Все разъяснится в свое время. Уверяю вас, что никаких чудес не, происходило, а все совершалось, как говорят ученые, по железным законам логики.
А сейчас утро. Как раз к этому утру удивительно похорошела природа. Даже у одной старой девы, имевшей выразительную наружность козла, перестала болеть голова, нывшая у нее с детства. Такой был воздух в это утро. Деревья не шумели, а пели детскими, веселыми голосами.
В такое утро каждому хочется танцовать. Поэтому неудивительно, что зал учителя танцев Раздватриса был переполнен.
На пустой желудок, конечно, не потанцуешь.
Не потанцуешь, конечно, и с горя. Но пустые желудки и горе были только у тех, кто собирался сегодня в рабочих кварталах, чтобы снова идти в поход на Дворец Трех Толстяков. А франты, дамы, сыновья и дочери обжор и богачей чувствовали себя превосходно. Они не знали, что гимнаст Тибул строит в полки бедный, голодный рабочий люд; они не знали, что маленькая танцовщица Суок освободила оружейника Просперо, которого только и ждал народ; они мало придавали значения тем волнениям, которые поднялись в городе.
— Пустяки, — говорила хорошенькая, но востроносая барышня, приготовляя бальные туфли, — если они снова пойдут штурмовать Дворец, гвардейцы уничтожат их, как в прошлый раз.
— Конечно, — заливался молодой франт, грызя яблоко и оглядывая свои фрак. — Эти рудокопы и эти грязные ремесленники не имеют ружей, пистолетов и сабель. А у гвардейцев есть даже пушки.
Пара за парой подходили беспечные и самодовольные люди к дому Раздватриса.
На дверях у него висела дощечка с надписью:
«Учитель танцев Раздватрис. Учу не только танцам, но вообще красоте, изяществу, легкости, вежливости и поэтическому взгляду на жизнь. Плата — за десять танцев вперед».
На большом паркете медового цвета, в круглом зале, Раздватрис преподавал свое искусство.
Он сам играл на черной флейте, которая каким-то чудом держалась у его губ, потому что он все время размахивал руками в кружевных манжетах и белых лайковых перчатках. Он изгибался, принимал позы, закатывал глазки, отбивал каблуком такт и каждую минуту подбегал к зеркалу посмотреть: красив ли он, хорошо ли сидят его бантики, блестит ли напомаженная голова…
Пары вертелись. Их было так много и они так потели, что можно было подумать следующее: варится какой-то пестрый и, должно быть, невкусный суп.
То кавалер, то дама, завертевшись в общей сутолоке, становились похожими либо на хвостатую репу, либо на
…Три фигуры подошли к кровати наследника…
На огромных подушках покоилась его голова с растрепанными золотыми волосами.
Воспитатель нагнулся и приблизил лампочку к бледному лицу мальчика. В маленьком ухе сверкала капля, будто жемчужина в раковине.
Золотисто-зеленый свет переливался в ней. Воспитатель прикоснулся к ней мизинцем. На маленьком ухе ничего не осталось, а всю руку воспитателя пронизал острый, нестерпимый холод.
Мальчик спал непробудным сном.
А через несколько часов наступило то прелестное утро, которое мы уже имели удовольствие описывать нашим читателям.
Мы знаем, что произошло в это утро с учителем танцев Раздватрисом, но нам гораздо интереснее узнать, что стало в это утро с Суок. Ведь мы ее оставили в таком ужасном положении!
Сперва решено было бросить ее в подземелье.
— Нет, это слишком сложно, — сказал государственный канцлер. — Мы устроим скорый и справедливый суд.
— Конечно, нечего возиться с девчонкой, — согласились Три Толстяка.
Однако, не забудьте, что Три Толстяка пережили очень неприятные минуты, удирая от пантеры. Им необходимо было отдохнуть. Они сказали так:
— Мы поспим немного. А утром устроим суд.
С этими словами они разошлись по своим спальням.
Государственный канцлер, который не сомневался в том, что куклу, оказавшуюся девочкой, суд приговорит к смерти, отдал приказание усыпить наследника Тутти, чтобы он своими слезами не смягчил страшного приговора.
Три человека с фонарями, как вы уже знаете, проделали это.
Наследник Тутти спал.
Суок сидела в караульном помещении. Караульное помещение называется кордегардией. Итак, Суок в это утро сидела в кордегардии. Ее окружали гвардейцы. Посторонний человек, зайдя в кордегардию, долго бы удивлялся: почему эта хорошенькая печальная девочка в необыкновенно нарядном розовом платье находится среди гвардейцев? Ее вид совершенно не, вязался с грубой обстановкой кордегардии, где валялись седла, оружие, пивные кружки.
Гвардейцы играли в карты, дымили синим вонючим дымом из своих трубок, бранились, поминутно затевали драку.
Эти гвардейцы еще были верны Трем Толстякам. Они грозили Суок огромными кулаками, делали ей страшные рожи и топали на нее ногами.
Суок относилась к этому спокойно. Чтобы отделаться от их внимания и насолить им, она высунула язык и, обратившись ко всем сразу, сидела с такой рожей целый час.
Сидеть на бочонке ей казалось достаточно удобным. Правда, платье от такого сиденья пачкалось, но уже и без того оно потеряло свой прежний вид: его изорвали ветки, обожгли факелы, измяли гвардейцы, обрызгали сиропы.
Суок не думала о своей участи. Девочки ее возраста не страшатся явной опасности. Они не испугаются направленного на них пистолетного дула, но зато им будет страшно остаться в темной комнате.
Она думала так:
«Оружейник Просперо на свободе. Сейчас он вместе с Тибулом поведет бедняков на Дворец. Они меня освободят».
В то время, когда Суок размышляла таким образом, ко Дворцу прискакали три гвардейца, о которых мы говорили в предыдущей главе. Один из них, голубоглазый, как вы уже знаете, вез какой-то таинственный сверток, из которого свисали ноги в розовых туфлях с золотыми розами вместо пряжек.