль и тревога. Иван Иванович переступил порог, медленно добрел до деревянного топчана с грудой пуховых подушек и сел на краешек. «Может быть их Баба Яга в баньку повела с дорожки помыть? Тогда они скоро вернутся», – попробовал он успокоить себя зыбкой надеждой.
На топчане лежала стопка старинных книг, и Гвоздиков не удержался, чтобы не взять их в руки и не полистать. «Похождения славного рыцаря Арчибальда», «Дон Рамон и Прекрасная Сесилия», «Благородное сердце несчастного идальго»… Иван Иванович снова сложил книги в стопку, покачал головой: «С чего бы это нянюшка Уморы вздумала читать такую старину?»
И тут он вспомнил, что находится совсем в другом веке, и еще не известно, в каком именно. «А ведь ТОГДА у нашей Уморы нянюшки не было! – сообразил он мгновенно. – Точнее, самой Уморушки еще не было, а Баба Яга уже была. И ТЕПЕРЬ они встретились как незнакомые…».
Гвоздиков попытался представить себе результат подобной встречи, но к единому мнению так и не пришел. Он хотел было уже встать с топчана и отправиться снова на поиски исчезнувших девочек, как вдруг услышал стук дверей в сенях и понял, что это вернулась хозяйка.
Иван Иванович оказался прав: проводив лекариху Болотиху почти до ее избы в камышовых зарослях и вдоволь ей наплакавшись на непутевую дочку, Баба Яга поворотила домой. Следы от сапог-скороходов здорово ее напугали, но когда она увидела пустой чулан и поняла, что жаркое исчезло, страх ее улетучился, а на смену ему пришла сильная злость.
– Убежали все-таки, шельмецы! Скрылись, негодницы этакие! – зашумела она так громко, что задребезжали на полках чугуны и сковородки. Баба Яга схватила серники и запалила свечу, хотя и не выносила ее запаха. Посветила во все углы и убедилась окончательно: девчонки исчезли.
– Ягусь! – позвала она убитым голосом. – Доченька! Куда ужин наш подевался?
Но Ягуся не ответила: она летала сейчас на помеле от Лысой Горы до Шабашкиной Горки, как и предписала ей лекариха Болотиха. Не дождавшись дочки, Баба Яга, вздыхая и охая, побрела в избу, даже забыв от волнения погасить свечу.
В избе ее ждал еще один сюрприз: Иван Иванович Гвоздиков. Увидев хозяйку, наш славный путешественник вежливо поклонился, поздоровался и почти без паузы спросил:
– Вы не видели, уважаемая, двух девочек? Целый день ищу – все сапоги стоптал! – и он виновато указал рукой на чудесные скороходы.
Баба Яга машинально взглянула на гвоздиковскую обувь и грубо пробурчала в ответ:
– Видала, видала… Век бы их не видеть! Одно расстройство…
– Так где же они?! – обрадовался наш скороход. – Скорее скажите, где мне их искать!
У Бабы Яги мелькнул в глазах какой-то нехороший огонек, и она вдруг расцвела в улыбке:
– Конечно, скажу, касатик! И где они отдыхали, покажу! Идем-ка за мной, милок, идем скорей!.
Баба Яга провела Ивана Ивановича в сени и, пустив его впереди себя в чулан, ласково проговорила:
– Вот тут они, лапушки, водицу из ведерочка черпали, вот здесь они, милушки, на лавочке отдыхали! Глянь-ка: не оставили там чего?.
Доверчивый Гвоздиков, подслеповато щурясь, пошел в чулан и стал послушно обшаривать лавку, а Баба Яга тем временем быстро прикрыла за ним дверь и набросила крючок. После чего разразилась ехидным и злорадным хохотом:
– Попался, касатик? Посиди-ка теперь на лавочке, отдохни, пока я печь растоплю!.. Тебя как кличут-то?
– Иван Иванович… – Гвоздиков торкнулся в закрытую дверь и понял, что крупно влип.
– Ивашечка… сын Ивашечки… – повторила Баба Яга имя и отчество незванного гостя, переиначивая их на свой лад. – Это хорошо, что Ивашечка… Ивашечек мы уважаем…
Она хотела было идти в избу, но природное любопытство заставило ее задержаться еще немного.
– Что ж ты, касатик, так припозднился? Тебе к нам годиков с полсотни назад забрести бы – уж вот была бы радость! А сейчас что мне с тобой делать? Навару с тебя никакого, жаркое сготовить – только зубы потом ломать… Задал задачу – нечего сказать!
– Со мной, уважаемая, ничего делать не нужно, – отозвался из-за двери чулана встревоженный Гвоздиков. – Я своих подопечных ищу, мне не до шуток!
– Да кто шутит, кто шутит-то? В печи шаром покати, мясного уже неделю как не видали… А из тебя какой прок? Ни щей сварить, ни жаркого сготовить!
– Вы что же – есть меня собираетесь? – удивился Иван Иванович и присел на лавку, почувствовав сильную слабость в усталых ногах.
– А ты думал, смотреть на тебя буду? – огрызнулась Баба Яга. – Дочка исхудала, совсем шкелет стала, ей суп понаваристей нужен. да только какой с тебя навар? Ивашечка – да не тот!
Гвоздиков задумался. Он уже привык за последние год-два попадать в различные затруднительные ситуации, поэтому и сейчас не очень-то испугался, хотя сердце его и обдало неприятным холодком. Правая рука сама собой потянулась к левой стороне груди и вдруг уткнулась в мягкий ком, спрятанный под рубашкой. «Скатерть-самобранка! – вспомнил Иван Иванович и подскочил от радости с лавки, совершенно забыв о ноющем сердце. – Какая удача!». Он подошел к двери чулана и через узкую щель между досками обратился к Бабе Яге повеселевшим и бодрым голосом:
– Вот что, уважаемая… Как вы сами изволили мудро заметить, кушать вам меня – совсем не в радость. А вот от жареного поросеночка или котлет по-киевски вы, наверное, не отказались бы. Или я ошибаюсь, уважаемая?.
– Ты не ошибаешься, злодей, ты издеваешься! Я поросят жареных сто лет не видала, а про котлеты киевские вообще не слыхивала!
Иван Иванович радостно потер руки и продолжил:
– Я не издеваюсь, хозяюшка, я просто спрашиваю. Что вам предпочтительнее: слопать меня или вышеперечисленные блюда?.
– Да уж тут какие сомнения могут быть… – замялась Баба Яга. – Не глядя бы променялась…
– Будем считать, что договорились! – Гвоздиков торопливо расстелил на лавке волшебную скатерку и мысленно приказал появиться на ней дюжине котлет по-киевски и поджаренному на вертеле, с хрустящей корочкой по бокам, поросенку. Вмиг желание Ивана Ивановича было исполнено, и в чулане, в сенях разлился ароматный запах съестного.
Гвоздиков еле успел спрятать за пазуху скатерку, как к нему ворвалась оголодавшая Баба Яга со свечою в руках. Уставясь на изысканные кушанья и словно бы завороженная ими, она сделала несколько робких шажков в сторону лавки и застыла перед ней, как перед святыней.
– Так я пошел? – небрежно сказал Гвоздиков, не то спрашивая разрешения на свой уход, не то просто прощаясь.
Баба Яга стояла молча, будто обращенная в соляной столб, и только по ее глазам, беспрестанно бегающим от котлет к поросенку и от поросенка к котлетам, можно было догадаться, что она жива и здорова.
Тихонько ступая по половицам, Иван Иванович вышел из чулана в сени, стараясь не брякнуть и не нарушить тем самым сеанс гипноза, отворил дверь на улицу и быстро сбежал по ступенькам вниз. Наконец-то он был на свободе, на желанной свободе! Гвоздиков осмотрелся по сторонам, поглядел в небеса, но следов Маришки и Уморушки нигде не увидел. Кружили только над лесом смоляные вороны, гонялись друг за другом увертливые стрижи, да где-то далеко у покрытой кустарником и редкими деревцами горки, летала на помеле еще одна Баба Яга.
Глава тринадцатая
Маришка и Уморушка, когда сидели в чулане, запертые Ягусей, твердо дали себе слово немедленно вернуться к Ивану Ивановичу, если ВСЕ закончится хорошо. Но стоило им только вырваться на волю и оседлать ковер-самолет, как их твердое решение тут же забылось. Переполненные впечатлениями от недавней смертельной опасности, девочки делились ими между собой, не имея под руками других слушателей. Ковер-самолет, получив команду лететь вперед, вперед и летел, но совершенно в противоположную сторону от Ивана Ивановича сторону. Мелькали внизу озера и реки, леса и горы, мелькали города и села, и даже целые страны, а девочки, увлеченные разговором, не замечали этого. И только наговорившись всласть, они наконец спохватились.
– Слушай, Мариш, а куда мы летим? – спросила Уморушка подругу, разглядев внизу острые готические шпили городских зданий. – На Светлогорск не похоже, на Москву, вроде бы, тоже…
Маришка взглянула на исчезающий в дымке город и ахнула:
– В другие страны залетели! На запад куда-то нас занесло, а нам на восток нужно!
Девочки собрались, было, поворачивать ковер-самолет и лететь поскорее обратно в Муромскую Чащу, но в этот момент острый глаз Уморушки разглядел на вершине большой горы, поросшей лесом, чей-то одинокий костер. И юной лесовичке страшно захотелось узнать у мирного пастуха* (Уморушка почему-то сразу решила, что у костра сидит мирный пастух, а рядом с ним пасется мирное стадо овечек), в какую это страну их нечаянно занесло. Маришка попробовала ее отговорить, но упрямая Уморушка стояла на своем.
– Пастух – не Яга, есть нас не станет, – решительно заявила она, мысленно уже давая ковру команду идти на снижение, – а вот супчиком полевым угостит! Ух и проголодалась я, надо признаться! – и Уморушка весело похлопала себя ладонью по животу.
Захотелось подкрепиться и Маришке, поэтому она не стала долго упорствовать и вскоре махнула рукой: «Не съедят же нас в самом деле! А ковер не станем скатывать: чуть что – и на него!».
Сделав плавный поворот, путешественницы опустились совсем рядышком от костра. Не сворачивая летательный аппарат, они оставили его лежать распластанным на земле, а сами тихонько направились к одинокому пастуху, печально сидевшему у огня. Пастух – это был огромных размеров мужчина с черной кудлатой головой и такой же черной, как смоль, бородой – помешивал сучковатой палкой золу и угли и о чем-то сосредоточенно думал, глядя грустными карими очами на желто-алые языки пламени. Над огнем, как и предчувствовала Уморушка, кипел в металлическом котелке ароматный суп.
Остановившись в двух шагах от костра и его хозяина, Маришка чуть слышно кашлянула и сказала:
– Здравствуйте… Простите, но мы заблудились…
Пастух дернулся, как-будто его ужалили, быстро обернулся лицом к девочкам и живо-живо заговорил на старофранцузском: – «Кто вы такие? Откуда свалились, детишки? Как вас зовут? А вы знаете, кто я такой?! Хотите суп из свежих кореньев? У меня есть яблоки, очень вкусные!..».
На их счастье Маришка и Уморушка хлебнули «Вавилонского эликсира» до полета, а не после него, поэтому они прекрасно поняли сбивчивую речь гостеприимного пастуха и постарались тут же ответить ему на том же французском: – «Мы не свалились, мы путешествуем. У нас каникулы. Меня зовут Маришка (Маришка ткнула себя пальцем в грудь), а меня Уморушкой (владелица редкого имени тоже дотронулась пальцем до своей груди, опасаясь, как бы ее не перепутали с подругой). Суп мы хотим и яблоки тоже. Спасибо. А как вас зовут? Вас, простите, мы пока не знаем».
При каждом ответе путешественниц бородач-пастух весело кивал головой, и лицо его озаряла теплая сердечная улыбка. Но как только дело коснулось его собственного имени, мужчина помрачнел и попытался отмолчаться. Но Уморушка повторила этот вопрос еще дважды, и бородач нехотя представился гостям:
– Меня зовут Разорвакль. такое вот имечко родители дали… Не обращайте внимания…
– Разорвакль? – переспросила Маришка и искренне удивилась: – И точно редкое имя… А вы, простите, кто по профессии? Пастух? Лесник? Охотник?
Разорвакль виновато улыбнулся, как-то странно пожал плечами и отвел свой взор от проницательных глаз Маришки. Лгать он не хотел, а говорить правду, видимо, никак не мог. Чтобы как-то разрядить неловкую паузу, Уморушка рассмеялась:
– А я знаю, кто он!.. И никакой он не лесник и не охотник!.. Он – леший!
Разорвакль смутился и поспешил отвергнуть такое предположение:
– Нет-нет!.. Я не леший!.. Я… Я – людоед!
И он, сделав такое признание, поднял руки и горестно закрыл лицо могучими ладонями.
Глава четырнадцатая
В далекие-далекие времена было принято, чтобы дети наследовали дело своих родителей. Особенно это правило касалось старшего сына. Родился первенцем – будь добр, наследуй дело! Так получилось, что Разорвакль оказался в семье потомственных людоедов первым ребенком. И хотя еще задолго до появления мальчика на свет дело семейства пришло в упадок и его пришлось прикрыть, слух о рождении нового людоеда разнесся по окрестным селам с быстротой молнии.
– Вы слышали, – судачили на базаре всезнающие кумушки, – у месье Проглотини и его супруги родился сынок! Сущий разбойник! Не успел родиться, как сразу запросил есть! Представляете, что из него вырастет в будущем?!
К тому моменту, когда Разорваклю исполнился год, его людоедская слава достигла самых глухих уголков округи. А когда мальчику сравнялось шестнадцать, родители поняли, что житья ему в родных краях не будет. Они попробовали пристроить его к троюродному дяде, тоже людоеду по происхождению, который вот уже много лет трудился оценщиком в ломбарде в одном из городков страны. Но дядя отказался взять племянника, сославшись на безработицу и трудные жилищные условия. Что было делать бедному Разорваклю? Хотя все эти годы он питался только растительной пищей, его земляки упорно считали его людоедом и кровожадным разбойником. Жители округи были убеждены: раз семейство занималось людоедством, значит и потомки будут идти по той же дорожке, как бы они не отнекивались и не старались показаться настоящими агнцами. После долгих семейных споров было решено: Разорвакль уйдет в горы и станет жить там отшельником. Ему собрали кое-что из одежды, кухонной утвари и, поплакав тихонько, чтобы не услышали соседи, проводили под покровом ночи из дома.