– Он все сделает сам, – отрезал отец.
– Лодя, – взмолилась мама. – Ну, как же так?
– Мама! Ничего не произошло.
Наконец-то он попал в свою комнату и закрыл дверь. Но мелодия ушла от него. Он смотрел на белые клавиши электронного пианино и чувствовал, что ничего не сможет сыграть. Звук умер. Он остался в виде зрительной картинки: двор, окно, качели. Но самого звука, похожего на тщательно ограненный хрусталик, не было.
Всеволод поймал себя на том, что думает о телескопе. Он сам мог взять у отца деньги и купить его. Не такая уж это и запредельная сумма. Телескоп можно было вообще не брать. Звезду еще можно было бы наблюдать неделю. Вот только погода… Надо было торопиться, и решение пришло неожиданно. И если бы не странная соседка, налетевшая на него, начавшая кричать… Но телескоп вернется. Торопиться некуда. Ничего особенного не произошло.
Утром стало понятно: произошло. И даже много что произошло. Как будто само белое здание гимназии все узнало и теперь демонстративно отворачивалось от него – входную дверь слегка перекосило, и она не сразу открылась.
Первым, кого он встретил в раздевалке, был Лелик.
– Зачем ты принес мне телескоп? – подступил к нему Всеволод. – Мог бы сразу нести его в гимназию.
Лелик тонок и высок. У него такие же, как у Всеволода, длинные светлые волосы. Позолоченная оправа очков делает его лицо строгим.
– Кто брал, тот пускай и возвращает. – От волнения у Лелика бегают глаза. Он старательно смотрит мимо, но все равно мажет растерянным взглядом по лицу приятеля.
– Если исходить из твоей логики, то ты должен был отдать телескоп Сергею, он Свете, и уже Нина принесла бы его в кабинет. Нина! Все подумают на нее. А так как она одна не ходит, только вместе со Светой, то на них обеих.
Лелик резко приблизился, так что Всеволоду пришлось сдержаться, чтобы не отойти.
– Ты трус! Еще и сволочь! И не приплетай сюда Свету с Ниной! И вообще – катись в свою Камбоджу! Гиббон!
Он оттолкнул Всеволода и пошел прочь.
– Лелик!
Белов уходил.
– Алексей!
– Мне не о чем с тобой больше говорить, кхмер!
– Ой, что будет?
Нина подошла незаметно, потянулась, чтобы взять Всеволода за локоть. Но он резко опустил руку в карман.
– Держите свои деньги! – протянул он конверты. – Я сам решу этот вопрос! Не надо лезть не в свое дело!
Нина попятилась, глядя на высокого одноклассника снизу вверх. В глаза. Лоб прикрывают кудряшки челки. А у него… у него волосы прямые. Как у черных фигур. Это у белых – волнистые.
– Телескоп не у тебя? – пытала Нина.
– Это не важно!
Он сунул конверты в Нинин кулачок.
– Спасибо, что приходили. Но помощь никому не нужна.
– А Лелик? За что ты его? И при чем здесь Камбоджа?
Ах, как Нине хотелось пробиться сквозь эти холодные глаза, достучаться до этого рационального мозга, разворошить его палкой, чтобы найти обыкновенную человеческую эмоцию. Но Всеволод смотрел мимо, и что у него там внутри было, что пряталось за этим упрямым лбом – так и оставалось непонятным.
– У нас, кажется, сейчас литература.
Он поправил на плече сумку, убрал кепи и вышел из раздевалки.
– Только не наделай глупостей! – налетела на него Света и помчалась дальше по коридору.
Странно, но это событие его взволновало. Приходилось сильно задирать подбородок, подбадривая самого себя, иначе все эти разговоры начинали сбивать его с толку. А у него высшая цель. У него есть музыка, есть шахматы. Остальное – суета, жизненный мусор. И эта история с телескопом… Все очень некстати.
Класс возмущенно гудел. Уже ни для кого не было секрета в том, что произошло, а поэтому обсуждение шло в полный голос.
– Ты неправ, – шипела Света. – Пойди и извинись.
– Твой гамбит не работает, – усмехнулся Мишка, щелчком закрывая учебник и тут же большим пальцем другой руки возвращая обложку обратно.
– Работает, когда к нему не примешивают эмоции, – Всеволод простучал по парте первые такты марша.
Лелик хмыкнул, но голову не повернул.
Всеволод положил руки перед собой. Да, с Камбоджей он поторопился. Зря сказал.
Длинные тонкие пальцы невольно шевелились. Он слушал музыку класса, и ему хотелось все это немедленно переложить на ноты. А еще он пытался расставить класс по шахматной доске. Лелик будет прямолинейной турой. Нина со Светой – легкомысленными конями. Мишка станет резвым офицером. Остальные сойдут за пешек, бессмысленные, разменные фигуры. Себя он видел гроссмейстером, поэтому на доску не выдвигал. Первой пойдет вперед королевская пешка, чтобы открыть дорогу ферзю. Решительный и категоричный – это, конечно, отец. Королем, как это ни странно, станет мать. Ее полнота и малоподвижность очень соответствуют этой неповоротливой фигуре, от которой все зависит.
– Бортко! – вывел Всеволода из задумчивости голос учителя литературы. – Кажется, ты сейчас не с Пушкиным.
– Нет, – легко согласился Всеволод.
– Почему? Чем он тебе не угодил?
– Пушкин любил играть в карты, а я предпочитаю шахматы.
Ответ противника, и вторым ходом надо выводить коня.
– Сева, не заиграйся! Вспомни, что стало с Германом.
– Он положился на случай. Чистая игра – это точный расчет.
Класс наконец-то притих, прислушиваясь.
– Никакой расчет не может быть точным, – негромко возразил учитель. – Потому что человек не знает все наверняка. Неизменно есть что-то, что ему незнакомо. Ты помнишь историю Ромео и Джульетты?
Дальше выводим пешку, чтобы защитить коня и освободить место для слона.
– Вы хотите сказать, что Ромео поторопился?
– Нет, Ромео все правильно рассчитал – без Джульетты он бы не мог жить. С одним упущением. Даже если ты видишь тело в склепе, не факт, что человек мертв. А Джульетта не была мертва. Он этого не мог знать, поэтому умер. Если бы знал, не умер бы.
Всеволод отвел взгляд, мысленно представляя шахматную доску. Теперь хорошо бы разыграть партию слона, но он куда-то делся. Само поле стало вести себя странно. Его как будто встряхнули, и теперь не разобрать, где какие фигуры.
– Я учту это.
Всеволод сел, откинувшись на спинку стула. Класс смотрел напряженно, ждал. Но ему нечего было сказать. Во всей этой истории он не видел и капли своей вины. Почему ему должно быть кого-то жалко?
– Что ты собираешься делать? – насела на него на перемене неугомонная Нина.
В очках, с хвостиками, она была похожа на трудолюбивую пчелку. А еще румянец, словно она только что долго и с удовольствием занималась спортом. Этот румянец волновал. Было в нем что-то неправильное. Какой может быть румянец после многочасового неподвижного сидения за партой? А он был! И это придыхание, словно после долгого бега. Или перед долгим бегом. Сплошное нарушение законов физики.
– Играть в шахматы с историком. – Всеволод с трудом оторвал взгляд от лица Нины и стал не спеша складывать тетрадь, учебник, дневник. Разложил ручки в пенале, выровнял их по размеру.
– Я про Лелика и телескоп.
– Телескоп вернется на место без чужих истерик. – Щелкнул замок портфеля.
– Роман Сергеевич сказал, что за такое выгоняют из школы.
– Возможно, но это не самое страшное, что бывает в жизни. – Он одернул на себе пиджак и пошел к двери.
– Если ты не скажешь, то скажу я!
– И кто после этого будет предателем? – Всеволод обернулся в дверях. – Я сказал, чтобы спасти всех. А ты хочешь сказать, потому что тебе обидно. Разные мотивации.
– Ну, нельзя же так! – Ниночка готова была расплакаться. Сжала кулачки, сдерживаясь, и даже на цыпочки приподнялась.
– Нина, тебе не кажется, что эмоции глупы?
– Как ты можешь!
Всеволод перевесил сумку на другое плечо, поправил лямку. Зачем он стоит? С кем говорит? О чем?
– Если разбирать эту ситуацию, – со вздохом произнес он, – то взяла телескоп ты.
– Но я же для тебя! – Нина широко раскрыла рот, словно ей не хватало воздуха.
– Плохая была идея, – скривился Всеволод.
– Но я же хотела…
– Это понятно. Ты собираешься говорить правду, тогда говори ее до конца, называй все имена. И свое в первую очередь. – Надо было идти. И Нину надо было как-то успокоить, чтобы она не суетилась. – Пострадает гораздо больше человек, чем ты можешь представить. Мы об этом говорили. И все согласились. А Белов струсил. Но защищаете вы почему-то его, хотя я всего лишь поправил ситуацию.
Как легко людей поймать в моральный капкан. Все знают, что такое «хорошо» и что такое «плохо», даже пытаются мерять события линейкой со шкалой «хорошо-плохо». Но тут же начинаются несоответствия, натянутости и проколы. Типа того, что Том Сойер хороший парень, хоть и врет, ворует, издевается над взрослыми, прогуливает школу. Это даже несколько скучно.
День накатывал приливной волной. Математика, физика – все отлично. Литератор попросил зайти поговорить. Физкультура с прыжками через коня – ладно, забудем. Надо беречь руки, он так и сказал физруку. Лелик ходит, кривит губы в усмешке. Считает себя напрасно обиженным. А потому победителем. Ну, ничего, побеждает тот, кто побеждает. А Всеволод победит. Немного времени, и он докажет свою правоту. И тогда они поймут, что он поступил правильно. И Ромео не умрет. А ведь действительно, его надо было всего-навсего предупредить, но письмо отца Лоренцо опоздало. Опоздало… И Ромео поторопился…
– Сева, ты сегодня рассеян.
Они только начали игру. Всеволод всегда ходил очень быстро, почти не обдумывая ходы: за свою жизнь отыграл столько партий, что, глядя на противника, мог сказать, какую манеру игры тот выберет. Партнер только заносил руку над фигурой, а Всеволод уже был готов сделать следующий за этим ход.
– Меня расстраивает, что в жизни все подчинено не логике, а эмоциям, – негромко произнес Всеволод, поигрывая снятой с доски пешкой.
– Ты удивляешь меня! Как можно жить без эмоций?
Историк молод и азартен, с маленькими усиками. Тяжелые волосы с рыжинкой подстрижены ровным кружком.
Фигуры расходятся по полю, падают на парту поверженные. Бой идет по всем правилам.
– Эмоции создают историю.
– Историю создает расчет. То, что нужно человеку на данный момент. – Всеволод попытался вернуть ритм и тут же стал делать ошибки. – Александр Македонский понимал, как можно прославить свое имя и страну. Наполеон собирался остаться в истории. Гитлер ратовал за возвышение арийской нации и уничтожение евреев с цыганами. Где же тут эмоция?
Его тура слетела с поля.
– И все они были невысокими людьми с большими комплексами, – осторожно закончил историк, выдвигая вперед ферзя. – Ты еще забыл Нерона, любившего свою сестру. А также Ивана Грозного, всю жизнь мстившего за смерть матери. Без эмоций никуда.
– Ни Нерона, ни Грозного не волновало, что о них думают. – Всеволод теперь смотрел только на доску, но было поздно. Игра шла не в его пользу. – Грозный приглашал к себе в Александровскую слободу купцов, сажал за обеденный стол, а потом натравливал на них разъяренных медведей.
– Шах. – Историк с улыбкой глянул в горящие глаза Всеволода. Все это было так знакомо и так наивно. – В следующем году вы будете проходить «Преступление и наказание». Раскольников построил теорию, обыкновенную, все объясняющую теорию, а когда решил применить ее на практике, не справился с эмоциями и попал на каторгу.
Это была ловушка. В памяти зазвучал танец игрушек из балета Чайковского «Щелкунчик». Последнее время его постоянно пытаются поймать на мелких несоответствиях.
– Но есть ведь что-то, что выше эмоций, – он попытался увести короля, хоть это и было безнадежно.
– К сожалению, нет, – передвинул свою фигуру историк. – Эмоция самый сильный двигатель в мире. Шах. И, извини, мат. Впрочем, есть еще правила. Если им следовать, вероятность проигрыша будет минимальной. Типа того, что не надо курить на территории школы – не будет проблем. Недавно выгнали парня из одиннадцатого. А все почему? Правило! Не нарушай. А если нарушаешь, то сначала изучи предмет. Ты же сегодня рассеян. Вероятно, кто-то тебя расстроил. Это эмоция.
Всеволод прищурился.
– Это всего лишь игра, – тихо произнес он. – В следующий раз я буду внимательней. Только и всего.
– Пускай будет стечение обстоятельств, – усмехнулся историк. – Ни Нерона, ни Грозного не осуждали, потому что они были выше всех, кто их окружал. Тебя осуждают равные, твои одноклассники.
– Мне нет равных, – поднялся Всеволод. – Все это отлично знают!
Историк широко улыбался в усы. Всеволод почувствовал себя оскорбленным. Он уже набрал воздуха, чтобы ответить, но историк опередил его:
– Для своего возраста – да. Но тебе всего пятнадцать, и вокруг слишком много тех, кто может тебя оценить.
– Значит, надо стать выше всех, – произнес Всеволод, вскидывая подбородок.
– Попробуй. Но помни про правила. Их нарушать не стоит.
Фигуры с грохотом посыпались в нутро деревянной коробки.
– Иначе желающих доказать твою неправоту будет очень много. Ты к этому готов?
– Если все будет правильно рассчитано, то никаких доказательств не понадобится.
– Интересное утверждение. Не оригинальное, но интересное. Хотя если говорить про правила, то ты их сейчас нарушаешь. Неправильно нарушаешь.
– И как же я должен был поступить?
– Переводить стрелки на друга – это неправильно, это нарушение.
Всеволод открыл рот, чтобы возразить, историк не дал ему сказать.
– Не торопись! Предавать плохо, но если очень нужно, оправданно, то сделать это можно. Но опять же делать это надо по правилам. И правило простое: надо было всего лишь скрыть, что Белова выдал ты. Вот и все. – Историк развел руками. – Правило, – посмотрел он на правую руку. – Нарушение правил, – посмотрел он на левую. – Все просто. Нарушать тоже надо по канону.
Всеволод потянул к себе коробку. Не закрепленная нижняя часть распахнулась, выпуская на волю фигуры. Падая, они звонко сталкивались. Без всяких правил.
Всю дорогу домой Всеволод думал, что историк неправ. Потому что никакого правила он не нарушил. Наоборот, он поступил правильно. Сделал все, чтобы другие правила не нарушили. Но все это было чересчур сложно.
В небе собирались тучи, обещая дождь. Ноябрь, а снег все еще слишком робок, чтобы лечь надолго. Все время тает, оставляя под ногами противную жижу. А с неба льется дождь. Звезд не будет.
Всеволод подставил руку в перчатке под дождинки. Они сразу запорошили черную кожу, побежали по морщинкам ленивыми ручейками. Он сложил ладонь ковшиком, заставляя воду сбежать в получившуюся воронку. Все ведь можно сделать так, как хочется. Надо только подождать…
Мама держалась. Она поджимала губы, поглядывала в окно на дождь и молчала. Собирается спрашивать и наставлять, но пока молчит. На обед сделала винегрет и котлеты. Всеволод смотрел на бордовую смесь в своей тарелке. Нагромождение кубиков картошки, моркови и огурца было неправильным – все это рождало странное ощущение неудовольствия от беспорядка.
– Ешь лучше, – заметила мать. – Тебе сегодня еще заниматься.
– Я никуда не пойду!
Смотреть в окно и слушать радио «Эхо Москвы» – нет, не сегодня. Всеволод с тарелкой отправился в гостиную. Телевизор – вот что его сейчас спасет.
– У тебя разве нет дополнительных по физике? – шла за ним по пятам мать.
– У меня больше нет дополнительных!
На экран выплыла сцена из сериала.
«Я прошу тебя, пожалуйста! Нам надо с тобой поговорить!» – кричала героиня уходящему в дождь герою.
– Как это нет? Как это? – кудахтала мама.
«О чем? О чем мы можем с тобой говорить? Ты сама сказала, что не любишь меня! Какие еще могут быть разговоры?» – надрывался брошенный юноша, залитый слезами и дождем.
– Мама! Не видишь? Я ем! – Всеволод утопил вилку в салате.
«Не уходи! Я не хочу, чтобы ты расстраивался. Ну, подожди!»
Он подавился винегретом и фыркнул.
– Ну что, что? – устало бросила перед ним салфетку мама. – Уже и есть разучился.
«Хватит этих разговоров! Поговори с кем-нибудь другим!» – крикнул герой, но уходить не торопился. Стоял спиной к зрителям и чего-то ждал. Дождь картинно барабанил по его куртке.