Из шестидесяти изданий остается четыре.
Игра замирает, давая место серьезной работе, а от прежнего увлечения остается след в школьном музее, в виде полного комплекта всех изданий.
«Дзе, Кальмот и К°»
Грузинский князь Георгий Джапаридзе. – Личное дело Михаила Королева. – Корыстный характер. – Колониальный спекулянт. – Таинственный узелок и балалайка. – Талон № 234. – Дзе и Кальмот. – Жвачный адмирал. – Голый барин. – Кубышка.
Четверка пришла с Сергиевской. Сергиевская была интернатом с дурной славой. Попасть на Сергиевскую считалось несчастьем.
Там в интернате царила железная казарменная дисциплина… Воспитанники сидели в душных комнатах и гуляли редко, да и то лишь с надзирателями. Наказания за проступки, придуманные завом, не поддаются описанию. Одно из них было такое.
Воспитанника, совершенно нагого, сажали в темный карцер, который по приказу изобретательного садиста был превращен в уборную. Наказанный просиживал в карцере без хлеба и воды по три, по четыре дня, валялся в нечистотах, задыхался в скверных испарениях.
Сергиевка так прославилась, что на нее обратили внимание судебные власти.
После громкого и скандального процесса интернат расформировали. Находившихся в нем подростков распихали по разным приютам.
Четверка попала в Шкиду.
Самый старший, Джапаридзе, – сын грузинского князя, морского офицера.
У Джапаридзе типичное грузинское лицо: крупный орлиный нос, оттопыренные уши и белоснежные неровные зубы.
Детство свое Джапаридзе, по семейной традиции, должен был провести в корпусе. Там он почти два года учился искусству командовать и хорошим манерам. Корпус привил ему любовь к военной выправке, чистоте костюма, спартанству. Но корпус же изломал его душу, сделал его лживым, скрытным и обманщиком.
Корпус в семнадцатом году закрыли, кадетов попросили выйти вон. Джапаридзе пожил дома, проворовался и пошел скитаться по интернатам и детдомам. Вышибали из одного интерната – он шел в другой. Так докатился до Сергиевской. На Сергиевской жил два года и, издерганный, уставший в пятнадцать лет, нашел тихую пристань в республике Шкид.
У Королева голова совершенно круглая, щеки одутловатые и румяные. Полная невысокая фигура, римский нос и слегка курчавая голова придают ему сходство с патрицием времен Юлия Цезаря.
Королев – незаконнорожденный. В анкете «Личного дела Михаила Королева» в графе «Занятие родителей» сказано: «Рожден вне брака».
В старое николаевское время для «рожденных вне брака» был один путь – воспитательный дом, приют и ремесленная школа.
Королев с малых лет скитался по приютам. За это время его «личное дело» разбухло: каждый интернат давал ему свою характеристику…
Одна из них, написанная казенным языком старого педагогачиновника, характеризует Королева как «мальчика с довольно прочно укрепившейся привычкой лениться». На шести листах пожелтевшей канцелярской бумаги описываются последствия этой «привычки»:
«В результате знания мальчика в настоящее время оказываются столь слабыми, что он не может быть переведен в класс «Д» и ему в возрасте почти пятнадцати лет приходится вторично слушать детский элементарный курс, то есть в то время, когда в нем уже в достаточной степени пробудились физические потребности взрослого человека и окрепла привычка весело и праздно проводить время, на удовлетворение чего, конечно, направлены все помыслы и желания этого мальчика уже теперь».
Дальше описываются способы «удовлетворения потребностей взрослого человека»:
«Сильно развитые в нем привычки курить, лакомиться и т. д. довели его до пути легкого раздобывания средств и предметов потребления для удовлетворения этих потребностей, в силу чего, конечно, он стал постоянно замечаться в проступках корыстного характера: срезывание проводов и других принадлежностей арматуры электрического освещения, отвинчивание дверных ручек, присваивание мелких инструментов в сапожной мастерской и т. п. Все эти предметы направлялись им на базар для обмена на папиросы и лакомства».
Детдом переезжает на дачу, в колонию, где
«надзор и работа над Королевым, естественно, затруднялись и осложнялись по местным условиям. Порочные наклонности этого мальчика проявились самым резким образом: близость деревни, процветание там товарообмена, затруднительность ежеминутного учета наличия воспитанников создавали благоприятную к тому почву. Здесь Королев, вопреки выраженному ему лично запрету, стал постоянно убегать в деревню и возвращаться в школу лишь поздно ночью; в деревне он стал обменивать на продукты находящиеся на руках или похищенные им у товарищей казенные вещи, особенно полотенца; жертвами его спекуляции сделались даже няни, к которым он сумел подладиться под видом желания услужить им: у одной он взял деньги на селедку и принес ей за это стакан молока, уверяя, что селедка оказалась червивая; от другой, получив деньги на табак и папиросы, ничего ей за них не принес, обещая вознаградить ее в будущем, – оказалось, что папиросы выкурил сам…».
За эти деяния Королева из колонии отправили к матери в Питер.
«Но он, пользуясь слабостью матери и подделав отпускной билет, возвращается с откуда-то добытой им балалайкой и узлом тряпья обратно на место расположения колонии; минуя интернат, пробирается в деревню, выменивает привезенные с собой вещи и возвращается затем в Петроград…».
Составлявший характеристику воспитатель-чиновник не знал, где скитался выгнанный за воровство Мишка Королев… Не знал, откуда Мишка добыл балалайку и «узел тряпья»… Королев все лето «гопничал», ездил по железным дорогам с солдатскими эшелонами, направлявшимися на фронт. Там он и слямзил балалайку.
Это характеристика не Сергиевского интерната. Это характеристика нормального детского дома. Заканчивалась она просьбой перевести Королева в «одну из школ для трудных в воспитательном отношении детей в возрасте от двенадцати до шестнадцати лет».
Просьба была удовлетворена.
Королева переслали в «сивую» Сергиевскую, как неодушевленный предмет, по «сопроводительному талону» № 234:
«При сем препровождается Михаил Королев, четырнадцати лет».
И доставивший его на место получил квитанцию «в том, что Королев Михаил, 14 лет, принят».
Сергиевская дала о нем не менее блестящую характеристику:
«Мальчик безусловно способный, но ленивый и иногда просто сонный, способный дремать во время уроков. Дисци плине подчиняется не всегда, очень упрям, порою вызывающе дерзок и груб. В школе пробыл год и за это время несколько раз попадался в крупном и мелком воровстве, взломе замков и в самовольных отлучках из школы. В классе невнимателен, во время уроков занимается посторонними книгами, часто балагурит и этим мешает занятиям других. К товарищам относится хорошо и пользуется у них авторитетом. Со старшими развязно-внимателен или угрюмо-замкнут, считает себя весьма самостоятельным. Курит, замечен не раз в карточной игре. К матери относится внимательно».
Последний аттестат Королеву был дан «Детским обследовательским институтом психоневрологической академии». Отзыв, подписанный профессором психиатрии Грибоедовым, гласит:
«Королев Михаил страдает остро протекающей неврастенией на почве, по-видимому, умственного переутомления. Летом страдает бессонницей, не спит совсем по две ночи подряд. Королев нуждается в отдыхе, водо-, свето– и воздухолечении, каковое может быть проведено в Воспитательно-Клиническом Институте для нервных больных».
Но «водо-, свето– и воздухолечения» Королев не получил. Сергиевская рассыпалась, и он попал в Шкиду.
В Шкиде две первые характеристики не подтвердились. Королев не воровал, вел себя прилично и бузил в меру. Незаметно было в нем также и следов «умственного переутомления».
Лишь в одном отзыв профессора Грибоедова оказался правильным. Мишка Королев страдал неврастенией и бессонницей.
В эти бессонные ночи он безумствовал, был сам не свой. Ругал воспитателей последними словами, балагурил, плакал… А выспавшись, «опохмелившись», каялся и снова становился «нормально-дефективным».
Таков Королев Михаил.
Третий тип – Старолинский.
Он – низенького роста. Лицо у него совсем детское, а манера одеваться и фигура делают его похожим на старорежимного гимназистика. У Володьки Старолинского отца не было, были лишь мать и отчим, ломовой извозчик. Старолинский тоже неврастеник. Страдает клептоманией; когда находят припадки, ворует что попало; кроме того, он самый неисправимый картежник…
На Сергиевскую Старолинский попал, как и товарищи его, за воровство и в Шкиду пришел со скверной репутацией.
Четвертый – Тихиков.
Сергиевская его характеризует так:
«Тихиков Евгений – мальчик из интеллигентной семьи, круглый сирота, имеет дядю. Тихиков – очень способный мальчик, все усваивает легко и хорошо занимается, но не чужд лени. К товарищам относится хорошо, но держится несколько особняком. Не терпит общих прогулок и всегда под каким-нибудь предлогом старается остаться дома. Со старшими сдержан, возражает всегда логично и почти не грубит. В классе сидит прилично. Курит, порой увлекается карточной игрой, не чужд спекуляции, но вообще мальчик любознательный, отзывчивый, серьезный и несколько замкнутый».
У Тихикова треугольная голова, высокий лоб, коротенькая, нескладная фигура. В Шкиде до конца дней своих Тихиков оставался замкнутым, бузил редко.
Четверка пришла в Шкиду крепко спаянной в неделимый союз. Думали сообща отстаивать свои интересы. Наученные опытом Сергиевской, не ожидали встретить хороший прием.
Но ошиблись. Встретили их очень хорошо, как впрочем, встречали и всех других.
С первого же дня Джапаридзе, как самый развитой, примкнул к «верхам». Узнав, что в Шкиде издаются журналы, он заявил о своем желании издавать журнал «Шахматист». Вероятно, узрев в этом какую-либо для себя выгоду, Янкель заключил с ним сламу.
Королев вошел в сламу с Купцом, а Старолинского взял под свое покровительство Пантелеев.
Лишь один Тихиков остался без друзей закадычных. Вечно сидел он за партой, читал Майн Рида или Жюля Верна и что-то все время жевал… Жевал, пережевывал, отрыгал и икал. За это впоследствии он получил кличку Жвачное.
Четверка принесла с собой старые клички: Королев – Флакончик, Старолинский – Мальчик, Тихиков – Адмирал, а Джапаридзе – кличку непечатную.
В Шкиде лишь одному Тихикову удалось сохранить прозвище Адмирал, остальных переименовали в первый же день их прихода.
– Джапаридзе – слишком длинно, – заявил Японец. – А похабных кличек мы не даем. Поэтому назовем тебя просто Дзе.
– Ваше дело, – согласился грузин, – Дзе так Дзе.
Старолинского тот же Японец назвал почему-то Голым барином.
Звали его впоследствии Голый барин, Барин, Голый и просто Голенький.
Королева прозвали Кальмотом за то, что он вместо «кусок» говорил «кальмот»:
– Дай мне кальмот хлебца.
Или:
– Одолжи кальмотик сахарина.
Одновременно с Сергиевской четверкой пришел в Шкиду и Кубышка, бесшумный человечек с пухлым лицом и туманным прошлым.
Саша Пыльников
Косталмед действует. – На гимнастику, живо! – Исцеление прокаженных. – «Альте камераден». – Мюллеровская гимнастика. – Манна небесная на классной печке. – Парень с бабьим лицом. – Туфля. – Жест налетчика. – Недотыкомка.
Прозвенел звонок, кончилась перемена. В класс четвертого отделения вошел Косталмед, он же Костец.
– На гимнастику, живо!
Ребята нехотя поплелись из класса.
– Живо! – подгонял Костец, постукивая круглой полированной палочкой.
Когда все вышли из класса, за партами остались сидеть Японец и Янкель.
– А вы что? – подняв брови, спросил Костец.
– Не можем, – скривив лицо, проговорил Японец. – У нас ноги болят.
Больные шкидцы по приказанию Викниксора освобождались от гимнастики.
– Покажите, – сказал Костец.
Японец, прихрамывая, подошел к воспитателю и поднял босую ногу. Нога на пятке пожелтела, вздулась, и в самом центре образовалось отвратительное на вид нагноение.
– Нарыв в последней стадии, – стонущим голосом отрекомендовал Японец. – В уборную еле хожу, не только что на гимнастику.
– Ладно, оставайся, – сказал Костец. – А ты? – обратился он к Янкелю.
Янкель чуть ли не на четвереньках подполз к халдею.
– Сил нет, – прохрипел он. – Замучила, чертова гадина.
Он загнул брюки. На изгибе колена и дальше к бедру проходил страшный, красный с синеватыми прожилками шрам.
– Где это тебя угораздило? – поморщившись, спросил Костец.
– Дрова пилил, – ответил Янкель. – Пилой. Ходить не могу, дядя Костя, тем более упражнения делать.
– Оставайся, – согласился Костец и вышел из класса.
Когда он вышел, Янкель, плотно закрыв за ним дверь, сказал:
– Ну, брат, сейчас, пожалуй, можно и вылечиться.
С этими словами он подошел к своей парте, загнул брюки и, помусолив ладонь, одним движением руки смыл страшную рану.
То же самое сделал и Японец.
Исцелившись, оба уселись за парты. Японец вынул книгу, а Янкель – начатый журнал.
Этот способ отлынивания от гимнастики был придуман Янкелем; он же, обладая способностями рисовальщика, художественно разрисовывал, за небольшую плату, язвы, раны, опухоли и прочее.
Костец верил, что эти болезни – настоящие. И сейчас, когда воспитатель поднимался наверх в гимнастический зал, его душа под грубой казарменной оболочкой халдея была преисполнена состраданием к несчастным мученикам.
А в гимнастическом зале уже собрались ребята. Когда вошел Костец, они визжали, возились и слонялись без дела по большому залу.
– Ста-новись! – закричал Костец.
Ребята зашевелились, как муравьи, и в конце концов выстроились по ранжиру в прямую линию.
Первым с правого фланга стоял Купец, за ним Цыган, Джапаридзе и Пантелеев. За Пантелеевым обычно становился Янкель, сейчас же место оставалось свободным, и Костец скомандовал:
– Сомкнись!
Шеренга сомкнулась.
– Равнение на… пра-во!
Все головы, за исключением головы Воробья, повернулись в правую сторону, Воробей же задумался и прослушал команду.
– Воробьев, выйди из строя, – приказал Косталмед.
Воробей вышел.
– Имеешь запись в «Летопись», – сообщил Костец и добавил: – Стань на место.
Добившись, чтобы шеренга выстроилась в идеально прямую линию, Костец повернул ее направо.
Третьеклассник Бессовестин, хорошо игравший на рояле и благодаря этому плохо учившийся, уселся за пианино.
– Шагом марш! – скомандовал Костец.
Бессовестин заиграл старинный марш «Альте камераден», и под звуки марша три десятка босых ног заходили вдоль стен зала.
Шли гуськом. Впереди выступал Купец: шел он лучше всех, имел выправку, полученную еще в корпусе. Не успевая в других предметах, Купец страстно любил гимнастику.
Остальные шли не так молодцевато, лишь Пантелеев, Дзе и Цыган подделывались под Купца, хотя и не совсем удачно. Зато Воробей, получивший запись в «Летопись», бузил. Он шел не в ногу, растягивал интервалы и, очутившись за спиной Костеца, показывал ему кукиш или язык.
– Левой, левой, – командовал Костец, отстукивая такт полированной палочкой. – Левой, левой. Раз, два, раз, два…
Осеннее солнце тускло отражалось в паркетных квадратах и белыми пятнышками бегало на выкрашенных под мрамор стенах…
– На-а гимнастику… выходи!
Купец, дойдя до середины стены, круто повернул налево.
У противоположной стены шеренга разошлась через одного в разные стороны и сошлась уже парами, а затем четверками.
– Стой! Отделение, разом-кнись!
Отделение разомкнулось.
Ребята расположились на квадратах паркета, как фигуры на шахматной доске.