И однажды настал этот счастливый день, когда неожиданно для себя Леня свободно и радостно назвал ее мамой. Марина навсегда запомнила этот день. Шли выпускные экзамены. Марина сидела на крылечке и с нетерпением ждала сына. Сестры тоже волновались. Динка без толку бегала по хутору, приставала к Мышке.
Леня еще издали увидел мать и, размахивая фуражкой, перепрыгивая через кусты и грядки, напрямки бросился к ней.
Марина поднялась к нему навстречу.
«Мама! – сказал он, задыхаясь. – Это тебе, мама!» И положил на ее ладонь маленькую золотую медаль.
А годы шли и шли, изо дня в день связывая всю семью Арсеньевых в один неразрывный узел, а узел затягивался все туже, дети росли, вместе с юностью к ним приходила первая любовь и первые огорчения. Марина знала большую любовь Лени к его Макаке, она видела, как постепенно перерастает эта детская привязанность в горячую юношескую влюбленность. Она была матерью им обоим и хотела этой любви для Динки и боялась ее для Лени. Она видела, что Вася изо всех сил пытается разрушить эту любовь, не допустить ее, чтобы оградить своего младшего товарища от тех тревог и волнений, которые может внести в его жизнь Динка. Она не обвиняла в этом Васю, но с тайной материнской тревогой следила за тем, каким тяжелым испытаниям подвергается эта дружба, натыкаясь на непоколебимое, как крепость, чувство Лени. От зоркого взгляда Марины не ускользала и другая, из года в год растущая дружба Динки с Андреем. Этот верный молчаливый рыцарь был всегда рядом, он шел на зов своей подруги, не меряя ни силы, ни времени, ни расстояния; он совершал свои мальчишеские подвиги ради нее молча, не требуя награды. Всего этого не могла не заметить Динка. Марина с тревогой смотрела, как по-девичьи округляются тонкие руки ее дочки, как наливаются вишневым соком губы. Как, выбегая навстречу Андрею, бурно радуется она, как по старой детской привычке треплет темный хохолок товарища и, усевшись на раму велосипеда, весело командует, куда ее везти. Они уезжают в лес, мчатся по тропинке среди высоких трав, купаются в реке, весело перекликаясь за кустами ивы и камыша. Возвращаясь с прогулки, Динка жадно пьет молоко прямо из глиняного кувшина, время от времени передавая этот кувшин своему товарищу… Марина смотрела из окна на младшую дочь, слушала ее голос, смех… и успокаивалась.
Леня вспомнил, как прошлым летом он пришел к матери и в отчаянии сказал:
– Я больше не могу вынести этого, мама.
Она обняла его за плечи, заглянула в глаза.
– Я все вижу, Леня. Но не надо так преувеличивать… Динка – еще совсем ребенок, ей четырнадцать лет… У нее с Хохолком хорошая детская дружба.
– Но дружба может перейти в любовь… Когда он здесь, она забывает обо мне… Я скажу ей все и уеду, мама…
– Не делай глупостей, Леня. Возьми себя в руки…
– Ты запрещаешь мне говорить с ней.
– Я никогда и ничего не запрещаю своим детям, я хочу только, чтобы ты понял, что разговор этот преждевременный…
Леня вспомнил, как долго и терпеливо уговаривала и утешала его в тот раз Марина, до глубокой ночи проговорили они, и он взял себя в руки, успокоился.
«Она сама всегда была стойкой и мужественной», – думает Леня, припоминая Марину в зале суда. Она сидела рядом с ним такая спокойная и гордая, с высоко поднятой головой. И только он, Леня, знал, с каким мужеством отчаяния она ждала этого суда. Мама, мама… Ее лицо не дрогнуло даже тогда, когда два жандарма с шашками наголо ввели в зал отца… В смятенье Леня крепко сжал ее холодные пальцы, но она смотрела только на того, кому отдала всю свою жизнь, свою молодость и любовь. Тысячи незримых нитей связывали этих двух людей, и когда глаза их встретились, в них засияла неизъяснимая нежность и гордое счастье… Счастье быть любимыми друг другом… до конца…
И даже потом, наедине с Леней, Марина не проронила ни одной слезы. Мужество, мужество… Всю жизнь она учила своим примером детей и его, Леню, своего старшего сына…
Так что же случилось с ним теперь? Неужели напрасно она потратила на него столько сил, заботы и любви?
Леня закрыл руками лицо:
– Нет, мама, нет! Прости меня…
Долго еще сидел в лесу Леня. Но домой он шел спокойный, готовый принять на свои плечи любой удар, лишь бы облегчить его Макаке.
* * *Динка не выбежала к нему навстречу, но, когда он подошел ближе, она грустно сказала:
– Как долго тебя не было…
Леня сел с ней рядом.
– Прости меня…
– Ты не виноват, все равно это нужно было сделать, – просто сказала Динка.
И тогда, еще не веря своему счастью, он, с благодарностью и сочувствием к освободившему ему место сопернику, горячо сказал:
– Он самый лучший парень из всех, кого я только знал!
– Самый лучший ты, – тихо и благодарно ответила Динка. – Но он тоже был очень хороший…
– Почему «был», Макака? Он еще вернется! Мы никогда не забудем его!
Динка покачала головой:
– Конечно, такой друг не забывается, но это уже потерянный друг… – Губы ее дрогнули, но глаза смотрели спокойно и ясно. – Потерянные друзья не возвращаются… – тихо добавила она как что-то глубоко продуманное в эти горькие часы одиночества.
Глава 41
Памятный вальс
Весь день Динка была молчаливой, часто задумывалась, и Леня не знал, чем отвлечь ее от грустных мыслей. Вечером ему пришла в голову счастливая мысль.
– А знаешь, что я придумал, Макака? Пойдем-ка мы в лес к нашим индейцам?
– Куда? – оживилась Динка.
– Ну, к этим… Рваное Ухо, Меткий Глаз и как их еще там зовут? – засмеялся Леня.
– Пойдем! Пойдем! – обрадовалась Динка. – Я тоже давно мучаюсь, что не иду к Иоське!
– Ну вот и хорошо. Только ведь туда далеко. Может, возьмем Приму?
– Нет, лучше пешком… Я не устану. Я никогда не устаю, если иду по делу. А ведь нам нужно все разузнать: куда Жук отвезет Иоську и вообще все!
– Надо с этими мальчишками разобраться, – задумчиво сказал Леня. – Познакомиться поближе…
Динка ожила, заторопилась, завязала в платочек хлеб и вареную картошку, сбегала к Марьяне за молоком, налила в бутылку. Вышли на закате. Шли босиком, держа в руках сандалии. С дороги был виден лес; стволы деревьев, освещенные заходящим солнцем, стояли как на пожарище. По обеим сторонам дороги простирались поля пана Песковского. На них уже не шумели налитые солнцем колосья, хлеб был убран, и только еще кое-где на этих скучных стриженых полях кончали уборку. Издалека долетала песня:
Стоя на дороге, Леня и Динка заслушались, но сзади затарахтела телега.
– Рви васильки, Лень, будто мы просто гуляем. Нельзя, чтоб они догадались, куда мы идем! – Она бросилась рвать вдоль дороги васильки.
Но Леня, морщась, сказал:
– Нехорошо это… Люди едут с работы, пыльные, усталые, а мы гуляем, рвем цветы. Некрасиво как-то получается.
– Ну да, конечно, нехорошо, – согласилась Динка, пряча в траву свой букетик. – Но мы ведь тоже идем по делу, Лень?
На телеге густо сидели девчата и бабы; правил хлопчик в грязной вышитой рубашке.
– Добрый вечер! – приветливо поздоровались они.
– Добрый вечер! Добрый вечер! – весело откликнулись Леня и Динка.
Девчата, подталкивая друг дружку и перешептываясь, лукаво поглядывали на Леню. В близких селах хорошо знали Динку и желали ей счастья, а после хождения к пану с просьбой о коровах – особенно.
– Да пошлет вам господь! – с чувством сказала пожилая женщина, с улыбкой глядя на Динку.
– Спасибо, спасибо! – закивала головой Динка. Лошадь пошла шагом.
– А что, хороши хлеба нынче? – степенно спросил Леня, идя рядом с телегой.
– Добрые хлеба, – ответила женщина, но девчата зашумели, зареготали.
– Пану хватит! – выкрикнула одна, выглядывая из-за спины подруг.
– Ще и останется! – бойко поддержала другая.
– Пан своего хлеба жалеет, он по заграницам чужой ест! – съязвила третья.
– А Павлуха этот год голодный будет, – фыркнул кто-то из девчат, и все закатились дробным смехом.
– За Павлуху не бойтесь, он панских хлебов на три года себе запас! – подмигнул Лене хлопчик.
– А что, Павлуха не повесился еще? – весело осведомилась Динка. – Мы слышали, пан велел ему повеситься?
Бабы и девчата расхохотались, посыпались бойкие словечки по адресу бывшего приказчика:
– Нема для него осины подходящей!
– Долго выбирать надо!
– А правду сказать, с чого Павлухе вешаться? – утирая пыльное лицо платком, сказала молчавшая до сих пор баба. – У его губа не дура. Вчера, люди говорят, уже коло Матюшкиных усадьбу огородил, хорошу дачу себе ставит. Мужиков целу артель нагнал, гроши есть, чем ему плохо?
– Эге! Уже и столбы ставили! Люди бачили, в кажну ямку сам Павлуха с жинкой золотые бросали! Такой гад и в огне не сгорит, и в воде не потонет!
– А дерьмо, извиняйте, всегда поверху плавает!
– Куда там! С Матюшкиными они сваты, а Матюшкины, уж известно, гады!
– Всем гадам гады! – убежденно заявила Динка.
– Эге! Эге! – согласно и одобрительно закивали бабы. – Они, чуешь, барышня Динка, вчора на закладинах так-то вашего Ефима кляли! Не дай боже, как кляли! – озабоченно наклонившись к идущей рядом Динке, сказала пожилая женщина. – Сама слышала…
– Ничего. Придет такое время, что они еще Ефиму будут в ножки кланяться! – сердито сказал Леня.
На телеге притихли. Девчата с живым интересом смотрели на Леню.
– Придет, придет время! Отольются кошке мышкины слезки! Надоест народу терпеть их издевательства! – повторил Леня.
– Вот-вот… Так и солдат говорит. Значит, его правда. Только и солдата упредить надо, дуже богатеи на него злобятся… – понизив голос, доверительно сообщила пожилая женщина и, взяв у хлопчика вожжи, крикнула: – А ну погоняй! Бо вже не рано! Бувайте здоровеньки, барышня! До побаченья!
Лошадь рванулась вперед, телега, подпрыгивая на неровных колеях, подняла клубы пыли. Когда она исчезла под горой, Леня сказал:
– Опять про солдата слышу. И Ефим мне о нем говорил… Видно, смелый человек.
К лесу подошли, когда уже стемнело. Оглянулись по сторонам – никого…
Посидели еще на опушке, потом один за другим юркнули в кустарники и, прячась за деревьями, выбежали на дорогу.
– Ну, сюда уже никто не заглянет, – с облегчением сказала Динка.
Обнявшись, молча шли по дороге. С темного неба между верхушками деревьев выглянул тоненький серп молодого месяца.
– Смотри, какая у него смешная рожица! – указывая на него Лене, прошептала Динка.
– Любопытничает, – засмеялся Леня. – Интересно ему, как люди дружат!
Дорога была длинной, но Динка не думала об этом. Босые ноги ступали по заросшим колеям легко и мягко, знакомый смешанный запах хвои, лесных трав, грибов и остывающей от дневного зноя коры деревьев вливал в нее свежие силы, сердце, пережившее недавнюю разлуку с Хохолком, еще тихонько ныло, но рядом шел Леня, его теплая, сильная рука крепко сжимала ее руку, и от этого все вокруг казалось таким уютным и домашним.
– Как хорошо, – говорила Динка, подняв лицо к освещенным месяцем кружевным верхушкам деревьев. – Я так рада, что мой лес видит нас вместе…
– Он всю жизнь будет видеть нас вместе. Мы будем часто приходить сюда, Макака, – растроганно отвечал Леня.
Они шли и тихонько разговаривали; потом останавливались, и Динка, приложив палец ко рту, слушала ночных птиц.
– Это филин, – говорила она. – А это просто какая-то птичка проснулась на ветке. А это – слышишь? – белочка завозилась в дупле. А это шумят листья; все листья шумят по-разному, я это хорошо знаю…
Легкий влажный ветерок доносил сырой запах болота. Динка тянула носом и тихо уточняла дорогу:
– Близко овраг… Он сначала мелкий, а потом все глубже делается. Там много ежевики и малины…
Незаметно наступила ночь. На небе высыпали большие и маленькие звезды. Прямые желтые сосны уходили ввысь, переплетаясь с верхушками векового дуба. Лес, освещенный сверху, внизу казался черным и таинственным, пугливо и неожиданно выступали из темноты белые стволы берез. Динка вспомнила, что именно здесь, в этом лесу, крались убийцы Якова.
– Как страшно… – прошептала она, прижимаясь к Лене.
– Не бойся ничего. Никогда не бойся со мной… – уверенно сказал Леня.
– Скоро развилка. Почему не играет скрипка? – снова зашептала Динка.
– Иоська спит… – улыбаясь ей в темноте, успокоил ее Леня. – Смотри на звезды, Макака. Выбирай себе любую звездочку.
– А ты? – спросила Динка, закидывая вверх голову.
– А мне нужны только две звездочки, только две на всю жизнь! – целуя ее в глаза, прошептал Леня.
– На всю жизнь, – торжественно повторила Динка, и вдруг, словно подтверждая ее слова, по лесу пронесся тихий, тоскующий звук скрипки; он словно поднимался откуда-то из темных глубин земли и, постепенно разрастаясь, заполнял собой лес, тонкий и нежный напев его вылился в знакомую мелодию вальса.
Леня, вздрогнув от неожиданности, крепко сжал руку Динки.
– Это вальс… тот самый вальс… Он благословляет нас… – горячо зашептала Динка.
Но пораженный Леня только крепче сжимал ее руку, и лицо его белело в темноте, как освещенный месяцем белый ствол березы.
– На жизнь и на смерть… – вдруг тихо и внятно сказал он и неожиданно горько улыбнулся. – Я почему-то испугался, Макака. Мне показалось, что-то разлучит нас…
– Нет, нет! Наоборот, это наш вальс. Яков подарил его нам. И где бы ни услышал ты, Лень, эту скрипку, знай – я рядом, я близко…
Они стояли на дороге и жадно слушали, пытаясь понять, что сулит им этот вальс.
– Он благословляет нас, – шептала Динка.
Леня молчал.
Глава 42
Ночные гости
– Ку-ку! Ку-ку!.. – приглушенно раздается в лесу.
Продираясь сквозь колючий кустарник и обжигая ноги крапивой, Динка и Леня спускаются в овраг; слева над ними возвышается серая, облупленная стена хаты. Боясь, чтобы кто-нибудь не увидел их с дороги, Динка и Леня бредут по самому дну оврага вдоль узкого ручья.
– Ку-ку! Ку-ку!.. – прикрыв ладонью рот, тихонько выкликает Динка. – Здесь где-то старый колодец… – шепчет она, осторожно подвигаясь вперед и ощупывая ногами землю.
Месяц, прячась за деревьями, скупо освещает густо заросший дикой малиной и ежевикой сырой овраг.
– Ку-ку! Ку-ку!.. – все настойчивее зовет Динка и, держась за руку Лени, в испуге замирает. Ей чудится шорох раздвигаемых кустов и чье-то напряженное дыхание.
– Ку-ку! Ку-ку!.. – ответно доносится из глубины оврага.
– Я Горчица… Я Горчица… – громким шепотом заявляет Динка, и словно в ответ на ее слова перед ней и Леней вырастает черная тень.
– С кем ты? – глухо спрашивает Жук, вглядываясь в Динкиного спутника.
– Это Леня, не бойся… – торопливо шепчет Динка, узнавая блестящие в темноте глаза и белые зубы Жука.
– Ладно, идите за мной, – командует Жук и, раздвинув кусты, вдруг словно проваливается сквозь землю. – Сюда, сюда… ставь ногу… здесь скобы… Осторожно!
Динка ощупывает руками скользкие трухлявые доски старого колодца, Леня молча отодвигает ее и, нащупав ногой первую железную скобу, спускается вслед за Жуком, потом ставит на скобу Динкину ногу.
Держась за выступающие сбоку старые доски, они осторожно следуют за Жуком и через минуту достигают утоптанной земляной площадки. Освещенная светом месяца, в глубине колодца поблескивает темная вода, оттуда тянет сырым затхлым воздухом.
«Куда он ведет нас?» – с жгучим любопытством и страхом думает Динка, но крепкая Ленина рука успокаивает ее.
– Стойте здесь, – командует Жук, осторожно раздвигая в стене доски и предупреждая товарищей коротким свистом.
Перед глазами Динки и Лени вдруг открывается небольшой проход с плотными, крепко утрамбованными земляными стенками и невысоким сводом, в глубине его бесшумно отодвигается железная штора, и в ней появляется Пузырь с зажженной лампой.