– Понятия не имею! – Калерия Викторовна вздернула вверх острый подбородок. – Я только высказала свое мнение! А что делать – сам решай!
Глава 8
– Ну не хочу я этим заниматься, Егор Андреевич! Не получается у меня! – Матвей прошелся по классу, потом сел за парту и уставился в окно.
После разговора с преподавательницей математики он точно решил, что это занятие – редактировать газету – не для него. Он чувствовал, что очень во многом Калерия Викторовна была права. То, что не понравилось в газете ей, не особо нравилось и ему, Ермилову. Значит, чтобы оставаться честным перед собой, надо было уступить место редактора кому-нибудь другому.
Но Егор Андреевич думал иначе.
– А по-моему, у тебя все прекрасно получается. Просто тебе надо привыкнуть к мысли, что все люди – разные. У каждого своя позиция. А твоя задача – представить в газете мнения всех!
– А Калерия Викторовна считает… – начал было Матвей, но учитель его перебил:
– Совершенно не важно, что считает Калерия Викторовна, или что считаю я, или ты. Важно, чтобы каждый мог быть услышан. Поэтому, чем отчаиваться и паниковать, лучше попроси ту же Калерию Викторовну саму написать статью. Или, лучше, возьми у нее интервью! Хотя, собственно, почему только у нее? Ты можешь опросить всех преподавателей! Пусть каждый скажет, какой, по его мнению, должна быть наша школьная газета! И в следующем номере можно эти мнения педагогов опубликовать.
– А что? Хорошая мысль… – ожил Матвей. «И как я сам не догадался насчет интервью?» – подумал он и сказал: – Ладно, пойду я. А то дел еще полно. В ящике для отзывов записок – море, надо все просмотреть.
– Удачи! – напутствовал Матвея Егор Андреевич. – Кстати, помнишь, ты говорил, что издавать газету совсем не трудно?
– Помню… – Матвей улыбнулся. – Я, видно, погорячился тогда…
Мысль Егора Андреевича действительно оказалась хорошей. Учитель литературы раздобыл где-то диктофон, и Матвей, словно заправский репортер, начал по одному отлавливать преподавателей, чтобы те сказали свое мнение по поводу статьи Авилкиной, да и всей газеты в целом. К удивлению Ермилова, педагоги высказывались охотно и в основном довольно доброжелательно.
После уроков, прослушивая в редакционной комнатке записи, Матвей вдруг понял, что ему очень понравилось сегодня изображать из себя журналиста.
«А не пойти ли мне на журфак после школы? – мелькнула у него мысль. – Интересно, примет ли во внимание приемная комиссия мой опыт работы в школьной газете?»
Он быстро набросал статью, где кратко изложил мнения каждого из учителей. И подвел итог: газета школе нужна. А учителей все-таки надо уважать и слушаться, иначе пострадает качество обучения. Так считало большинство преподавателей. Закончив статью словами: «Так что, народ, как ни крути, а учиться-то все равно нужно!» – Матвей выключил компьютер. Он решил, что должен сегодня зайти к Маше: уже второй день девушки не было в школе. Скорее всего, она заболела. «Куплю ей торт или вино граду какого-нибудь», – подумал Матвей. Хотя он понимал – в болезни Маши ничего хорошего нет, но в душе был рад, что нашелся повод с ней увидеться, причем не в школе, а в домашней, можно сказать, интимной обстановке.
После того разговора в сквере, где Маша Копейко и Матвей обсуждали стихи Безухыча, они почти не общались. Маша первой не подходила к Матвею, а он был слишком занят выпуском газеты. И теперь, проходя через пустынный холодный сквер, Матвей сомневался: а был ли тот разговор, когда ему показалось, что он, Матвей, по-настоящему нравится Маше? Правильно ли он понял Машины слова насчет стержня? Не поспешил ли, решив, что он и Маша стали теперь близкими друзьями?
Звонок за дверью, обитой черной кожей, прозвучал так тихо, что Матвей засомневался: а хорошо ли он нажал на кнопку? И он позвонил снова. Но вот щелкнул замок, дверь открылась.
– Ермилов? – Маша, казалось, была удивлена его приходу.
– Привет… – Матвей вдруг понял, что очень волнуется. – Вот, навестить решил…
– Навестить? Это здорово! – сказала Маша. – Проходи…
Матвей, не спуская глаз с девушки, вошел в прихожую. Он отметил, что домашняя одежда была ей к лицу: тонкая обтягивающая «водолазка» цвета морской волны, старенькие джинсы, на ногах уютные тапочки белым мехом наружу. Не слишком длинные, чуть вьющиеся, с легким рыжеватым оттенком волосы были стянуты на затылке в «хвостик». Матвею вдруг страшно захотелось обнять Машу, даже поцеловать. Но он сдержался. Поставил на маленький столик купленный по дороге торт, снял куртку. Потом, с тортом в руке, прошел вслед за девушкой в ее комнату.
… А там его ждал сюрприз: в большом кресле, положив ногу на ногу, восседал не кто иной, как Мишка Фрид. Он читал какую-то книгу. На журнальном столике стоял нарезанный торт, две чашки с недопитым чаем, несколько гвоздик в керамической вазе…
«Вот так-так! – бухнуло в голове у Матвея. – А я, оказывается, здесь не первый!»
Он остановился в дверях, не понимая, что делать дальше.
– О, кто к нам пожаловал! – воскликнул Мишка. Он отложил книгу, поднялся с кресла. – Главный редактор собственной персоной! Ну, привет! – И он, доброжелательно улыбаясь, протянул Матвею руку.
Тому ничего не оставалось, как эту руку пожать.
– Здорово… – пробормотал Ермилов.
Мишка снова бухнулся в кресло. Маша уже сидела на диване. Оставалось свободным еще одно кресло, и Матвей хотел уже было в него сесть, но вдруг почему-то передумал. Вместо этого он поставил свой торт на столик (и там сразу стало два торта), а потом сказал:
– Маш, я вообще-то тороплюсь. Я ведь так заскочил, на минутку. Узнать, жива ли ты… Так что пока… – И он вышел в прихожую.
Тут же из комнаты появилась Маша.
– Матвей, ты чего, а? – спросила она.
– Ничего… – пожал плечами тот.
– Это ты из-за Фрида сразу уходишь, да?
– Ничего не из-за Фрида… Я ж говорю: дела у меня… – Матвей уже натягивал куртку.
Но Маша, улыбаясь, взяла его за рукав и заставила куртку снять. Потом тихо сказала:
– Матвей, посиди, а? Ну я тебя прошу! А Мишка все равно сейчас уйдет…
Возвращение Матвея Мишка прокомментировал так:
– Ну, понял, понял… Получается, это не ты, Ермилов, торопишься! Получается, это я тороплюсь! – Он поднялся с кресла и посмотрел на Машу.
Та промолчала, и Фрид сказал:
– Ну что ж… Выздоравливай, Машуня, и вообще – береги себя…
– И ты тоже… – улыбнулась девушка.
– Ну, я… Что со мной сделается? У меня на жизнь – иммунитет!
Уже одевшись, Фрид заглянул в комнату:
– Ермилов, пока! Торт весь не сжирай! Оставь кусочек мне на завтра! – Он смешно изобразил на лице горькую тоску по оставленному торту.
– Пока, Миша! – Против воли Матвей улыбнулся: было в этом нагловатом, самоуверенном старшекласснике какое-то обаяние, что ли… По крайней мере, Матвея его постоянные шуточки уже не так раздражали: «А Фрид этот вроде парень ничего…»
И они остались вдвоем.
– Чаю тебе налить? – Маша подошла к Матвею совсем близко.
Тот кивнул: он действительно очень хотел пить. Да и от торта он тоже не отказался бы…
Пока Маша хозяйничала на кухне, Матвей оглядел ее комнату. Кроме дивана, двух кресел и журнального столика, здесь уместился еще большой письменный стол, на котором стояли компьютер и суперсовременный плазменный монитор. На стенах несколько полок с книгами.
Маша принесла чай, присела в кресло напротив Матвея. Ермилов стал рассказывать о том, что произошло в школе за те два дня, пока не было Маши: контрольная по химии, наши баскетболисты «сделали» команду соседней школы на районном первенстве… Рассказал и о том, как отнеслись к первому выпуску «Большой перемены» ребята и учителя.
– Знаешь, я даже сам не ожидал, что вокруг газеты будет столько шума. Ведь газета – это что? По сути, просто клочок бумаги с буковками…
Маша слушала его внимательно, не перебивая. Она даже засмеялась, когда Матвей в лицах изобразил ей диалог между ним и учителем физкультуры:
– Я говорю: «Антон Михайлович, что вы думаете по поводу нашей газеты?» А сам ему диктофон под нос тычу. Он на этот диктофон уставился так испуганно – и молчит! Показывает мне знаками: мол, выключи эту штуку! Я диктофон выключил и в сумку убрал. И там, в сумке, опять включил потихоньку! И тут Антона нашего прорвало. Обругал сначала и газету, и Авилкину за ее статью… А я ему говорю: «Антон Михайлович, значит, так и написать, что газета, по вашему мнению, дрянная, а Саша Авилкина – неуравновешенная истеричка?» А он: «Да ты чего, Ермилов? Это ж я так, не для протокола… А в газете напиши: мол, учитель физкультуры начинание с газетой поддерживает и критику в свой адрес готов учесть…» И потом мы с ним поговорили так, нормально… И он много дельного сказал… Погоди-ка! – вдруг опомнился Матвей. – Я все болтаю, болтаю. А главное-то не спросил! Ну, насчет твоего самочувствия!
– Да нормальное самочувствие!
Маша встала, прошлась по комнате, присела рядом с Матвеем, на мягкий подлокотник кресла.
– Так, горло поболело немного. Ну, а отец у меня – паникер. Тут же врача вызвал и в школу ходить запретил…
– А, понятно… – протянул Матвей.
Теперь Маша находилась от него так близко, что он чувствовал нежный запах ее кожи. Он понял, что сейчас не выдержит и все-таки обнимет девушку. А там – будь что будет! Как будто услышав его мысли, Маша внезапно поднялась:
– Пойду чаю заварю еще!
Они пили чай и разговаривали. Матвей мог поклясться, что никогда ни с одной девочкой ему не было так интересно общаться. У Маши было свое мнение буквально обо всем. И мнение это почти всегда было неожиданным для Матвея.
Он ушел часа через два. По дороге домой он проклинал себя за нерешительность: у него так и не хватило духу поцеловать Машу. Зато они договорились, что завтра Матвей снова придет к ней в гости.
Глава 9
На следующий день Матвей летал как на крыльях. «Поскорее бы уроки закончились!» – вертелось у него в голове. Ему очень хотелось снова увидеть Машу. Но в этот день, кроме учебы, Матвею пришлось всерьез заниматься и другими делами. Оказалось, что в школе полно талантливых ребят или, по крайней мере, считающих себя талантливыми. Стол в редакционной комнате был буквально завален листками и тетрадками. Рассказы, стихи, статьи, даже сказки… Особенно старались почему-то малыши. Одна девочка из третьего класса ходила за Матвеем как хвост все перемены и ныла:
– Ну, Матвей! Ну, ты можешь посмотреть мой рассказ про деловую белку?
– Не могу!
– А когда сможешь?
– Когда время будет!
– А когда у тебя время будет?
– Не знаю! И вообще, не мешай, не видишь – к контрольной готовлюсь!
Надув губы, девочка уходила. Но на следующей перемене все начиналось сначала. Когда третьеклассница подошла к Ермилову в четвертый раз, он не выдержал:
– Ладно, пойдем. Посмотрим, что там у тебя за белка такая…
По пути в редакционную комнату девочка безостановочно болтала. Матвей узнал, что зовут юную писательницу Катя Трофимчук, что сочиняет она с пяти лет и что несколько из ее историй были опубликованы в журнале «Веселые картинки».
– Так что я уже, можно сказать, настоящий литератор!
Когда они пришли, Матвей спросил:
– Ну что, Катя Трофимчук, где твой рассказ?
– Вот он! – Девочка достала из рюкзачка дискету.
– О как! – удивился Матвей. – А ты, я смотрю, продвинутый ребенок.
Он запустил компьютер, вставил дискету в щель дисковода. Потом, присев на стул, стал читать текст. Девочка устроилась на краешке соседнего стула.
Рассказ про деловую белку занимал всего страничку. Речь в нем шла о белке по имени почему-то Стрекоза. Стрекоза эта отличалась действительно редкостной деловитостью: она постоянно занималась заготовками для своих личных нужд ягод, грибов и прочих даров природы. И совершенно наплевательски относилась к нуждам и проблемам других обитателей леса. Кончался рассказ ужасно: деловая Стрекоза попала по неосторожности в охотничьи силки, но никто ей не помог. Так она и загнулась в силках этих. А заготовленные ею на зиму продукты были съедены другими зверями во время специально организованного по этому случаю праздника.
Прочитав рассказ, Матвей надолго задумался. Потом задал вопрос юному дарованию:
– Слушай, Катюха, а тебе не жалко белочку эту?
– А чего ее жалеть? – удивилась девочка. – Она ж сама не жалела никого! Вот заяц заболел когда, ходить не мог, все звери ему помогали. А она не стала. Вот и получила по заслугам.
– М-да… – Матвей почесал в затылке.
Формально Катя была вроде бы права.
Но Матвей чувствовал, что в таком виде рассказ публиковать нельзя. Слишком он получился бездушный какой-то. Даже, пожалуй, жестокий…
– Кать, а может, все-таки мы Стрекозу эту спасем? Ну, она осознает, что вела себя нехорошо, пообещает, там, исправиться…
– Нет! – отрезала Катя. – Мама говорит, что если кто эгоист, он никогда не исправится. Это как болезнь неизлечимая.
– Но даже неизлечимым больным все равно стараются помочь! – пытался убедить ее Матвей. – Давай, пусть придет… там, не знаю… медведь какой-нибудь и белку спасет…
– Не станет он ее спасать! – Катя была неумолима. – Он же знает, что эта белка плохая!
– А это будет медведь из другого леса! – нашелся Матвей. – Который не знает! Вот идет он, такой… – Матвей, увлекшись, вскочил со стула и прошелся по комнате косолапой походкой. – Глядь – что это, под кустиком? – Матвей довольно натурально изобразил удивление медведя, заметившего под кустом что-то непонятное. – Вот он ветки раздвигает… А там – белка! Такая несчастная, грустная… Уже, короче, еле дышит. Вот медведь ее вытаскивает из этих… как их там?…
– Силков! – подсказала Катя, с неподдельным интересом следящая за действиями Матвея.
– Ну да, из силков. Несет ее к себе домой…
– Что, в свой лес? – уточнила Катя.
– Ну да, в свой лес. И там ее выхаживает и воспитывает, как свою дочь… И она выздоравливает. И становится другой. То есть доброй и отзывчивой.
– А продукты? – спросила Катя.
– Что – продукты? – не понял Матвей.
– Ну, что стало с белкиными продуктами? Ведь они ей уже все равно не понадобятся! Могут другие звери устроить праздник и все их съесть?
– Я думаю, могут… – удивленно ответил Матвей. – Почему нет?
– Хорошо. – Катя с решительным видом поднялась. – Я все переработаю.
– То есть ты со мной согласна? – спросил Матвей.
– А что я, дура, с редактором спорить? – Катя пожала плечиками. – Мне что, переделать трудно? Совершенно не трудно! Завтра принесу!
Девочка убежала. А Матвей остался сидеть в задумчивости. Визит юной писательницы Кати Трофимчук оставил почему-то в его душе тяжелый осадок. Но тут прозвенел звонок на урок, и Матвей помчался в кабинет английского языка.
После английского уроков больше не было. Матвей вышел из дверей школы последним, позже всех своих одноклассников. Почему-то он не хотел, чтобы кто-нибудь из них увидел, как он направится к Машиному дому. Но кое-кто все-таки его заметил. Когда Матвей вышел со школьного двора, его окликнул знакомый голос:
– Ермилов! Постой-ка!
Неподалеку, прислонившись спиной к толстому стволу тополя, стоял Мишка Фрид. Матвей подошел к нему:
– Ну, чего?
Мишка вытащил из пачки сигарету, щелкнул зажигалкой, затянулся. Потом кивком указал на дорожку:
– Прогуляемся?
– Почему нет? – согласился Матвей.
Некоторое время парни шли молча. Причем отчего-то, не сговариваясь, они направились к Машиному дому. Но вот Мишка остановился. Матвей – тоже.
– В общем, так… – начал Фрид. – Ты, я так понимаю, к Машке намылился?
– А тебе какое дело? – насупился Матвей. – Куда хочу, туда и иду!
– Нет, это конечно! Я же тебе не запрещаю! Да и не могу я тебе этого запретить! – Мишка явно не хотел конфликта. – Просто я тоже ее навестить собирался. И тоже сегодня.
– А я думал, ты вчера пошутил насчет торта… Ну, чтоб тебе кусочек оставили…