В тот день все были особенно приветливы – Клавдию и вообще-то любили, за Витю-дурачка жалели. И все за них с Жоржиком обрадовались. Было это давно, и зависть в душах обитателей нашего двора тогда еще не прописалась. По двушке, по трешке собирала Клавдия – привычный путь: от Марь Васильны к тете Груше и дальше, дальше. А Борька-Кабан сам Клавдии рубль предложил, вообще в подарок, без отдачи.
Вечера как раз наступали светлые, тепло отвоевывало свое право. Все обитатели двора допоздна сидели на лавочках под окном у Шурки-Мурки. Так уж получилось, что почти все у нас назывались через черточку.
Это было самое уютное место во дворе – окно обвито вьюнками, кружевная занавеска, а на окне проигрыватель. Покрутишь ручку, с иголки пыль снимешь, и, пожалуйста, – слушай целых две минуты. «Здравствуй, моя Мурка, здравствуй, дорогая, здравствуй, моя Мурка, и прощай…» У нашей Шурки-Мурки полно пластинок было, но крутила она целыми днями только эту, как бы оправдывая свое прозвище.
В тот знаменательный вечер Шурка-Мурка сменила иголку, ее муж, Шурик-Мурик, надел поблескивающий былыми временами габардиновый пиджак, тетя Груша вышла в новом фартуке с кармашком-сердечком – в общем, все принарядились и вышли праздновать событие.
Всего на столе было полно. Толик, сын Поповичей, с утра за воблой в рыбном отстоял, еще чернильный номер на руке не стерся, и воблы этой притащил – по одной на четверых, а себе вообще целую воблешку. К Трофимчукам как раз гости с Украины приехали, их тоже к столу пригласили, и они принесли здоровенный кусок сала. Королева стола – мурцовка – в тот вечер дяде Жоре особенно удалась.
Все пили-гуляли, поднимали тосты. За Редькину Клавдию, Жоржикину удачу и за Витю-дурачка, чтоб почаще было Первое мая и Витя из своего санатория приезжал. Даже за Нонку-карлика тост говорили, чтоб, когда большая будет, замуж ее взяли, несмотря на росток.
Затем были танцы. Танцевали – кто как мог. «Здравствуй, моя Мурка» – кружились в вальсе Борька-Кабан с тетей Грушей, «здравствуй, дорогая» – бил чечетку старик Черникин, зашедший вообще случайно из соседнего двора, «здравствуй, моя Мурка, и прощай» – Жоржик с Клавдией уже валились с ног, их фокстрот имел успех.
Часам к двум ночи разошлись по домам, завтра – понедельник, на работу рано вставать.
Наступил понедельник, дядя Жоржик с Клавдией, нарядные и торжественные, пошли к открытию сберкассы – «Волгу» решили взять деньгами.
Неработающая часть двора – я, Нонка-карлик и первоклашка Кабан-младший – пошла вместе с ними.
Слегка отдавая запахом вчерашнего веселья, дядя Жора задышал в окошко кассы: «Марь Васильна, – она как раз в сберкассе кассиром работала, – выдайте, будьте любезны, выигрыш».
Марь Васильна очки протерла, стала билетик на свет для строгости смотреть, а потом начала пальцем по строчкам таблицы водить. Водила она, водила, и вдруг ее лицо начало меняться, и Жоржик с Клавдией уже волноваться начали.
Наконец Марь Васильна с изменившимся лицом протянула билетик обратно и незнакомым голосом сказала:
– Здесь такого номера нет.
Дядя Жора вместе с Клавдией, застряв в окошке головами, хором потребовали таблицу предъявить. Водят, водят пальцем – нет такого номера!
– Что ж такое? Я сам видел, видел! – чуть не плача, закричал дядя Жора. – У меня газета сохранилась! А у вас опечатка! – И он достал из кармана помятую газету с таблицей и протянул Марь Васильне: – Вот!
Повторив движение пальца, Марь Васильна удивленно закричала:
– Есть!
Но в тот же миг ее осенило, и она увидела, что протянутая Жоржиком газета двухмесячной давности. И с этой двухмесячной давности таблицей совпал номер билета дяди Жоры.
Редькина Клавдия и Кунашвили Жоржик сидели на лавочке под окном с вьюнками и плакали. Клавдия – горюче, Жоржик – по-мужски.
Вечером все узнали о случившемся и, посовещавшись, простили им все долги.
Там-та-та-та.
История девятая. Наводнение в Каракумах
Мне кажется, что даже те, кто меня не знает, знают про меня все. Это из-за журналистов – ходят и ходят. А мне отказывать неудобно – я всегда ставлю себя на их место.
Ну и вот тогда пришла ко мне очередная акула пера. Все как всегда – чайку? Кофейку?
Достает микрофон, сидит напротив. Но вместо обычного – когда, как, почему? – вдруг спрашивает: «А можно, рассказывать буду я?» Конечно, можно. Меняемся местами, и вопросы задаю я. Да, впрочем, их задавать не приходится – Алиса, эта самая акула, все рассказывает сама. А я слушаю.
– Может быть, вы, Лариса, потом обо мне стихи напишете. Про всю эту историю.
Я, еще когда в школе училась, про артистов читать любила. Ну и влюбилась в Геннадия – он тогда еще только начинал и подавал большие надежды. Я о нем тогда в журнале прочла и фото в первый раз увидела. Ну и пропала. Стала все статьи вырезать, фотографии тоже, в альбом наклеивать. Одним словом, создала личный фан-клуб. Гена быстро в гору пошел, в фильмах снимался, какие-то призы на кинофестивалях получал. А я придумывала себе биографию, вернее, не себе одной, а как бы вместе с Геннадием. В моих грезах мы за руку гуляли по дождливой Москве, лежали на пляже в Акапулько, скакали на лошадях в диких прериях, вечерами на кухне под розовым абажуром пили чай. Много всего.
Я с ним и разговаривала, и за удачи хвалила, иногда критиковала – любя, конечно.
Это тянулось много лет, уже и школа, и институт позади. И первые мои любовные опыты, и летучие романы. И даже неудачное замужество. Но все это на фоне любви, верной и преданной, – к моему кумиру, к тому времени уже заслуженному артисту.
Не могу сказать, что прорыдала всю ночь до утра, увидев его фото с молодой красавицей, ставшей его женой.
Сказать честно, я никогда ни на что не надеялась, знала, что дорожка моей нехитрой жизни никогда не пересечется с его светлым путем. Это было так же невозможно, как наводнение в Каракумах или пожар в Антарктиде.
Но иногда вечерами в редакции, где я работала, мы сидели с девчонками, и я им рассказывала фантастическую историю своего знакомства и любви с Геннадием – они знали, что я придумываю, но все равно верили. Может, я так рассказывала?.. И представляете, Лариса, однажды мне приснился сон – я в Крыму, иду вечером по набережной, а навстречу – он. Подходит и говорит: «Мы не могли с тобой не встретиться».
И вдруг в редакции мне дают очередное задание – написать о кинофестивале, который проходит как раз в том городе, который мне приснился.
В первый день кинофестиваля я с двумя знакомыми журналистками вечером пошла в кафе. Мы немножко выпили – за то, за это. А я и говорю: «Давайте выпьем за десятую годовщину моей любви к одному артисту». Ну и рассказываю, как обычно в редакции, свой несбыточный рассказ. И на самом интересном месте замираю, слышу за спиной его голос. Поворачиваю голову – он! Садится неподалеку с двумя кинокритиками. Я уже ни о чем думать не могу. Вдруг один из этих кинокритиков подходит и говорит: «Девочки, давайте столики сдвинем, веселей будет». Дальше все в тумане – общий треп, шутки – это все, кроме меня. Я – зомби. Сижу неподвижная и немая, на Геннадия смотреть боюсь. Тут группа какая-то играть стала. Ну и критики с моими девчонками танцевать пошли. А мы за столиком вдвоем остались. И Гена рукой мою руку накрыл, как обжег, и тихо так говорит: «Мы не могли с тобой не встретиться».
Не помню, как мы дошли до моей гостиницы, как вообще все это было. Ни до, ни после я ничего такого не испытывала – ну не в смысле каких-то физических ощущений, а в смысле душевных потрясенных состояний.
Я понимала, что для Гены это все обычная история, образ жизни, в которой он – хозяин. Захочет – скомандует: «К ноге!» – и каждая будет рада эту команду выполнить.
Утром я даже не была уверена, что он помнит, как меня зовут. Да и утро-то еще по-настоящему не настало – он проснулся часов в пять, на часы посмотрел и засобирался – он приехал вместе с женой и сыном, они, наверное, уже его ищут.
Оделся, наклонился надо мной. Поцеловать как будто хотел. Но не поцеловал, а только вдруг опять сказал: «Мы не могли с тобой не встретиться». И добавил: «Алиса!» И ушел.
Больше я его на кинофестивале не видела. Слышала, что он пробыл там всего два дня и уехал куда-то на съемки.
В Москву я вернулась с невыполненным заданием, отговорилась, что заболела в Крыму. Обошлось.
И верите, Лариса, мне стало казаться, что ничего этого не происходило. Я решила, что вся история – плод моего раскаленного воображения. Ну и как-то вечером я снова девчонкам свою мыльную оперу рассказывала и про этот случай в Крыму, конечно, вплела. И опять все слушали – привыкли к моим сочинениям.
Прошло не очень много времени – недели две-три, меня к телефону в редакции просят. Слушаю и понимаю, что наступила высшая стадия моего помешательства, потому что в трубке его голос. И он говорит, что искал меня, потому что не спросил тогда телефона. И все это время думал обо мне. Хорошо, что у приятеля оказался телефон моей подруги – она тогда, в кафе в Крыму, его оставила. И он рад, что нашел, и немедленно хочет видеть.
Я шла к нему, и мне хотелось держаться за стены – так меня качало. Он жил в высотке, на последнем этаже. В квартире было много картин, вообще очень красиво. Я в таких домах раньше не бывала.
Геннадий ждал меня, даже стол накрыл – шампанское и бананы. Сказал, смеясь, что семейство на даче и мы в безопасности. В этом безопасном плену я прожила три дня. Ему звонили, он звонил. А я была счастливейшей небожительницей, и ангелы хором пели надо мной свои песни.
Гена улетал на очередные съемки – ненадолго, недели на две. И обещал скучать.
В редакции все сказали, что я как-то изменилась. Что произошло?
Ну я и собрала народ на очередное прослушивание. Все рассказала и сказала, что на этот раз это все правда. Девчонки обомлели. И вдруг одна, очень способная и острая журналистка, говорит: «А знаешь, Алиса, если ты хочешь сохранить все эти ощущения, то с Геннадием больше не встречайся. Да это и ни с какой стороны не нужно. Ты понимаешь, он – артист. Натура увлекающаяся. Вот и увлекся. Это ненадолго. А потом будет следующая. А тебя он бросит. К этому времени ты, отравившись этим сладким ядом, уже не сможешь обычного мужика полюбить. И будешь несчастной. Оставь себе это состояние навсегда».
И представляете, Лариса, я ее послушалась. Потом Геннадий звонил, я то к телефону не подходила, то говорила, что встретиться с ним не могу. Получилось так, что я его бросила! Я – Его! Наводнение в Каракумах!
Вся эта история произошла два года назад. Гена, конечно, позвонил-позвонил и перестал. И моя мыльная опера тоже подошла к логическому завершению. А вчера я его случайно встретила, снова, представляете, в кафе. Он сидел с какой-то симпатичной девушкой. Гена видел меня. И не узнал.
Моя гостья замолчала и смотрела на меня. Она хотела, чтобы я сказала ей, что она молодец, все в жизни сделала правильно. Или, наоборот, что она дура и не боролась за свое счастье.
А я сидела и думала, что пора тебе, акуле пера, понимать, что в жизни выбора нет. И все складывается так, как должно сложиться. Потому что в каждом из нас находится дискета, на которой все записано – кто мы и что с нами будет. И эту дискету мы привыкли называть судьбой.
История десятая. А был ли Билл?
Мне как-то приснился сон, что в меня американский президент влюбился. Тогда как раз о скандале Билла Клинтона с Моникой Левински все газеты писали и телепрограммы показывали. Ну, а он как раз в моем вкусе – светловолосый, светлоглазый. Я всю жизнь таких люблю. А Моника – ну, подумаешь. Кстати, тоже, как и я, – не худенькая.
А Клинтон взял да и приснился мне – вроде мы с ним танцуем, и он так горячо дышит, что у меня даже челка раздувается. А я ему и говорю: «Билл, а вы скандала не боитесь?»
А он отвечает: «Боюсь. Но оторваться не могу».
Я про сон всем рассказывать стала, так он мне понравился. Даже стихотворение об этом написала и по телевизору его читала.
И вдруг приходит мне письмо от какой-то женщины из Уфы, и она пишет – вот, мол, вы, Лариса, с Биллом Клинтоном знакомы и потому посоветуйте, как поступить.
А дело в том, что родила она мальчика и решила его крестить. Пошли в церковь – она с малышом, и соседка с мужем – чтобы стать крестными отцом и матерью. А сосед по дороге в магазин зашел и там напился. И до церкви не дошел. И тогда женщина чуть не заплакала, а батюшка сказал, что ничего, мать крестная есть, а отца крестного можно просто вообразить себе и имя его произнести. А женщина эта утром как раз по телевизору новости смотрела и симпатичного мужчину с волнистыми волосами запомнила. Имя легкое – Билл. Ну она его и вообразила. А батюшка догадался, кого она в виду имеет, и фамилию его назвал. И стал Билл Клинтон как бы крестным отцом названым.
Все бы хорошо, но на другой день снова женщина его по телику увидела с девкой этой чернявой. И все про Овальный кабинет узнала. Правда, что именно они там делали, до конца не поняла, но поняла – что это грех. И выходило, что взяла она в крестные отцы своему сыночку этого грешника. И спрашивает она, что ей теперь делать.
Мне хотелось ей сказать, что теперь ей остается только ждать новых выборов. А мне, например, было жалко, что Билла переизберут и я уже не смогу читать свое стихотворение о нашей с ним любви.
Тут как раз зовут меня сниматься в передаче «Блеф-клуб», и там нужно истории придумывать: веришь – не веришь. На бумажке пишешь, правда это или нет, бумажку переворачиваешь и рассказываешь. А потом игроки говорят – верят истории или нет. Если совпадает – побеждает отгадавший, если нет – рассказывавший.
Беру я бумажку, пишу – Правда. И рассказываю байку, что однажды Билл Клинтон, когда был в Москве, пошел на радиостанцию «Эхо Москвы» давать интервью. А потом, когда он шел по коридору, то смотрел на фотографии тех, кто бывал на этой радиостанции. Там весь огромный коридор этими фото увешан. Среди них есть и моя довольно симпатичная фотография. Ну вот Билл шел по коридору и все это рассматривал. Потом, уже дойдя до лифта, вдруг развернулся и обратно – в коридор. Охранники, естественно, за ним. А он дошел до моей фотографии, остановился, смотрит. «Кто эта женщина?» – спрашивает.
Ну сотрудники редакции ему говорят: «Лариса Рубальская это, стихи пишет». А Билл смотрит и говорит: «Странное у меня чувство – как будто мы с ней давно и близко знакомы. Даже как будто была у нас лавстори». И улыбнулся так хорошо и опять к лифту пошел.
Вот рассказала я эту придуманную историю и жду, что игрок-соперник скажет: – Не верю. Неправда. А я хитрая – написала: – Правда. И выиграю. А соперник вдруг говорит: – Верю. Правда. – И получает дыню. Как раз сентябрь был.
Но я не расстроилась, потому что все, кто передачу смотрел, теперь, наверно, думают, что это все правда и было на самом деле.
Кстати, дыню мы потом вместе съели, когда передача закончилась.
Прошлогодний снег